Глава 1

По слухам

— Но если он предполагал, что женщину убили…

— Дорогой мой Чарлз, — сказал молодой человек с моноклем, — врач — последний человек, которому пристало строить «предположения». Это может ввергнуть его в большие неприятности. Я считаю, что в деле Причарда доктор Патерсон совершенно разумно сделал все, что мог, отказавшись выдать свидетельство о смерти миссис Тейлор и послав необычно тревожное письмо судебному распорядителю. У него не было иного способа помешать этому человеку одурачить всех. Если бы по делу миссис Тейлор было возбуждено дознание, Причард, скорее всего, испугался бы и оставил жену в покое. В конце концов, ведь у самого Патерсона не имелось ни малейших убедительных доказательств. А допустим, он оказался бы не прав — представляешь, какой поднялся бы скандал?!

— И тем не менее, — настаивал неказистый молодой человек, с сомнением извлекая из раковины горячую скользкую виноградную улитку и боязливо оглядывая ее, прежде чем положить в рот, — я не сомневаюсь, что предать огласке свои подозрения — гражданский долг каждого.

— Либо служебный в твоем случае, — подхватил его сотрапезник. — Кстати, гражданский долг отнюдь не обязывает тебя питаться улитками, если они тебе не нравятся. А я вижу, что тебя от них воротит. Зачем же покоряться суровой судьбе? Официант, заберите у джентльмена улиток и принесите ему вместо них устриц… Так вот, как я уже сказал, для тебя это неотъемлемая часть служебного долга — подозревать, возбуждать расследования и вообще поднимать шум по любому поводу; и если ты ошибешься, никто тебя не упрекнет — наоборот, скажут, что ты толковый и добросовестный профессионал, разве что немного слишком ревностный. Но бедолаги-врачи в некотором смысле вечно балансируют на натянутой проволоке общественного мнения. Люди не горят желанием обращаться к доктору, который склонен при малейшем сомнении подозревать убийство.

— Прошу прощения. — Сидевший за соседним столом молодой человек с тонкими чертами лица, не сдержавшись, повернулся к ним. — Чрезвычайно невежливо с моей стороны вклиниваться в ваш разговор, но все, что вы говорите, — сущая правда, и мой случай тому подтверждение. Врач… вы и представить себе не можете, насколько он зависим от фантазий и предубеждений своих пациентов. Они не терпят ни малейших сомнений. Если вы посмеете предложить им вскрытие покойного, они встретят в штыки саму идею, что их «бедного дорогого такого-то будут резать», и даже если вы всего лишь попросите разрешения разобраться в неясных обстоятельствах его смерти в научных интересах, они тут же вообразят, будто вы намекаете на нечто недостойное. Но, разумеется, если вы оставите все как есть, а потом окажется, что какие-то темные делишки имели-таки место, коронер схватит вас за горло, а газеты сделают из вас посмешище, но в любом случае вы будете не рады, что родились на свет.

— Вы говорите так, будто лично пережили нечто подобное, — заметил человек с моноклем, явно проявляя сочувственный интерес.

— Так и есть, — горячо подтвердил мужчина с тонкими чертами лица. — Если бы я повел себя как рядовой обыватель, а не как добросовестный гражданин, мне бы сегодня не пришлось искать новую работу.

Человек с моноклем, едва заметно улыбнувшись, окинул взглядом маленький зал соховского ресторана, в котором они сидели. Толстяк за столом справа с елейным видом обхаживал двух певичек; дальше, за ним, два пожилых завсегдатая демонстрировали свою приверженность меню «Доброго буржуа», поглощая рубцы по-каннски (которые там готовят превосходно) и запивая их бутылкой «Шабли Мутон» 1916 года; по другую сторону зала какая-то провинциальная пара сдуру шумно требовала, чтобы им подали под вырезку лимонад для дамы и виски с содовой для джентльмена, между тем как за дальним столиком красивый хозяин с серебристой шевелюрой, поглощенный утомительным процессом выбора салата для семейного ужина клиентов, не мог думать ни о чем, кроме как о нужной пропорции измельченной зелени с чесноком для заправки. Старший официант, продемонстрировав посетителю с моноклем и его спутнику блюдо синей радужной речной форели и получив одобрение, разложил еду по тарелкам и удалился, оставив их в уединении, коего неискушенные люди всегда ищут и никогда не находят в модных маленьких кафе.

— Я чувствую себя прямо как принц Флоризель Богемский^[98], — заявил человек с моноклем. — Уверен, сэр, что ваша история очень интересна, и был бы чрезвычайно признателен, если бы вы любезно поделились ею с нами. Похоже, вы уже отобедали, так что, если ничего не имеете против, пересаживайтесь за наш столик и поведайте нам вашу историю, пока мы будем есть. И простите мне мою стивенсоновскую манеру — она ничуть не умаляет моей заинтересованности.

— Не валяй дурака, Питер, — осадил его неказистый приятель. — Мой друг гораздо более разумный человек, чем вы, вероятно, подумали, судя по его речам, — добавил он, обращаясь к незнакомцу, — и если вам хочется снять камень с души, вы можете быть абсолютно уверены, что дальше нас это никуда не пойдет.

Незнакомец мрачновато улыбнулся.

— Я с удовольствием расскажу вам свою историю, если вам не будет скучно. Просто она случайно совпала с темой вашего разговора.

— И подтвердите мою правоту, — торжествующе подхватил человек по имени Питер. — Продолжайте, прошу вас. Выпьете что-нибудь? Кто умеет веселиться, тот горя не боится, так сказать. И начните с самого начала, пожалуйста. У меня совершенно заурядный ум, я обожаю подробности. Меня восхищают ответвления от основного сюжета. Длительность рассказа не имеет значения. Мы принимаем все разумные предложения. Чарлз, мой товарищ, не даст соврать.

— Итак, — приступил к рассказу незнакомец, — для начала: я врач, сфера моего особого профессионального интереса — рак. Я, как и многие, надеялся специализироваться в этой области, но после сдачи экзаменов у меня не было достаточно средств, чтобы посвятить себя научной деятельности. Пришлось заняться сельской практикой, однако я поддерживал связь со столичными светилами в надежде, что когда-нибудь смогу вернуться в науку. Признаюсь, я ожидал скромного наследства от дядюшки, а пока мои наставники решили, что мне будет весьма полезно получить опыт врача общей практики. Это, мол, расширяет профессиональный кругозор и все такое прочее. Купив славную небольшую практику в… — позвольте мне не уточнять название этого маленького провинциального городка с населением в пять тысяч человек, назовем его просто Икс, по Хэмпширской дороге, — я, естественно, обрадовался, обнаружив в списке моих новых пациентов случай рака. Пожилая дама…

— Как давно это было? — перебил его Питер.

— Три года тому назад. Существенно помочь пациентке возможности не представлялось: ей было семьдесят два года, и она уже перенесла одну операцию. Однако старушка держалась стойко и решительно боролась с болезнью, благо крепкий от природы организм помогал ей в этом. Замечу: остротой ума она не отличалась, видимо, никогда — равно как и сильным характером, судя по ее взаимоотношениям с окружающими, но в некоторых вещах проявляла чрезвычайное упрямство: в частности, была одержима убежденностью, что от этой болезни не умрет. В то время она жила с племянницей, женщиной лет двадцати пяти. Раньше компанию ей составляла пожилая дама, тетка этой девушки по другой семейной линии, бывшая закадычной подругой моей пациентки еще со школьных лет. Когда эта самая тетушка скончалась, девушка, оказавшаяся их единственной живущей родственницей и служившая медсестрой в Королевской общедоступной больнице, бросила работу, чтобы ухаживать за моей пациенткой, и они поселились в городке Икс примерно за год до того, как я приобрел там практику. Надеюсь, пока я все ясно излагаю?

— Абсолютно. У больной была сиделка?

— В то время — нет. Пациентка была еще в состоянии самостоятельно передвигаться, посещать знакомых, выполнять нетрудную работу по дому и в саду, вязать, читать, выезжать на прогулки — словом, делать все то, чем заполняют свою жизнь пожилые дамы. Конечно, время от времени у нее случались приступы боли, но медицинской квалификации племянницы было достаточно, чтобы предпринять все необходимые меры.

— Какой была эта племянница?

— О, очень милой, хорошо образованной, умелой, и мозгов у нее было куда больше, чем у ее тетушки. Это была полагавшаяся только на собственные силы, спокойная и рассудительная и в общем вполне современная девушка из тех, на кого можно рассчитывать, зная, что они ничего не забудут и не потеряют голову. Разумеется, некоторое время спустя злокачественное образование, как обычно бывает, если не пресечь процесс на самой ранней стадии, снова дало о себе знать, и потребовалась новая операция. В то время я практиковал в городке уже месяцев восемь. Я отвез пациентку в Лондон, к своему старому наставнику сэру Уорбертону Джайлзу, и что касается самой операции, то она прошла очень успешно, хотя в ходе ее подтвердилось, что другие жизненно важные органы охвачены метастазами и кончина пациентки — лишь вопрос времени. Не буду вдаваться в подробности. Все, что можно сделать в таких случаях, было сделано. Я хотел, чтобы старушка осталась в Лондоне под наблюдением сэра Уорбертона, но она решительно этому воспротивилась. Привыкшая к сельскому образу жизни, она не могла хорошо чувствовать себя нигде, кроме как дома. Поэтому она вернулась в Икс; мне удалось организовать ее регулярные поездки на лечебные процедуры в ближайший большой город, где имелась превосходная больница. Она на удивление быстро оправлялась после хирургического вмешательства и в конце концов, отказавшись от сиделки, смогла вернуться к прежнему образу жизни под заботливым присмотром племянницы.

— Одну минуту, доктор, — вклинился тот из его собеседников, которого звали Чарлз, — вы говорите, что возили ее к сэру Уорбертону Джайлзу и все такое прочее. Как я понимаю, ваша пациентка была весьма неплохо обеспечена?

— О да, она была очень состоятельной женщиной.

— Вы, случайно, не знаете, составила ли она завещание?

— Нет, не составила. Я уже упоминал ее крайнее неприятие мысли о смерти. Она всегда категорически отказывалась оформлять какое бы то ни было завещание, потому что подобная необходимость ее очень расстраивала. Как-то накануне операции я рискнул заговорить с ней на эту тему в самой непринужденной форме, но только спровоцировал нежелательное возбуждение с ее стороны. Кроме того, она заметила — и это была чистая правда, — что в завещании нет никакой нужды. «Ты, дорогая, — сказала она племяннице, — моя единственная в мире близкая родственница, и все, что я имею, когда-нибудь перейдет к тебе, что бы ни случилось. Уверена, я могу довериться тебе в том, что ты не забудешь моих слуг и сделаешь небольшие пожертвования от моего имени». Так что я больше не настаивал. Кстати, помню… но это было гораздо позже и не имеет прямого отношения к нашей истории…

— Прошу вас, — взмолился Питер, — не пропускайте никаких подробностей!

— Хорошо. Помню, однажды я пришел к своей пациентке и нашел ее не в лучшем состоянии, очень возбужденной. Племянница сообщила мне, что все это из-за визита ее поверенного — семейного нотариуса из города, где они жили прежде, не местного. Он настоял на встрече со своей клиенткой с глазу на глаз, и к концу разговора та страшно разволновалась, рассердилась и заявила, что все плетут против нее заговор, чтобы раньше времени свести ее в могилу. Поверенный ушел, ничего не объяснив племяннице, однако изо всех сил постарался убедить ее, чтобы она послала за ним в любое время дня и ночи, если ее тетушка изъявит желание видеть его, — и он тут же явится.

— И за ним посылали?

— Нет. Старушка сочла себя глубоко оскорбленной нотариусом, и едва ли не последним ее самостоятельным решением было забрать у него все свои дела и передать их местному поверенному. Вскоре после этого ей потребовалась третья операция, после которой она постепенно все больше начала превращаться в инвалида. Слабел и ее разум, она перестала понимать сколько-нибудь сложные вещи, да и боли мучили ее теперь так сильно, что было бы немилосердно тревожить ее делами. Получив от нее доверенность, племянница полностью приняла на себя распоряжение тетушкиными расходами.

— Когда это случилось?

— В апреле двадцать пятого года. Заметьте, хоть пожилая дама и была немного не в себе — лет-то ей было немало, — ее физическое состояние оставалось на удивление хорошим. Я испытывал тогда новый метод лечения, и результаты оказались исключительно интересными. Поэтому-то я так и недоумевал, когда случилась очень странная вещь. Надо сказать, что к тому времени нам пришлось снова нанять для моей пациентки сиделку, поскольку племянница не могла ухаживать за ней круглосуточно. Первая сиделка появилась в апреле. Это была очаровательная и очень умелая молодая женщина — идеальная сиделка. Я мог полностью на нее положиться. Ее особо рекомендовал мне сэр Уорбертон Джайлз, и хотя ей было не больше двадцати восьми лет, она обладала благоразумием и рассудительностью женщины вдвое старшего возраста. Должен также признаться, что мы сразу почувствовали глубокую привязанность друг к другу, обручились и должны были в том же году пожениться, если бы не мои проклятые сознательность и чувство гражданской ответственности.

Доктор криво усмехнулся, взглянув на Чарлза, и тот, запинаясь, пробормотал что-то насчет прискорбного невезения.

— Моя невеста, так же, как и я, с особым вниманием относилась к своей подопечной — отчасти потому, что это была моя пациентка, отчасти потому, что сама проявляла глубокий интерес к этой болезни. Она хочет в будущем стать для меня помощницей в деле моей жизни, если, конечно, мне представится шанс им заняться. Но это просто к слову. До сентября все так и шло. А потом по непонятной причине старушка стала выказывать абсолютно немотивированную неприязнь к своей сиделке, как это иногда случается со слабеющими рассудком пациентами. Она вбила себе в голову, что та хочет ее убить (кстати, такие же подозрения она испытывала и по отношению к поверенному), и серьезно убеждала племянницу, будто ее травят. Несомненно, этим она пыталась объяснить свои приступы боли. Увещевания были бесполезны — она кричала и не подпускала сиделку к себе. Естественно, когда такое случается, другого выхода, кроме как заменить сиделку, нет, поскольку в таких условиях пациентке от нее никакой пользы. Я отослал свою невесту обратно в город и отправил в клинику сэра Уорбертона телеграмму с просьбой прислать другую сиделку.

Та приехала на следующий день. Разумеется, с моей точки зрения, она была не так хороша, однако дело свое знала, и у больной против нее возражений не возникло. Но тут у меня начались проблемы с племянницей. Бедная девушка! Долгая выматывающая болезнь тетки, видимо, сказалась на ее нервах: она вдруг возомнила, что той становится существенно хуже. Я объяснил, что состояние больной действительно постепенно ухудшается, но ее организм на удивление успешно сопротивляется болезни, и нет никаких причин для паники. Девушку это не убедило, и как-то в начале ноября она послала за мной среди ночи и потребовала, чтобы я явился немедленно, поскольку ее тетка умирает.

Прибыв, я застал больную в разгар болевого приступа, какие неудивительны в ее состоянии, однако непосредственной угрозы жизни в тот момент не было. Я велел сиделке сделать ей укол морфия, а девушке дал брому, посоветовав лечь в постель и на несколько дней устроить себе перерыв в уходе за тетей. На следующий день я очень тщательно обследовал пациентку и обнаружил, что состояние ее даже лучше, чем я предполагал. Сердце работало ровно и в полную силу, аппетит был отменным, и развитие болезни временно приостановилось.

Племянница извинилась за поднятую ею суматоху, объяснив ее тем, что ей действительно показалось, будто тетка умирает. Я твердо заверил ее, что, напротив, та наверняка проживет еще пять-шесть месяцев. Как вы знаете, в таких случаях срок можно определить с большой точностью.

«В любом случае, — сказал я ей, — вам не следует так убиваться. Смерть, когда она придет, будет для вашей тетушки избавлением от страданий».

«Да, — ответила она, — бедная тетушка. Боюсь, это прозвучит эгоистично, но она — единственный родной человек, оставшийся у меня в этом мире».

Три дня спустя, не успел я сесть за ужин, как мне позвонили: не буду ли я любезен немедленно приехать, моя пациентка скончалась.

— Боже милостивый! — воскликнул Чарлз. — Совершенно очевидно, что…

— Заткнись, Шерлок, — перебил его друг, — история, которую рассказывает доктор, далеко не очевидна. Слишком далеко, как сказал один рядовой, который целился в мишень, а попал в инструктора по стрельбе. Но, вижу, официант уже проявляет нетерпение, а его коллеги переворачивают стулья и собирают солонки. Доктор, не согласитесь ли вы продолжить свой рассказ у меня дома? Могу предложить вам стаканчик весьма недурного портвейна. Поехали? Отлично. Официант, вызовите такси… Сто десять «а», Пикадилли.

Глава 2

Здесь скрывается преступление^[99]

Апрельский вечер был ясным и прохладным, дрова в камине гостеприимно пылали ярким пламенем. На книжных стеллажах вдоль стен плотно выстроились книги в роскошных переплетах, на которых играл мягкий свет лампы. В комнате стояли рояль, огромный честерфилдский диван со множеством подушек и два кресла той формы, которая так и манила утонуть в них. Импозантного вида дворецкий принес портвейн и поставил поднос на чиппендейловский столик удивительной красоты. В темных углах комнаты, словно алые и желтые стяги, склонялись в огромных вазах охапки махровых тюльпанов.

Не успел доктор мысленно записать нового знакомого в эстеты с литературными наклонностями в поисках материала для человеческой драмы, как в дверях снова появился дворецкий.

— Звонил инспектор Сагг, милорд, и просил вас, если соблаговолите, отзвонить ему, как только вернетесь домой.

— О, в самом деле? Ну так соедините меня с ним, пожалуйста. Это по поводу дела Уорплшема, Чарлз. Сагг, как всегда, напортачил. У пекаря оказалось алиби — естественно, он им запасся. А, спасибо… Алло! Это вы, инспектор? Ну, что я вам говорил? О, к черту формальности. Послушайте: хватайте егеря и вытяните из него, что он видел в песчаном карьере… Да, я знаю, но если вы спросите достаточно убедительно, он все выложит. Нет, разумеется, нет. Если вы спросите, был ли он там, он, естественно, ответит, что нет. А вы скажите, будто вам доподлинно известно, что был и все видел… Да послушайте же! Если он станет что-то мямлить, скажите, что пошлете туда специальную команду и они отведут русло ручья… Хорошо. Не за что. Дайте знать, что получится.

Он положил трубку.

— Простите, доктор. Небольшое дельце. Прошу вас, продолжайте вашу историю. Значит, старая дама скончалась, да? Полагаю, во сне. Усопла самым что ни на есть невинным образом. Все шито-крыто и полный порядок. Конечно, никаких следов борьбы, ран, кровоподтеков или очевидных признаков насилия, так?

— Совершенно верно. В шесть часов она поела — немного бульона и какого-то молочного пудинга. В восемь сиделка сделала ей инъекцию морфия и пошла вынести на ночь вазы с цветами на лестничную площадку. Служанка явилась к хозяйке, чтобы получить распоряжения на следующий день, и пока они разговаривали, в комнату вошла мисс… то есть племянница. Она пробыла там всего минуту-другую и вдруг закричала: «Сестра! Сестра!» Сиделка бросилась к своей подопечной и нашла ее мертвой. Разумеется, первое, что пришло мне в голову: больной случайно ввели двойную дозу морфия…

— Но он, конечно, не мог подействовать так быстро.

— Да, но я подумал, что глубокую кому могли принять за смерть. Однако сиделка заверила меня, что передозировка категорически исключена, и, сосчитав количество использованных ампул морфия, мы убедились, что это действительно так. Не имелось никаких признаков того, что больная чрезмерно напряглась или обо что-то ударилась, пытаясь подняться. Ночной столик был немного отодвинут от кровати, но это сделала племянница, когда вошла и запаниковала при виде тетки без признаков жизни.

— А что насчет бульона и пудинга?

— Эта мысль мне тоже пришла в голову — не то чтобы я заподозрил злой умысел, но подумал: не переела ли больная настолько, что раздувшийся желудок надавил на сердце, или что-то в этом роде. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что это очень маловероятно. Количество съеденного было ничтожно, да и двух часов вполне хватило для того, чтобы переварить пищу, в противном случае смерть наступила бы раньше. Я был совершенно озадачен, так же, как и сиделка. Она страшно расстроилась.

— А племянница?

— Племянница только и твердила: «Я же говорила вам, говорила, я знала, что ей гораздо хуже, чем вы думаете». В общем, чтобы не затягивать, скажу: столь внезапная смерть моей любимой пациентки так встревожила меня, что на следующее утро, все хорошенько обдумав, я попросил разрешения на вскрытие.

— Были трудности?

— Ни малейших. Естественное легкое отвращение к самой процедуре, конечно, имело место, но никакого противодействия. Я объяснил, что чутье мне подсказывает: должна быть какая-то невыясненная патология, которую я не сумел диагностировать, и я буду гораздо спокойнее, если смогу провести исследование. Единственное, что, казалось, волновало племянницу, — это мысль о дознании. Я сказал, проявив, полагаю, неблагоразумие с точки зрения общих правил: мол, не думаю, что дознание потребуется.

— Вы хотели провести вскрытие лично?

— Да, я не сомневался, что найду убедительную причину, которая позволит мне с чистой совестью выдать свидетельство о смерти. Мне в некотором роде повезло: старая дама когда-то в более-менее общей форме высказалась в пользу кремации, и племянница была намерена исполнить ее волю, а это значило, что вместе со мной свидетельство о смерти должен был подписать специалист другой квалификации, поэтому я уговорил еще одного врача помочь мне провести аутопсию.

— Вы что-нибудь обнаружили?

— Ничего. Этот другой доктор, конечно, назвал меня глупцом за то, что я поднял такой шум. Он считал: поскольку старушка в любом случае умирала, в графе о причине смерти достаточно было просто написать: «Рак», а в качестве непосредственной причины указать остановку сердца — и все. Но я был сознательным ослом, черт бы меня побрал, и сказал, что меня это не удовлетворяет. В организме покойной не было абсолютно ничего такого, что могло бы объяснить смерть естественными причинами, и я настоял на проведении анализов.

— Вы в самом деле подозревали?..

— Ну, не то чтобы точно. Однако… я не был полностью удовлетворен. Кстати, во время вскрытия стало совершенно очевидно, что морфий ни при чем. Смерть наступила настолько быстро после инъекции, что лекарство даже не успело еще полностью всосаться. Теперь, снова прокручивая все в голове, я склонен предположить, что причиной смерти послужил какой-то шок.

— А анализы сделали в частном порядке?

— Да, но, разумеется, все равно все вышло наружу, и похороны были отложены. Коронер прослышал об этом деле и готов был инициировать расследование, сиделка, которая вбила себе в голову, будто я обвиняю ее то ли в халатности, то ли в чем-то еще, повела себя крайне непрофессионально, стала обсуждать ситуацию с кем попало и доставила массу неприятностей.

— Но так ничего и не выяснилось?

— Ничего. Не обнаружилось никаких следов яда или чего-либо подобного, так что анализы не дали нам ничего нового. Естественно, я начал думать, что совершил глупость и выставил себя на посмешище. Вопреки собственному профессиональному суждению я подписал свидетельство: остановка сердца вследствие шока; и моя пациентка — после целой недели общих волнений, без расследования — упокоилась в конце концов в своей могиле.

— В могиле?

— О да. С этим связан еще один скандал. Администрация крематория, очень щепетильная в таких вопросах, прослышав о шумихе, отказалась предать тело кремации, поэтому его захоронили на церковном кладбище, чтобы в случае необходимости можно было провести эксгумацию. На похоронах собралось огромное количество народу, все глубоко сочувствовали племяннице. На следующий день я получил записку от одного из моих самых влиятельных пациентов, в которой сообщалось, что он больше не нуждается в моих профессиональных услугах. Еще через день жена мэра при встрече на улице демонстративно перешла на другую сторону. В конце концов практика моя начала иссякать, и я обнаружил, что меня воспринимают как «человека, который практически обвинил милейшую мисс такую-то в убийстве». Иногда говорили, что я опорочил племянницу, иногда — что «новая сиделка была добрейшей, не то что прежняя, легкомысленная, которую уволили, ну вы знаете». Еще по одной версии, я пытался доставить неприятности сиделке, чтобы отомстить за увольнение своей невесты. И наконец до меня дошел слух, будто моя пациентка застала меня, когда я «нежничал» — омерзительное слово — со своей невестой, вместо того чтобы выполнять свои профессиональные обязанности, и я сам прикончил старушку из мести. Хотя почему в таком случае я отказывался выдать свидетельство о смерти, мои клеветники объяснить не потрудились. Я терпел все это с год, но положение мое становилось все более невыносимым. Практика почти сошла на нет, поэтому я продал ее и устроил себе перерыв в работе, чтобы избавиться от оставшегося дурного привкуса всей этой истории, — и теперь ищу шанс начать все сначала. Вот и все, а мораль сей басни такова: не будьте слишком усердны в исполнении своего гражданского долга.

Доктор с досадой усмехнулся и откинулся на спинку кресла.

— Плевать мне на этих сплетников, — задиристо заключил он. — Пусть им будет стыдно! — и допил свой бокал.

— Это правильно! — согласился с ним хозяин.

Несколько минут он сидел, задумчиво глядя на огонь, потом вдруг произнес:

— А знаете, меня очень заинтересовало ваше дело. Какое-то внутреннее ощущение подсказывает: тут есть что расследовать, а оно меня еще никогда не подводило и, уверен, не подведет. На днях оно натолкнуло меня на мысль проверить оценку моего подоходного налога, и выяснилось, что последние три года я переплачивал по девятьсот фунтов. Оно же на прошлой неделе заставило меня поинтересоваться у парня, который должен был везти меня через перевал Подкова, достаточно ли в баке бензина, и он обнаружил, что бензина у него не больше пинты, — мы бы заглохли на полпути. А места там безлюдные. Разумеется, я хорошо знал этого парня, так что дело не только в интуиции. Тем не менее мое правило — расследовать все, что, согласно моему внутреннему чутью, заслуживает расследования. Полагаю, — заметил он, как будто что-то вспоминая, — в детстве я был кошмаром для взрослых. В любом случае загадочные истории — мое хобби. На самом деле я не просто идеальный слушатель. Я вас обманул: у меня был скрытый мотив, — признался хозяин, сдирая накладные бакенбарды и обнажая знаменитые впалые щеки, делающие его так похожим на мистера Шерлока Холмса.

— Я и сам уже начал что-то подозревать, — сказал доктор после короткой паузы. — Вы, должно быть, лорд Питер Уимзи. А я-то ломал голову, почему ваше лицо кажется мне таким знакомым: оно ведь было во всех газетах несколько лет назад, когда вы разгадали тайну Риддлсдейла.

— Совершенно верно. Лицо у меня и впрямь довольно нелепое, зато обезоруживающее, правда? Не думаю, что, будь моя воля, я выбрал бы именно такое, но стараюсь выжимать из него все возможное. Очень надеюсь, что оно не приобрело характерно сыщицкого или какого-нибудь иного неприятного выражения. А вот это — сыщик в истинном смысле слова, мой друг инспектор-детектив Паркер из Скотленд-Ярда. Настоящую работу делает он. Я же только подкидываю ему безумные предположения, которые он дотошно развенчивает. Так, опровергая одну идею за другой, мы находим правильное объяснение, и весь мир ахает: «Господи, ну и интуиция у этого молодого человека!» Послушайте, если вы не возражаете и если доверите мне свои имя и адрес, а также имена всех причастных, я хотел бы поработать над вашим делом.

Доктор задумался ненадолго, потом покачал головой.

— Это очень любезно с вашей стороны, но я предпочту отказаться. С меня и так уже довольно неприятностей. И в любом случае это было бы нарушением профессиональной этики с моей стороны; боюсь, если я снова разворошу муравейник, мне, скорее всего, придется распрощаться с этой страной и закончить жизнь одним из тех корабельных пьяниц-врачей, которые скитаются где-нибудь в южных морях, докучают людям рассказами о своей жизни и стращают их ужасными предостережениями. Не надо будить спящих собак. Но в любом случае большое вам спасибо.

— Воля ваша, — сказал Уимзи. — Но я буду думать, и если какая-нибудь полезная мысль придет мне в голову, дам вам знать.

— Это очень любезно с вашей стороны, — рассеянно повторил гость, принимая шляпу и трость у слуги, которого вызвал Уимзи. — Что ж, доброй ночи и премного благодарен за то, что вы столь терпеливо меня выслушали. Кстати, — добавил он, обернувшись уже от самой двери, — как вы собираетесь «дать мне знать», если вам не известны ни мое имя, ни мой адрес?

Лорд Питер рассмеялся.

— Я же сыщик Хокшоу^[101], — ответил он, — и вы непременно услышите обо мне еще до конца этой недели.

Глава 3

Польза от старых дев

— Что ты на самом деле думаешь по поводу этой истории? — спросил Паркер. Он заскочил к Уимзи на следующий день позавтракать, прежде чем выехать в направлении Ноттинг-Дейла в поисках некоего неуловимого автора анонимных писем. — Мне кажется, наш новый приятель слегка самонадеянно оценивает свои профессиональные знания. В конце концов, у старушки действительно вполне мог случиться сердечный приступ. Она ведь была очень стара и больна.

— Мог, конечно, хотя, насколько мне известно, онкологические больные очень редко умирают столь внезапно. Как правило, они на удивление цепко держатся за жизнь. Тем не менее меня бы этот случай так не заинтересовал, если бы не племянница. Видишь ли, она ведь тщательно мостила дорогу к смерти тетки, убеждая всех, что ее состояние стремительно ухудшается.

— Когда доктор рассказывал нам свою историю, я тоже так подумал. Но что такого могла сделать племянница? Она не отравила свою тетку и даже не задушила ее, иначе были бы найдены следы на теле или яд в крови. Тем не менее старушка умерла, поэтому, вероятно, племянница была права, а чрезмерно самоуверенный молодой врач ошибался.

— Все так. И, разумеется, у нас есть только его версия действий племянницы и сиделки, а он, мягко выражаясь, испытывает к сиделке очевидную неприязнь. Кстати, мы не должны упускать ее из виду. Она — последняя, кто был рядом со старушкой перед ее смертью, и это она сделала ей тот самый укол.

— Да-да, но укол, как оказалось, ни при чем. Если и есть в этом деле что-то известное наверняка, так именно этот факт. Или ты подразумеваешь, что сиделка могла сказать пациентке что-то такое, что сильно взволновало ее и вызвало шок? Старушка, конечно, была немного не в себе, но не настолько, чтобы не понять нечто на самом деле для нее страшное. Может, сиделка сдуру сболтнула ей что-нибудь насчет близкого конца? Дама, похоже, была весьма чувствительна к этой теме.

— Вот! — воскликнул лорд Питер. — Я все ждал, когда же ты подойдешь к этому. Ты помнишь, что во всей этой истории есть один действительно зловещий персонаж — семейный нотариус?

— Ты имеешь в виду того, который приезжал поговорить с ней насчет завещания и был так скоропалительно ею уволен?

— Да. Предположим, он хотел склонить свою клиентку изменить завещание в пользу какого-то другого лица — кого-нибудь, кто не участвовал в поведанной нам истории и о ком мы еще ничего не знаем, — и, не добившись ничего сам, подослал вместо себя сиделку.

— Пожалуй, чересчур замысловато, — с сомнением ответил Паркер. — Он ведь не знал, что невесту доктора уволят. Если только не был в сговоре с племянницей, конечно, и не уговорил ее заменить сиделку.

— Нет, Чарлз, это пустой номер. Племянница не могла вступить в сговор с нотариусом, чтобы лишить себя наследства.

— Да, ты прав. Тем не менее, мне кажется, в этой идее что-то есть: старушку могли случайно или сознательно напугать до смерти.

— Да. Но ни в том, ни в другом случае это нельзя было бы считать намеренным убийством. Однако рассмотреть эту версию не помешает. Кстати. — Он позвонил в звонок. — Бантер, не отнесете ли вы письмо на почту?

— Разумеется, милорд.

Лорд Питер придвинул к себе бювар.

— Что ты собираешься писать? — спросил Паркер, не без любопытства заглядывая другу через плечо.

Лорд Питер написал: «Разве цивилизация не прекрасна?», поставил подпись под этим коротким посланием и положил его в конверт.

— Не хочешь получать дурацких писем, Чарлз, — улыбнулся он, — не ставь свой вензель на шляпную подкладку.

— И что ты намерен делать дальше? — поинтересовался Паркер. — Надеюсь, не отправишь меня в шляпное ателье узнавать имя клиента? Не имея полномочий, я не смогу этого сделать, они наверняка устроят дикий скандал.

— Нет, — ответил его друг. — Я не собираюсь покушаться на тайну исповеди. По крайней мере, в шляпной области. А вот если бы ты мог оторвать минуту времени от поисков своего таинственного корреспондента, который, вероятно, отнюдь не жаждет быть найденным, я бы попросил тебя вместе со мной нанести визит одной моей подруге. Это не займет много времени. Думаю, тебе самому будет интересно. На самом деле ты станешь первым, кого я с ней познакомлю. Она будет очень тронута и польщена.

Лорд Питер улыбнулся немного смущенно.

— О! — воскликнул Паркер, испытывая некоторую неловкость. Хоть они и были близкими друзьями, Уимзи всегда вел себя сдержанно, когда речь шла о его личной жизни, — не то чтобы скрытничал, просто обходил эту тему стороной. Нынешняя откровенность друга, видимо, знаменовала переход их доверительности в новую стадию, и Паркер не был уверен, что хочет этого. Он руководствовался в жизни усвоенными от рождения нормами поведения среднего класса, в которых был воспитан, и, признавая, что окружению лорда Питера свойственны иные моральные стандарты, никогда не предполагал, что ему придется столкнуться с их практическим проявлением.

— …в порядке эксперимента… — продолжал тем временем Уимзи, словно бы немного застенчиво. — В общем, я поселил ее в удобной маленькой квартирке в Пимлико. Ты ведь съездишь туда со мной, Чарлз? Мне правда очень хочется, чтобы вы познакомились.

— Ну да, конечно, — поспешно ответил Паркер, — с большим удовольствием. А… как давно?.. То есть…

— О, всего несколько месяцев назад, — сказал Уимзи, ведя друга к лифту, — но, похоже, все складывается вполне удовлетворительно. Мне это намного облегчает дело.

— Понимаю.

— Я не стану ничего объяснять, пока мы туда не приедем, там ты сам все поймешь, — не умолкал Уимзи, с излишней силой захлопывая дверь лифта, — но, как я уже сказал и как ты увидишь, для меня это — некий новый поворот. Ничего такого прежде у меня не было. Разумеется, как говаривал Соломон, нет ничего нового под солнцем, но рискну предположить, что все эти «жены и дикобразы»^[102], по словам невинного ребенка, несколько портили ему настроение. Как ты думаешь?

— Наверняка, — согласился Паркер, а про себя отметил: «Бедолаги, им всегда кажется, что у них все не так, как у других».

— Занятие… — увлеченно продолжал Уимзи. — …Эй, такси!.. Каждому нужно какое-нибудь занятие… Сент-Джордж-сквер, девяносто семь «а»… В конце концов, нельзя винить людей за то, что им всего лишь требуется какое-то занятие. Я хочу сказать, зачем язвить? Они без этого не могут обойтись. Полагаю, гораздо гуманнее дать им такую возможность, чем насмехаться над ними в книгах. Книги писать легко. Особенно если вы пишете либо дрянную историю на хорошем английском, либо хорошую историю на дрянном английском, чем, на мой взгляд, и занимается большинство писателей в наши дни. Ты согласен?

Мистер Паркер согласился, и лорд Питер продолжал свои рассуждения о литературе, пока кеб не остановился у одного из тех высоких несуразных домов, которые изначально предназначались для большой викторианской семьи с обширным штатом неутомимой прислуги, а потом были разделены каждый на полдюжины неудобных пенальчиков для сдачи в аренду.

Лорд Питер нажал верхнюю кнопку звонка, рядом с которой значилось: «Климпсон», и непринужденно прислонился к перилам крыльца.

— Шесть лестничных пролетов, — объяснил он, — ей нужно время, чтобы открыть дверь, потому что в доме, видишь ли, нет лифта. Но на более дорогую квартиру она не согласилась: сочла, что это будет неуместно.

Мистер Паркер был приятно удивлен скромностью запросов дамы и, облегченно поставив ногу на скребок для обуви, со спокойной душой приготовился терпеливо ждать. Прошло, однако, совсем немного времени, и дверь открыла худая женщина средних лет с острыми чертами желтоватого лица и очень жизнерадостными манерами. На ней были темные юбка и жакет, блузка с высоким стоячим воротником и на шее — длинная золотая цепочка со множеством маленьких ритмично позвякивавших подвесок; серо-стального цвета волосы, причесанные по моде времен покойного короля Эдуарда, были убраны в сеточку.

— О, лорд Питер! Как приятно вас видеть. Весьма ранний визит, но я надеюсь, вы извините некоторый беспорядок у меня в гостиной. Входите. Списки для вас готовы. Вчера вечером закончила. Я как раз собиралась надеть шляпу и отнести их вам. Надеюсь, вы не сочтете, что я непростительно затянула их составление, но записей оказалось на удивление много. Очень любезно, что вы взяли на себя труд зайти сами.

— Не беспокойтесь, мисс Климпсон, все в порядке. Это мой друг, детектив-инспектор Паркер, о котором я вам рассказывал.

— Здравствуйте, мистер Паркер. Или вас следует называть инспектором? Простите, если что-то не так, но я впервые оказываюсь в руках полиции, не сочтите мою шутку невежливой. Пожалуйста, поднимайтесь за мной. Боюсь, здесь слишком много ступенек, но я люблю жить высоко. Там воздух намного лучше, и знаете, мистер Паркер, благодаря безграничной любезности лорда Питера у меня там такая милая квартирка с прекрасным видом, открывающимся поверх крыш. Насколько лучше работается, когда ты не «скован, подавлен, сломлен», как сказал Гамлет^[103]. Боже мой! Миссис Уинботтл опять оставила помойное ведро на лестничной площадке, и, как всегда, в самом темном углу. Я ей постоянно указываю на это. Идите ближе к перилам, тогда вы на него не наткнетесь. Еще один пролет. Ну, вот мы и пришли. Пожалуйста, не обращайте внимания на беспорядок. Я знаю, что не убранная после завтрака посуда выглядит ужасно — просто отвратительно, если называть вещи своими именами. Как жаль, что какой-нибудь умелец не изобрел самоочищающиеся и самоубирающиеся тарелки. Прошу садиться, я вас не задержу. И я знаю, лорд Питер, что вам наверняка захочется покурить, не стесняйтесь, пожалуйста. Мне очень нравится аромат ваших сигарет — он такой изысканный, к тому же вы всегда аккуратно гасите окурки.

На самом деле в маленькой комнате царила безупречная чистота, несмотря на множество безделушек и фотографий, занимавших каждый свободный дюйм горизонтальных поверхностей. Единственным, что нарушало порядок, был поднос с пустой чашкой и тарелкой, усыпанной хлебными крошками и яичной скорлупой. Мисс Климпсон поспешно устранила «беспорядок», выставив поднос на лестничную площадку.

Несколько обескураженный, мистер Паркер осторожно опустился в маленькое кресло, снабженное туго набитой подушкой, не позволявшей откинуться на его спинку. Лорд Питер скрючился на подоконнике, закурил «Собрание» и обхватил колени руками. Мисс Климпсон, с безупречно прямой спиной, села за стол, глядя на него с трогательно довольным видом.

— Я очень тщательно вникла в каждое из этих дел, — начала она, взяв в руки толстую стопку листков, отпечатанных на машинке. — Вероятно, записи мои излишне подробны, но, поверьте, счет за их перепечатку не будет чрезмерно велик. Почерк у меня очень разборчивый, и не думаю, что в тексте есть ошибки. Господи! Какие же печальные истории поведали мне некоторые из этих женщин! Но я расследовала все самым тщательным образом с любезной помощью священника — добрейший человек, очень отзывчивый — и уверена, что в большинстве случаев ваше «пособие» окупится сполна. Если хотите, можно пройтись по списку…

— Не сейчас, мисс Климпсон, — поспешно прервал ее лорд Питер. — Все в порядке, Чарлз, это не имеет никакого отношения к «Нашим глухонемым друзьям» или поставке бумазеи матерям-одиночкам. Я тебе все позже объясню. А сейчас, мисс Климпсон, нам нужна ваша помощь в совсем другом деле.

Мисс Климпсон положила перед собой блокнот для деловых записей и обратилась в слух.

— Ваше участие в расследовании (если вы, конечно, согласитесь в нем участвовать) делится на две части. Первая, боюсь, довольно скучна. Я бы попросил вас отправиться в Сомерсет-хаус^[104] и просмотреть или попросить, чтобы они сами для вас просмотрели все свидетельства о смерти, выданные в Хэмпшире в ноябре двадцать пятого года. Я не знаю ни названия города, ни имени умершей. Вам следует искать свидетельство о смерти семидесятитрехлетней дамы, причина смерти — рак, непосредственная причина — внезапная остановка сердца; свидетельство подписано двумя врачами, одним из которых может быть либо чиновник службы здравоохранения, либо полицейский врач, медицинский сотрудник криминальной экспертизы, медицинский эксперт службы социального обеспечения, терапевт или хирург какой-нибудь крупной неспециализированной больницы; возможно, врач, назначенный администрацией крематория. В качестве предлога своего интереса можете указать сбор статистических данных по раковым больным, но на самом деле вас будут интересовать все указанные в свидетельстве имена и название города.

— А если окажется несколько подходящих случаев?

— Тут как раз вступает в силу вторая часть расследования, где нам понадобятся ваши незаурядные такт и проницательность. Когда вы соберете все вероятности, я попрошу вас объездить предполагаемые города и очень-очень искусно провести дознание, чтобы выяснить, какой из этих случаев наш. Разумеется, вы ничем не должны обнаружить, что проводите расследование. Вам нужно будет отыскать какую-нибудь доброжелательно настроенную и любящую посплетничать даму, живущую по соседству, и самым непринужденным образом разговорить ее. Придется сделать вид, будто вы и сами не прочь посудачить, — знаю, это не в вашем характере, но, уверен, вы сумеете немного слукавить и выведать все, что возможно. Полагаю, как только вы вычислите нужный город, это не составит для вас никакого труда, поскольку насчет этой смерти в нем было столько пересудов, что едва ли о ней скоро забудут.

— Как я узнаю, что это тот самый случай?

— Если у вас есть немного времени, я хотел бы, чтобы вы выслушали небольшую историю. Только, мисс Климпсон, когда найдете то, что нужно, вы должны сделать вид, будто никогда прежде ничего о ней слыхом не слыхивали. Впрочем, вас предупреждать об этом излишне. А теперь, Чарлз, твой выход: поскольку ты, как лицо официальное, умеешь излагать главное коротко и ясно, пожалуйста, поведай мисс Климпсон суть событий, которые так пространно и путанно описал нам вчера наш новый друг.

Собравшись с мыслями, мистер Паркер коротко пересказал мисс Климпсон историю доктора. Та слушала с огромным вниманием, делая в блокноте записи, касающиеся дат и некоторых подробностей. Паркер отметил, что, слушая, она очень цепко ухватывает главное и взгляд ее серых глаз светится умом; когда он закончил, она, задав несколько очень точных вопросов, повторила основные вехи поведанной ей истории, и Паркер, не удержавшись, поздравил ее со столь ясной головой и отличной памятью.

— Один мой старый добрый друг говорил, бывало, что из меня вышел бы очень хороший адвокат, — не без удовольствия ответила мисс Климпсон, — но, разумеется, во времена моей молодости девушки не имели таких возможностей учиться, как сейчас, мистер Паркер. Я бы хотела иметь хорошее образование, но мой дорогой отец не считал, что женщине оно необходимо. Вам, молодым людям, он наверняка показался бы очень старомодным.

— Не огорчайтесь, мисс Климпсон, — сказал Уимзи, — вы обладаете именно той квалификацией, которая нам нужна и которая крайне редко встречается, так что нам несказанно повезло. Итак, мы хотели бы, чтобы вы приступили к делу как можно скорее.

— Я немедленно отправлюсь в Сомерсет-хаус, — с большим энтузиазмом ответила дама, — и как только буду готова ехать в Хэмпшир, дам вам знать.

— Вот это правильно, — одобрил его светлость, вставая. — А нам пора поспешить и заняться своими делами. Ах да, совсем забыл: вам потребуются наличные на дорожные и прочие расходы. Думаю, лучше всего изображать удалившуюся на покой даму, не особенно стесненную в средствах, которая ищет тихое местечко, чтобы там обосноваться. Но и не слишком богатую — богатые люди не вызывают доверия. Наверное, лучше всего остановиться на восьмистах фунтах годовых — ваш безупречный вкус и опыт подскажут вам правильный выбор аксессуаров и прочего для создания соответствующего образа. Если позволите, я дам вам вперед чек на пятьдесят фунтов, а начав расследование, вы будете сообщать мне, сколько требуется, по ходу дела.

— Боже мой, — смутилась мисс Климпсон, — я не…

— Это исключительно деловое соглашение, — торопливо перебил ее Уимзи. — К тому же вы в своей обычной щепетильной манере будете предоставлять мне отчеты о расходах.

— Разумеется, — с достоинством ответила мисс Климпсон. — И я сейчас же дам вам расписку по всей форме. Ох-ох, — добавила она, роясь в сумке, — похоже, у меня нет марок по одному пенни. Какое упущение с моей стороны. У меня обычно всегда с собой книжечка марок — это так удобно, — но вчера вечером я одолжила миссис Уильямс последние: ей нужно было срочно послать письмо сыну в Японию. Простите, пожалуйста, я мигом…

— Думаю, у меня есть, — перебил ее Паркер.

— О, большое спасибо, мистер Паркер. Вот вам двухпенсовик. Я всегда слежу, чтобы у меня была мелочь — для газовой колонки в ванной, знаете ли. Очень разумная придумка: удобно и исключает любые недоразумения между жильцами по поводу горячей воды. Большое спасибо. Вот, ставлю на марках свою подпись. Кажется, так полагается, да? Мой дорогой отец очень удивился бы, увидев, какой деловой стала его дочь. Он всегда говорил, что женщине незачем вообще вникать в денежные дела, но времена так изменились, не правда ли?

Мисс Климпсон проводила их до нижнего этажа, многословно отклонив все их протесты, и закрыла за ними дверь.

— Можно спросить?.. — начал было Паркер.

— Это не то, о чем ты подумал, — серьезно ответил его светлость, не дав ему договорить.

— Ну, разумеется, — шутливо согласился Паркер.

— Послушай, у тебя извращенный ум. Оказывается, даже у ближайшего друга возникают тайные мыслишки, которые он не смеет высказать вслух.

— Кончай нести вздор. Кто такая эта мисс Климпсон?

— Мисс Климпсон, — ответил лорд Питер, — символ того, с какой расточительностью управляется наша страна. Возьмем электричество. Или гидроэнергию. Энергию приливов. Солнечную. Миллионы источников энергии выбрасывают ее на ветер каждую минуту. Миллионы старых дев, клокочущих полезной энергией, в силу глупости нашей общественной системы транжирят ее попусту в водолечебницах, отелях, каких-то сообществах и пансионатах в качестве компаньонок, между тем как их восхитительная способность познавательно сплетничать и измеряемая миллионами единиц мощности пытливость пропадают втуне, а то и наносят вред обществу, пока деньги налогоплательщиков тратятся на оплату работы, для которой эти женщины самим Богом предназначены и которую неэффективно выполняют плохо приспособленные для нее полицейские вроде тебя. Господи! Вот о чем следовало бы радеть Джону Буллю!^[105] А вместо этого блистательные молодые люди в снисходительной манере кропают отвратительные книжонки, а всякие пьяницы сочиняют песенки об «этих несчастных созданиях».

— Да-да, — сказал Паркер. — Ты имеешь в виду, что мисс Климпсон для тебя кто-то вроде персонального частного детектива?

— Она — мои уши и язык, — театрально произнес лорд Питер, — а особенно — мой нос. Она задает вопросы, которые молодой мужчина не может задать, не покраснев. Она — ангел, проникающий туда, где дурака просто огреют палкой по голове. Она нюхом чует неладное. Словом, в своем деле она — специалист высшего класса.

— Тогда это неплохая идея.

— Разумеется. Она же моя, а следовательно, блестящая. Только подумай. Людям требуются ответы на вопросы. Кого они посылают их задавать? Здоровенного детину с огромными плоскими ступнями и блокнотом в руках, вечно бормочущего себе под нос что-то свое. А я посылаю даму с длинным шерстяным джемпером на спицах и звякающими подвесками на шее. Разумеется, она задает вопросы — от нее этого и ждут. Никто не удивляется. Никого это не настораживает. Ее так называемая словоохотливость кажется такой уютной и встречает доброжелательный отклик, который и приносит пользу делу. Когда-нибудь мне поставят памятник с надписью: «Человеку, который осчастливил тысячи одиноких женщин без ущерба для их добродетели и усилий со своей стороны».

— Болтал бы ты поменьше, — укоризненно сказал его друг. — А что это за машинописные отчеты? Ты что, на старости лет в филантропы подался?

— Нет-нет, — торопливо ответил Уимзи, подзывая такси. — Об этом я тебе позже расскажу. Небольшая частная операция по самострахованию на случай социалистической революции — когда она грянет. «На что ты тратил свое огромное богатство, товарищ?» — «Я покупал первые издания книг». — «Аристократ! На фонарь!» — «Стойте, пощадите меня! Я отдал под суд пятьсот ростовщиков, обиравших трудящихся!» — «Гражданин, ты сделал хорошее дело. Мы сохраним тебе жизнь. Ты получишь высокую должность ассенизатора». Вуаля! Надо шагать в ногу со временем. Гражданин таксист, отвези меня в Британский музей. Тебя подвезти, Чарлз? Нет? Тогда до встречи. Пока не накрылись старые времена, хочу полистать одну рукопись «Тристана» двенадцатого века.

Мистер Паркер в задумчивости сел в автобус, направлявшийся на запад, и поехал проводить рутинный, по традиционным правилам опрос среди женского населения Ноттинг-Дейла. Эта среда не казалась ему подходящей для полезного использования талантов мисс Климпсон.

Глава 4

Слегка не в себе

Письмо от мисс Александры Катерины Климпсон лорду Питеру Уимзи:

«Через миссис Гамильтон Бадж,

«Фэйрвью», Нельсон-авеню,

Лихэмптон, Хантс^[107].

29 апреля 1927 г.

Мой дорогой лорд Питер,

надеюсь, Вы будете рады узнать, что после первых моих двух холостых выстрелов (!) я наконец нашла нужное место. Свидетельство о смерти Агаты Доусон — то, что мы искали, и жуткий скандал вокруг доктора Карра здесь все еще не утих, что, увы, не делает чести человеческой натуре как таковой. Мне повезло снять жилье прямо на улице, соседней с Веллингтон-авеню, где жила мисс Доусон. Моя хозяйка — милая женщина, хотя и страшная сплетница! Но это нам на руку! Плата за очень славную спальню и гостиную, с полным пансионом — 3,5 гинеи в неделю. Надеюсь, вы не сочтете ее чрезмерной, поскольку все сложилось именно так, как Вы мне рекомендовали. Прилагаю подробный отчет о расходах до сего дня. Прошу прощения за упоминание о белье, которое, боюсь, обошлось недешево, но шерсть в наше время очень дорога, а необходимо, чтобы все предметы моей экипировки соответствовали моему (предполагаемому!) жизненному статусу. Я не преминула выстирать все покупки, чтобы они не выглядели неношеными, что могло бы показаться подозрительным!!!

Однако вам наверняка не терпится, чтобы я (прошу простить мне вульгарное выражение) «перестала кудахтать и перешла к делу» (!). На следующий после приезда день я сообщила миссис Бадж, что сильно страдаю от ревматизма (что чистая правда: печальное наследие, увы, оставленное мне предками — любителями портвейна!), и спросила, какие врачи практикуют поблизости. Тут же последовал длинный список врачей, а также восторженный панегирик песчаным почвам и благоприятному географическому положению города. Я сказала, что предпочитаю пожилого доктора, поскольку молодым людям, на мой взгляд, нельзя доверять. Миссис Бадж от души согласилась со мной и — в результате моих осторожных расспросов — изложила всю историю болезни мисс Доусон и «шашней» (как она выразилась) доктора Карра с сиделкой! «Та, первая сиделка никогда не вызывала у меня доверия, — сказала миссис Бадж, — хотя должна была бы, при ее квалификации, полученной в больнице Гая^[108]. Хитрая рыжая бестия, и, если хотите знать, вся суета доктора Карра вокруг мисс Доусон, его постоянные визиты к ней по нескольку раз в день — все это было ради любовных встреч с сестрой Филлитер. Неудивительно, что мисс Уиттакер не могла этого больше терпеть и дала девице расчет — по мне, так ей следовало сделать это раньше. Ставший после этого гораздо менее внимательным доктор Карр до последней минуты притворялся, будто с пожилой дамой все в порядке, между тем как мисс Уиттакер прямо накануне ее смерти сказала, что, по ее предчувствию, той скоро не станет».

Я спросила, знакома ли миссис Бадж с мисс Уиттакер лично. Мисс Уиттакер, как Вы догадываетесь, — та самая племянница. «Лично — нет», — ответила миссис Бадж, хотя встречалась с ней на разных общественных мероприятиях и в доме викария. Но она знала о ней все, потому что ее служанка и служанка мисс Доусон оказались сестрами. Ну, не счастливое ли совпадение — вы же знаете, как болтливы эти девицы!

Я также осторожно навела справки насчет викария, мистера Тредгоулда, и с радостью узнала, что он проповедует истинную католическую доктрину, так что я со спокойной совестью смогу посещать церковь (Св. Онисима), не оскверняя своих религиозных убеждений, чего я не смогла бы сделать даже ради Вас. Не сомневаюсь, что Вы бы это поняли. Но, к счастью, все сложилось наилучшим образом, и я написала своему доброму другу, приходскому священнику церкви Св. Эдфрита в Холборне, попросив его представить меня мистеру Тредгоулду. Таким образом, я рассчитываю познакомиться с мисс Уиттакер в ближайшее время, поскольку она, по слухам, является кем-то вроде «столпа местного прихода»! Надеюсь, это не грех — использовать Церковь Божию в мирских интересах; но ведь, в конце концов, Вы лишь стремитесь установить Истину и Справедливость! — а ради такой благой цели мы можем, наверное, позволить себе чуточку ИЕЗУИТСТВА!!!

Это все, что мне пока удалось сделать, но я не собираюсь бездельничать и напишу Вам снова, как только у меня появится что Вам сообщить. Кстати, почтовый ящик очень удачно расположен прямо на углу Веллингтон-авеню, так что мне не составит труда выбегать и опускать в него письма к Вам собственноручно (без любопытных глаз!!!) — а заодно и бросать беглый взгляд на «Дубраву», так называется дом мисс Доусон — теперь дом мисс Уиттакер.

Миниатюрная рыжеволосая медсестра окинула посетителя быстрым, не сказать чтобы приветливым взглядом.

— Не беспокойтесь, — произнес он извиняющимся тоном, — я пришел не для того, чтобы продать вам мыло или граммофон, просить денег или уговаривать сделать взнос в пользу «Древнего ордена сдувателей пены»^[109] или еще какой-нибудь благотворительной организации. Я — лорд Питер Уимзи, это действительно мой титул, а не прозвище, как «лорд Джордж» у основателя Цирка Сангера, или христианское имя, как у Эрла Дерра Биггерса^[110]. Я хотел бы задать вам несколько вопросов, и, боюсь, мне нечем оправдать свое вторжение. Вы читаете «Мировые новости»?

Сестра Филлитер решила, что ее хотят нанять для ухода за душевнобольным и что этот самый пациент пришел лично, чтобы расположить ее к себе.

— Иногда, — ответила она осторожно.

— О, отлично, тогда, быть может, вы заметили, что мое имя в последнее время мелькает в информации о расследованиях некоторых убийств. Я, знаете ли, сыщик. Любитель. Безобидный выход для врожденной любознательности, которая, загони я ее внутрь, могла бы привести к излишнему самокопанию и, не дай бог, самоубийству. Очень естественное, здоровое занятие — не требующее излишнего напряжения и спасающее от сидячего образа жизни, к тому же дает пищу для ума и тренирует мозг.

— А, теперь я понимаю, кто вы, — медленно произнесла сестра Филлитер. — Вы… выступали свидетелем по делу сэра Джулиана Фреке. В сущности, это вы доказали его причастность к убийству, не так ли?

— Да, я, и это было крайне неприятно, — ответил лорд Питер. — А сейчас я занимаюсь другим небольшим делом того же рода, и мне нужна ваша помощь.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала сестра Филлитер и сама опустилась в кресло, подавая ему пример. — И какое же я имею отношение к вашему делу?

— Вы ведь знакомы с доктором Эдвардом Карром, работавшим в Лихэмптоне, — честным, но немного неблагоразумным в житейских вопросах человеком, не только лишенным змеиного коварства, как сказано в Библии, а даже наоборот.

— Что?! — вскричала девушка. — Значит, вы верите в то, что это было убийство?

Лорд Питер несколько секунд молча смотрел на медсестру. Ее лицо оживилось, глаза под густыми прямыми бровями загорелись любопытством. У нее были выразительные ладони, довольно крупные, с сильными ровными пальцами. Он заметил, как девушка вцепилась в подлокотники кресла.

— Пока не имею об этом ни малейшего понятия, — небрежно ответил он, — но мне интересно ваше мнение.

— Мое?.. — Сестра осеклась. — Знаете, мне не положено делиться мнением о делах моих подопечных.

— Вы уже поделились им со мной, — заметил его светлость с усмешкой. — Хотя, наверное, мне следует учесть вашу неизбежную предвзятость в пользу диагноза, поставленного доктором Карром.

— Что ж, возможно… но это не просто личное… Я имею в виду то, что мы с доктором Карром были помолвлены, никак не повлияло на мое суждение об онкологическом диагнозе мисс Доусон. Я работала вместе с доктором в нескольких аналогичных случаях и знаю, что его профессиональные выводы заслуживают доверия — в отличие от его водительских навыков.

— Ясно. Значит, как я понимаю, если он говорит, что смерть была необъяснимой, так оно и было. С этим разобрались. А теперь — что касается само́й дамы. Насколько я знаю, она к концу была немного не в себе — крыша у нее поехала, как в народе говорится?

— Я бы так не сказала. Разумеется, под действием морфия она впадала в бессознательное или, скорее, полусознательное состояние на несколько часов. Но на тот момент, когда я с ней рассталась, она, на мой взгляд, пребывала во вполне здравом уме. Просто она и в лучшие свои времена была упрямой и, что называется, с характером.

— Но доктор Карр говорил мне, что ее посещали странные фантазии — будто ее хотят отравить?

Рыжеволосая медсестра в нерешительности теребила пальцами подлокотники кресла.

— Чтобы успокоить вашу профессиональную совесть, — добавил лорд Питер, понимая, чем именно она смущена, — могу сообщить: мой друг детектив-инспектор Паркер расследует это дело вместе со мной, что дает мне некоторое право задавать подобные вопросы.

— В таком случае… Да, в таком случае, думаю, я могу ответить. Я никогда не могла понять, откуда у нее возникла мысль об отравлении, и никогда не замечала с ее стороны ничего такого — ни неприязни ко мне, ни страха. Как правило, пациент, если у него есть подозрения относительно сиделки, выказывает это. Бедная мисс Доусон всегда была исключительно добра и ласкова со мной. Когда я уезжала, она поцеловала меня, сделала маленький подарок и сказала, что ей жаль расставаться.

— Она не проявляла признаков нервозности, когда вы ее кормили?

— В последнюю неделю мне запретили ее кормить. Мисс Уиттакер заявила, будто у ее тетушки возникла эта нелепая идея, поэтому она будет кормить ее сама.

— О! Это очень интересно. Значит, первой, кто упомянул при вас о чудачестве мисс Доусон, была мисс Уиттакер?

— Да. И она попросила ничего не говорить об этом ее тетушке, чтобы не волновать ее.

— А вы говорили?

— Нет. Я бы и без предупреждения ничего не сказала пациентке. Это непрофессионально.

— Кому-нибудь еще мисс Доусон высказывала свои опасения? Доктору Карру, например.

— Нет. По словам мисс Уиттакер, ее тетя боялась и доктора тоже, потому что вообразила, будто он в сговоре со мной. Разумеется, распространившиеся впоследствии неприятные слухи придали особую окраску этой истории. Не исключено, что она заметила, как мы смотрим друг на друга или шепчемся в сторонке, и ей пришло в голову, будто мы строим заговор.

— А что насчет служанок?

— К тому времени в доме были новые служанки, вероятно, она не хотела говорить об этом с ними, и в любом случае я бы не стала обсуждать свою пациентку с ее прислугой.

— Безусловно. А почему ушли старые служанки? Сколько их было? Они ушли одновременно?

— Ушли две. Они были сестрами. Одна прослыла «грозой фарфора», и после очередной разбитой тарелки мисс Уиттакер уволила ее, а сестра ушла вместе с ней.

— Ну, ясное дело! Кому понравится смотреть, как твой бесценный краун-дерби^[111] разлетается по полу осколками! Стало быть, это не имело никакого отношения… то есть это случилось не из-за…

— Нет, это случилось не потому, что они не поладили с сиделкой, если вы это имеете в виду, — с улыбкой сказала сестра Филлитер. — Они были очень услужливыми девушками, хотя и не слишком смышлеными.

— Понятно. А не можете ли вы припомнить, не случилось ли чего-нибудь странного, из ряда вон выходящего, что могло бы пролить свет на эту историю? Кажется, имел место визит нотариуса, который сильно взволновал пациентку. Это было при вас?

— Нет, я только слышала об этом от доктора Карра. Да и он не знал ни имени нотариуса, ни зачем тот приезжал, вообще никаких подробностей.

— Жаль, — сказал лорд Питер. — Я возлагал большие надежды на сведения о нотариусе. Есть нечто зловеще-магическое в нотариусах, которые появляются неожиданно, с маленьким портфельчиком, вызывают всеобщий переполох своими таинственными совещаниями с доверителем и уходят, предупредив, чтобы в случае срочной необходимости за ними немедленно послали, не правда ли? Если бы не этот нотариус, я, возможно, и не отнесся бы к медицинскому заключению доктора Карра с тем уважением, коего оно заслуживает. Полагаю, он больше не появлялся и не писал?

— Не знаю. Постойте. Я кое-что вспомнила. Однажды, когда у мисс Доусон случилось что-то вроде приступа истерики, она сказала… что же она сказала?.. Ах, да: что ее пытаются свести в могилу раньше времени.

— Когда это было?

— Ну, недели за две до моего ухода. Мисс Уиттакер зашла к ней с корреспонденцией, полагаю, и еще с какими-то бумагами, которые надо было подписать, и, похоже, это страшно расстроило мисс Доусон. Я как раз вернулась с прогулки и застала ее в ужасном состоянии. Служанки могли бы вам рассказать об этом больше, чем я, потому что как раз вытирали пыль на лестничной площадке и слышали, как она разошлась, поэтому бросились вниз, чтобы привести меня. Естественно, я не спрашивала их, что же там произошло, — сиделке не пристало сплетничать с прислугой за спиной своих нанимателей, — а мисс Уиттакер сказала, что ее тетушка получила какое-то неприятное известие от своего поверенного.

— Да, похоже, здесь что-то есть. Вы помните, как звали горничных?

— Как же их звали? Какая-то забавная у них была фамилия… ах, да — Гоутубед^[112]. Берта и Ивлин Гоутубед. Я не знаю, куда они уехали, но вы наверняка сумеете это выяснить.

— Еще один, последний вопрос, и я хочу, чтобы, отвечая на него, вы забыли о христианском благодушии и законе о клевете. Что представляет собой мисс Уиттакер?

По лицу сиделки пробежало какое-то не поддававшееся определению выражение.

— Высокая, красивая, с очень решительными манерами, — начала она, словно бы стараясь помимо собственной воли отдать должное мисс Уиттакер, — очень компетентная сиделка — вы, наверное, знаете, что до переезда к своей тете она работала в Королевской общедоступной больнице. Мне кажется, что она — идеальный сценический образ медсестры. Она меня не любила, так же, как и я ее — лучше мне заявить вам это с самого начала, чтобы вы ко всему, что я о ней скажу, добавили от себя немного благожелательности, — но мы обе были способны с первого взгляда распознать умелый медицинский уход и уважали друг друга.

— А с чего бы ей вас недолюбливать, мисс Филлитер? Простите меня за откровенность, но я уж и не припомню, когда встречал такого приятного человека, как вы.

— Не знаю. — Сиделка явно немного смутилась. — И, похоже, неприязнь ко мне у нее только росла. Вы, вероятно, слышали… ну, о чем судачили в городе? После того как я уехала. Что доктор Карр и я… О, это было ужасно, и я по возвращении сюда имела пренеприятнейший разговор со старшей медсестрой. Так вот, эти слухи наверняка распространяла мисс Уиттакер. Больше некому.

— Но ведь вы были помолвлены с доктором Карром, разве не так? — деликатно заметил его светлость. — Имейте в виду, я не считаю, будто это что-то плохое, но…

— Но она утверждала, что я из-за этого пренебрегаю своими обязанностями по отношению к пациентке, чего я никогда бы не допустила. Мне бы такое даже в голову не пришло.

— Разумеется, нет. А вы не думаете, что для нее сам по себе факт вашей помолвки был обидным? Кстати, сама мисс Уиттакер когда-нибудь была с кем-нибудь помолвлена?

— Нет. Вы имеете в виду, не ревновала ли она? Я уверена, что доктор Карр никогда не давал ни малейшего, повторяю, ни малейшего повода…

— О, прошу вас, — воскликнул лорд Питер, — пожалуйста, что вы так взъерошились? Какое славное слово, кстати — взъерошиться, словно речь идет о котенке, пушистом и милом. Но пусть даже без малейшего повода со стороны доктора Карра… он ведь очень привлекательный мужчина. Вы не думаете, что в этом могла быть причина?

— Поначалу мне это тоже пришло в голову, — призналась мисс Филлитер, — однако после того, как мисс Уиттакер доставила ему столько неприятностей из-за вскрытия, я отвергла эту мысль.

— Так ведь она не возражала против вскрытия?

— Не возражала. Но есть такая вещь, как стремление утвердить свою правоту в глазах соседей, лорд Питер, а потом обсуждать все это на посиделках в доме викария. Я туда не ходила, но вы спросите у тех, кто там бывает. Знаю я их чаепития.

— Что ж, это не исключено. Люди бывают очень язвительны, если считают, что ими пренебрегли.

— Возможно, вы правы, — задумчиво произнесла сестра Филлитер. — Однако, — вдруг добавила она, — это не может служить мотивом убийства совершенно невинной старой дамы.

— Вы уже второй раз произносите это слово, — серьезно сказал Уимзи. — Нет никаких доказательств того, что это убийство.

— Я знаю.

— Но думаете, что все же оно?

— Да.

— И считаете, что это она убила?

— Да.

Лорд Питер пересек помещение, подошел к фикусу, стоявшему в эркерном проеме, и задумчиво провел пальцами по его листьям. Молчание было нарушено пышногрудой медсестрой, которая стремительно ворвалась в комнату и, лишь потом постучав, с усмешкой объявила:

— Я, конечно, прошу прощения, но на вас сегодня большой спрос, Филлитер. К вам доктор Карр.

Не успела она произнести имя, как появился сам доктор Карр, при виде Уимзи лишившийся дара речи.

— Я же говорил, что объявлюсь еще до конца недели, — весело сказал лорд Питер. — Шерлок — мое имя, Холмс — моя натура. Очень рад видеть вас, доктор Карр. Ваше дельце под контролем, и, если я здесь больше не нужен, полечу-ка я пчелкой им заниматься.

— Как он здесь оказался? — с явным неудовольствием спросил доктор Карр.

— А разве не ты его прислал? По-моему, он очень мил, — сказала сестра Филлитер.

— Он безумный, — ответил доктор Карр.

— Он просто умный, — возразила рыжеволосая медсестра.

Глава 5

Сплетни

— Значит, вы подумываете о том, чтобы поселиться в Лихэмптоне, — сказала мисс Мергатройд. — Очень мило. Надеюсь, вы приживетесь в нашем приходе. У нас не так много людей бывает на службах по будням — такое равнодушие теперь царит кругом, да еще этот протестантизм. Ох! Петлю пропустила. Какая досада! Наверное, это мне знак: не отзываться предосудительно о протестантах. Все в порядке — я ее подхватила. А где вы думаете искать дом, мисс Климпсон?

— Да вот не знаю, — ответила мисс Климпсон. — Арендная плата в наше время так высока, а купить дом, боюсь, мне будет не по карману. Надо не спеша осмотреться и обдумать вопрос всесторонне. Я бы, конечно, предпочла присоединиться к этому приходу и поселиться по возможности ближе к церкви. Может быть, викарий знает, нет ли тут чего подходящего?

— О, он, безусловно, сможет вам что-нибудь посоветовать. Тут такая приятная для жизни округа. Уверена, вам понравится. Постойте-ка, кажется, миссис Тредгоулд говорила, что вы сейчас живете на Нельсон-авеню?

— Да, у миссис Бадж, в ее «Фэйрвью».

— Уверена, что она вас хорошо устроила. Очень славная женщина, только не замолкает ни на минуту. У нее никаких идей по поводу вашего жилья нет? Не сомневаюсь: если какие-то новости на этот счет появились, мимо миссис Бадж они не прошли.

— Ну, — начала мисс Климпсон, оценив открывшуюся возможность со скоростью, которая сделала бы честь и Наполеону, — она говорила что-то насчет дома на Веллингтон-авеню, который, как она считает, вероятно, вскоре будет сдаваться в аренду.

— На Веллингтон-авеню? Вы меня удивили! Мне казалось, что я здесь знаю всех. Может, это Парфитты наконец взаправду переезжают? Они говорят об этом уже лет семь, и я, признаться, начала думать, что все это только разговоры. Миссис Писгуд, вы слышали? Мисс Климпсон говорит, что Парфитты наконец-то действительно уезжают!

— Бог ты мой! — воскликнула миссис Писгуд, поднимая свои слегка выпученные глаза от какого-то рукоделия и направляя взгляд, словно театральный бинокль, на мисс Климпсон. — Вот это новость. Наверное, это из-за ее брата, который гостил у них на прошлой неделе. Видимо, он собирается жить теперь вместе с ними, и это, конечно, все объясняет: в таком случае им не обойтись без еще одной спальни, когда девочки вернутся из школы. Очень разумное решение, я бы сказала. Насколько я знаю, он вполне состоятелен, и для детей так будет гораздо лучше. Интересно, куда они переедут? Вероятно, в один из тех новых домов на Уинчестер-роуд, хотя тогда им непременно придется обзавестись машиной. Впрочем, думаю, он в любом случае захочет, чтобы они ее купили. А скорее купит ее сам и позволит им ею пользоваться.

— Не думаю, что речь шла о Парфиттах, — поспешно вставила мисс Климпсон. — Даже точно — нет. Это была какая-то мисс… миссис Бадж упоминала, кажется, некую мисс Уиттакер.

— Мисс Уиттакер?! — в унисон воскликнули обе дамы. — Не может быть. Вы уверены?

— Не сомневаюсь, что мисс Уиттакер сказала бы мне, если бы собралась переезжать, — заявила мисс Мергатройд. — Мы с ней большие друзья. Думаю, миссис Бадж что-то не так поняла. Люди порой придумывают бог знает что на пустом месте.

— Я бы не была столь категорична, — укоризненно возразила миссис Писгуд. — В этом может что-то быть. Мисс Уиттакер не раз говорила мне, что хотела бы приобрести птицеферму. Осмелюсь предположить, что она не распространялась об этом направо и налево, но мне она всегда доверяла. Так что, вполне вероятно, именно это она и хочет сделать.

— Миссис Бадж не говорила, что мисс Уиттакер уезжает, — торопливо поправилась мисс Климпсон. — Она только сказала, кажется, что после смерти какой-то родственницы мисс Уиттакер осталась одна, и она, миссис Бадж, не удивилась бы, если бы той стало одиноко в опустевшем доме.

— Ох уж эта миссис Бадж! — заметила миссис Писгуд, многозначительно качая головой. — Чудесная женщина, но иногда все истолковывает превратно. Хотя такая мысль и мне приходила в голову. Я только на днях сказала бедняжке Мэри Уиттакер: «Не одиноко ли вам в этом доме, дорогая, теперь, когда не стало вашей дорогой тетушки?» Уверена, ей пошло бы на пользу, если бы она куда-нибудь переехала или взяла кого-нибудь к себе пожить. Неестественно для молодой женщины оставаться совершенно одной, так я ей и сказала. Я, знаете ли, мисс Климпсон, из тех, кто предпочитает говорить начистоту.

— О, я тоже, миссис Писгуд, — подхватила мисс Климпсон, — именно это я и сказала тогда миссис Бадж. «Правильно ли я понимаю, что было нечто странное в смерти пожилой дамы?» — спросила я ее, потому что она упомянула о каких-то особых обстоятельствах, а мне, видите ли, совсем не хотелось бы жить в доме, о котором идет дурная слава, я бы чувствовала себя в нем весьма неуютно. — Последнюю фразу она произнесла совершенно искренне.

— Да нет же, ничего подобного! — воскликнула мисс Мергатройд с таким энтузиазмом, что миссис Писгуд, которая замолчала лишь на секунду, чтобы сменить выражение лица и напустить на себя зловещую таинственность, прежде чем ответить на вопрос, оказалась оттесненной на обочину разговора. — Это просто ужасная история. Смерть была естественной, совершенно естественной, и для бедняжки больной она стала счастливым избавлением от страданий, которые в последние дни были невыносимыми. Скандал вокруг всей этой истории молодой доктор Карр (который, признаться, никогда мне не нравился) раздул просто для того, чтобы придать себе больше веса. Как будто какому-то врачу дано точно назвать день, когда Господу будет угодно призвать страдальца к себе! Гордыня и тщеславие человеческие могут иметь самые шокирующие последствия, мисс Климпсон, когда они бросают тень подозрения на невинных людей только из-за нашей приверженности предвзятым суждениям.

— Ну, на этот счет может существовать и другое мнение, мисс Мергатройд, — произнесла миссис Писгуд. — Выскажу то, что думаю я, мисс Климпсон: с моей точки зрения, тут необходимо расследование. Я стараюсь не отставать от времени и считаю, что доктор Карр — очень способный молодой человек, хотя, конечно, он не похож на старомодного семейного врача, каких любят пожилые люди. Очень жаль, что уволили милую сестру Филлитер, — эта новенькая Форбс оказалась сплошной головной болью, как выражается мой брат. Не думаю, что она хорошо знала свое дело.

— Сиделка Форбс была очаровательной женщиной, — вскинулась мисс Мергатройд, покраснев от негодования за то, что ее причислили к пожилым людям.

— Может, конечно, и так, — огрызнулась миссис Писгуд, — но как быть с тем фактом, что она чуть не убила себя однажды, по ошибке приняв девять гранул каломели вместо трех? Она сама мне об этом рассказывала. А если она сделала это один раз, могла сделать и второй.

— Но мисс Доусон не давали пить никаких лекарств, — возразила мисс Мергатройд. — И уж во всяком случае, сестра Форбс все свое внимание посвящала пациентке, а не флиртовала с врачом. Я всегда считала, что доктор Карр затаил на нее злобу из-за того, что она заняла место его подруги, и ничто не доставило бы ему большего удовольствия, чем навлечь на нее неприятности.

— Вы хотите сказать, — вставила мисс Климпсон, — что он отказался подписывать свидетельство о смерти и поднял всю эту бучу только для того, чтобы досадить новой сиделке? Уверена, что ни один врач не пошел бы на это.

— Разумеется, нет, — согласилась миссис Писгуд, — и никому, кто имеет хоть каплю здравого смысла, такое ни на минуту и в голову не пришло бы.

— Ну, премного вам благодарна, миссис Писгуд! — воскликнула мисс Мергатройд. — Большое спасибо. Не сомневаюсь, что…

— Я говорю то, что думаю, — отчеканила миссис Писгуд.

— Тогда я чрезвычайно рада, что у меня нет таких немилосердных мыслей, — ответила мисс Мергатройд.

— Не сказать чтобы ваши собственные мысли отличались таким уж милосердием, — парировала миссис Писгуд.

К счастью, в этот момент мисс Мергатройд, разволновавшись, резко взмахнула рукой, и с зажатой в ней спицы соскользнуло сразу двадцать девять петель. Жена викария, издали почуявшая, что назревает ссора, предприняла отвлекающий маневр, поспешив к ним с блюдом коржиков. Мисс Климпсон, упрямо претворяя в жизнь свою миссию, и ей подкинула тему дома на Веллингтон-авеню.

— Ну, я-то ничего об этом не знаю, — сказала миссис Тредгоулд, — но только что появилась сама мисс Уиттакер. Пойдемте со мной, я вам ее представлю, и вы лично сможете с ней поговорить. Уверена, вы друг другу понравитесь, она у нас такая труженица. О, миссис Писгуд, мой муж очень хочет посоветоваться с вами насчет собрания церковного хора мальчиков. Они как раз обсуждают сейчас это с миссис Файндлейтер. Не будете ли вы любезны присоединиться к ним и поделиться своим мнением? Мой муж очень его ценит.

Таким образом милая дама тактично развела спорщиц и, благополучно поместив миссис Писгуд под крыло викария, подвела мисс Климпсон к креслу возле чайного стола.

— Дорогая мисс Уиттакер, хочу познакомить вас с мисс Климпсон. Она — ваша ближайшая соседка, пока временно живет на Нельсон-авеню. Надеюсь, вы уговорите ее поселиться среди нас.

— Это было бы восхитительно, — ответила мисс Уиттакер.

Первым впечатлением мисс Климпсон от встречи с мисс Уиттакер было ощущение, что та абсолютно не вписывается в собравшуюся на чаепитие компанию прихожан Святого Онисима. С ее красивыми, резко очерченными чертами лица и властным видом, эта женщина куда уместнее смотрелась бы в каком-нибудь офисе в Сити. Она отличалась приятными сдержанными манерами; ее элегантный костюм был сшит не то чтобы на манер мужского, но все же с тем строгим изяществом, которое скрадывало волнующую женственность красивой фигуры. Имея долгий и грустный опыт наблюдения над несостоявшимися женскими судьбами, унылая череда которых проходила перед ней в дешевых пансионах, мисс Климпсон сразу же отмела мысль, начавшую смутно складываться у нее в голове. Перед ней была отнюдь не страстная натура, втиснутая обстоятельствами в образ стареющей женщины и стремящаяся освободиться от него, чтобы найти себе пару, пока молодость еще не ушла. Такой тип мисс Климпсон знала прекрасно и могла диагностировать его с убийственной точностью с первого взгляда, по тону, которым произносили: «Рада познакомиться». Встретив взгляд ясных светлых глаз Мэри Уиттакер из-под красиво очерченных бровей, она испытала острое чувство узнавания — правда, иного рода. Этот взгляд она уже видела, хотя не могла сразу вспомнить, где и когда. Непринужденно болтая о своем приезде в Лихэмптон, знакомстве с викарием, преимуществах хэмпширского воздуха и песчаных почв, мисс Климпсон напрягала свой проницательный ум, пытаясь найти ответ. Однако воспоминание упрямо не желало выходить из тени где-то на периферии сознания. «Оно всплывет ночью, — заверила себя мисс Климпсон, — а пока не стоит заговаривать о доме; при первом знакомстве это может показаться слишком напористым».

Но последовать этому благоразумному решению ей тут же помешала сама судьба, и весь эффект от дипломатии мисс Климпсон чуть не оказался сорван одним махом.

На сей раз мстительные эринии приняли обличье юной экзальтированной мисс Файндлейтер, которая оживленно подлетела к ним со стопкой пеленок в руках и плюхнулась на край дивана рядом с мисс Уиттакер.

— Мэри, дорогая! Почему ты мне не сказала? Оказывается, ты всерьез собираешься заняться разведением кур. Я понятия не имела, что ты так далеко зашла в своих планах. Как могло случиться, что я узнаю об этом от посторонних? Ты обещала все рассказывать мне первой.

— Но я и сама этого не знала, — холодно ответила мисс Уиттакер. — Интересно, кто пустил этот удивительный слух?

— Как же, миссис Писгуд сказала, что она слышала от… — Мисс Файндлейтер осознала, что оказалась в затруднительном положении. Она еще не была представлена мисс Климпсон и не могла сообразить, как назвать ее в ее присутствии. «Эта дама» говорят только продавщицы в магазинах; «мисс Климпсон» тоже не подходило, поскольку официально она как бы еще не знала ее имени; сказать «новая постоялица миссис Бадж» в сложившейся ситуации было невозможно. Мисс Файндлейтер запнулась, а затем, бросив лучезарный взгляд на мисс Климпсон, завершила фразу: — …Нашей новой помощницы. Позвольте мне представиться. Я так ненавижу формальности, но ведь принадлежность к сообществу приходских волонтеров — это уже своего рода знакомство, вы согласны? Вы, как я понимаю, мисс Климпсон? Рада знакомству. Мэри, это правда, что ты сдаешь дом мисс Климпсон и открываешь птицеферму в Элфорде?

— Насколько мне известно, нет. Мы с мисс Климпсон только что впервые встретились. — Тон мисс Уиттакер предполагал, что эта первая встреча может оказаться и последней, если это будет зависеть от нее.

— О, дорогая! — воскликнула юная мисс Файндлейтер, белокурая, коротко стриженная и по-детски веселая. — Похоже, я совершила промах. Мне показалось со слов миссис Писгуд, что это решенный вопрос. — Она вопросительно посмотрела на мисс Климпсон.

— Вовсе нет! — горячо возразила та. — Боже, что подумает обо мне мисс Уиттакер?! Разумеется, я не могла сказать ничего подобного. Я лишь упомянула невзначай, что ищу — даже скорее собираюсь поискать — дом в окрестностях церкви… Чтобы удобно было ходить на ранние службы и дни святых, и кто-то предположил — только предположил, я даже забыла кто, — что вы, возможно (всего лишь возможно), когда-нибудь подумаете о том, чтобы сдать дом. Уверяю вас, вот и все. — В своем изложении событий мисс Климпсон не слишком лицемерила, хотя была и не совсем точна, весьма иезуитски оправдываясь перед собственной совестью, что при той ответственности, которая на ней лежит, лучше всего занять позицию, ведущую к миру. — Мисс Мергатройд, — добавила она, — тут же поправила меня, сказав, что вы, конечно же, ни о чем подобном не помышляете, поскольку сообщили бы ей об этом первой.

Мисс Уиттакер рассмеялась.

— С какой стати? — сказала она. — Первому я сказала бы об этом моему агенту по недвижимости. Вообще-то, такая мысль у меня действительно была, но я не предпринимала пока никаких шагов.

— Значит, ты все-таки подумываешь об этом? — воскликнула мисс Файндлейтер. — О, надеюсь, что так, потому что в этом случае я попрошу тебя найти мне работу на твоей ферме! Я просто мечтаю сбежать от всех этих дурацких теннисных партий и всего такого прочего и поселиться на земле, поближе к исконным ценностям жизни. Вы читали Шейлу Кей-Смит?^[113]

Мисс Климпсон призналась, что не читала, но очень любит Томаса Харди.

— Жить в таком городе, как этот, просто ужасно, — не умолкала мисс Файндлейтер. — Тут слишком много, знаете ли, фикусов и сплетен. Вы даже представить себе не можете, мисс Климпсон, как любят позлословить в Лихэмптоне. Уж ты-то, Мэри, дорогая, ощутила это на себе как никто. Чего только не говорили люди с подачи этого надоедливого доктора Карра. Неудивительно, что тебе хочется избавиться от этого дома. Не думаю, что ты смогла бы когда-нибудь снова почувствовать себя в нем уютно.

— Да почему же? — беспечно произнесла мисс Уиттакер. Не слишком ли беспечно? В ее взгляде и голосе мисс Климпсон сразу распознала инстинктивную защитную реакцию обделенной вниманием старой девы, которая старается всех убедить, будто никакие мужчины ей не нужны.

— Ну, мне всегда казалось, что печально жить там, где кто-то умер, — пояснила мисс Файндлейтер. — Милая мисс Доусон… хотя для нее, в сущности, это было милосердным избавлением от мук… но тем не менее…

Она явно старается свернуть тему, подумала мисс Климпсон. Атмосфера подозрительности, окружавшая смерть старой дамы, ей хорошо памятна, но она боится ворошить ее.

— Мало есть на свете домов, в которых никто бы никогда не умирал, — сказала мисс Уиттакер. — Не понимаю, почему людей это должно беспокоить. Думаю, надо просто научиться не думать об этом. Нас ведь не трогают прошлые жизни людей, которых мы не знали. Так же как эпидемии и несчастные случаи, происходящие где-то далеко от нас. Кстати, мисс Климпсон, вам не кажется, что эта китайская история может иметь последствия? Похоже, тут все относятся к ней слишком беззаботно. Если бы подобные бунтарские и большевистские настроения охватили Гайд-Парк, шуму было бы куда больше.

Мисс Климпсон ответила так, как от нее ожидали. А вечером написала лорду Питеру:

«Мисс Уиттакер пригласила меня на чай. Она заявила, что, как бы она ни любила активную сельскую жизнь с определенными обязанностями, она испытывает глубокую привязанность к дому на Веллингтон-авеню и не может заставить себя с ним расстаться. Похоже, она очень старается создать именно такое впечатление. Надеюсь, не будет несправедливым с моей стороны сказать, что «Мне кажется, королева наобещала слишком много^[114].» Принц Датский даже мог бы добавить: «Шапка горит только на воре»^[115], — уж не знаю, позволительно ли так выразиться о даме. Какое же чудо этот Шекспир! У него всегда, на любой случай можно найти цитату».

Глава 6

Найдена мертвой

— Послушай, Уимзи, по-моему, ты сел в лужу, — заметил мистер Паркер. — Не вижу ни малейшего повода предполагать, будто в смерти этой женщины, Доусон, было что-то подозрительное. У тебя ведь ничего нет, кроме личного мнения тщеславного врача и кучи глупых сплетен.

— А у тебя формальный склад ума, Чарлз, — ответил ему друг. — Твоя профессиональная страсть к доказательствам постепенно иссушает твой блестящий интеллект и подавляет интуицию. Ты слишком цивилизован, в этом твоя беда. По сравнению с тобой я — дитя природы. «Среди нехоженых дорог, где ключ студеный бил, ее узнать никто не мог и мало кто любил»^[116] — это про меня. И я знаю, что в этом деле что-то не так.

— Откуда?

— Откуда? Да оттуда же, откуда я знаю, что что-то не так с тем знаменитым лафитом урожая семьдесят шестого года, который этот чертов Петтигрю-Робинсон на днях имел наглость опробовать на мне. У него был мерзкий привкус.

— К черту привкус. Нет ведь никаких свидетельств насилия или яда. Ни у кого не было мотива расправиться со старушкой. И нет никаких возможностей доказать что бы то ни было в отношении кого бы то ни было.

Лорд Питер выбрал сигару «Боливар» из своего сигарного ящика и с элегантным артистизмом раскурил ее.

— Послушай, давай заключим пари, — сказал он. — Ставлю десять против одного, что Агата Доусон была убита, двадцать против одного, что это сделала Мэри Уиттакер, и пятьдесят против одного, что докажу это еще до конца года. Идет?

Паркер рассмеялся.

— Я человек бедный, ваше величество, — пошутил он, стараясь выиграть время.

— Вот! — победно воскликнул лорд Питер. — Ты сам не уверен. Был бы уверен, старина, сказал бы: «Деньги ваши — будут наши» — и без малейших колебаний заключил пари.

— Я достаточно повидал на своем веку, чтобы знать, что ни о чем нельзя говорить с абсолютной уверенностью, — возразил детектив, — но готов поспорить… на полкроны по каждому пункту, — осторожно добавил он.

— Да даже если бы ты сказал на полпенни, я бы простил тебе долг, принимая во внимание твою мнимую бедность, но семь с половиной шиллингов тебя не обогатят и не разорят. А уж я постараюсь доказать свои утверждения.

— И что ты намерен предпринять? — саркастически поинтересовался Паркер. — Затребуешь ордер на эксгумацию, чтобы поискать яд, невзирая на заключение эксперта? Или похитишь мисс Уиттакер и подвергнешь ее допросу третьей степени на галльский манер?

— Ничего подобного. Я человек современный и буду использовать современные психологические методы. Наподобие персонажей Псалмов, расставлю ловушки, я ловец душ и подтолкну предполагаемую преступницу к тому, чтобы она сама себя выдала.

— Ну, удачи! Ты ведь у нас лучший, так? — усмехнулся Паркер.

— Именно так. Установленный психологический факт: преступники не могут отрешиться от того, что сделали. Они…

— Возвращаются на место преступления?

— Не перебивай, черт бы тебя побрал. Они предпринимают ненужные действия, чтобы скрыть якобы оставленные следы, и таким образом последовательно навлекают на себя Подозрение, Расследование, Доказательство, Осуждение и Плаху. Выдающиеся авторы юридических трудов… нет, только, чур, не заикайся о святом Августине. В любом случае, чтобы не метать бисер своего красноречия перед свиньями, я предлагаю разместить это объявление во всех утренних газетах. Полагаю, хоть что-то из продукции нашего века блистательной журналистики она читает. Таким образом мы одним камнем убьем двух птичек.

— Вспугнем двух зайцев, хочешь ты сказать, — проворчал Паркер. — Дай сюда.

Берту и Ивлин Гоутубед, бывших прежде в услужении у мисс Агаты Доусон из «Дубравы», Веллингтон-авеню, Лихэмптон, просят связаться с м-ром Дж. Мерблсом, поверенным, в Стэпл-Инн, В ИХ СОБСТВЕННЫХ ИНТЕРЕСАХ.

— Неплохо придумано, правда? — сказал Уимзи. — Рассчитано на то, чтобы вызвать подозрения даже у самых неискушенных умов. Бьюсь об заклад, что Мэри Уиттакер клюнет на это.

— Каким образом?

— Не знаю. Это-то и интересно. Надеюсь, с милягой стариком Мерблсом ничего неприятного не случится. Очень не хотелось бы его потерять. Он — идеальный семейный адвокат. Хотя человек его профессии должен быть готов к риску.

— Глупости! — сказал Паркер. — Хотя согласен: если ты действительно хочешь узнать, что происходило в доме Доусон, добраться до этих девушек полезно. Слуги всегда все знают.

— Дело не только в этом. Помнишь, сестра Филлитер сказала, что девушек уволили незадолго до того, как она сама покинула дом? Так вот, оставляя в стороне странные обстоятельства увольнения сиделки — историю о том, будто мисс Доусон отказывалась принимать пищу из ее рук, хотя это не было следствием перемены общего доброго отношения старушки к своей сиделке, — не кажется ли тебе заслуживающим внимания тот факт, что девушек под надуманным предлогом удалили из дома примерно через три недели после того истерического припадка, который случился с мисс Доусон? Не выглядит ли это так, что всех, кто мог что-то помнить о том эпизоде, просто убирали с дороги?

— Ну, для того чтобы избавиться от девушек, конкретный повод имелся.

— Разбитый фарфор? В наши дни не так легко найти хорошую прислугу. Хозяйкам приходится гораздо терпимее относиться к нерадивости горничных, чем в былые времена. И потом — насчет того припадка. Почему мисс Уиттакер обеспокоила мисс Доусон подписанием каких-то нудных несрочных документов именно в тот момент, когда весьма проницательная сиделка Филлитер отправилась на прогулку? Или они были срочными? Если она знала, что они могут расстроить старушку, почему не позаботилась о том, чтобы рядом был человек, способный ее успокоить?

— Ну, мисс Уиттакер и сама опытная медсестра. Она вполне была способна без посторонней помощи позаботиться о тетке.

— Не сомневаюсь, что она вообще очень способная женщина, — многозначительно сказал Уимзи.

— Да брось. Ты необъективен. Но объявление в любом случае разместить нелишне. Вреда от этого не будет.

Лорд Питер протянул было руку к звонку, но вдруг замер. Челюсть у него слегка отвисла, придав удлиненному лицу чуть глуповатое неуверенное выражение, свойственное героям произведений мистера П. Г. Вудхауса.

— Ты не думаешь, что?.. — начал он. — А, к черту! — Он нажал кнопку звонка. — Вреда не будет, как ты сказал. Бантер, позаботьтесь, чтобы это объявление появлялось во всех газетах, указанных в этом списке, каждый день вплоть до особого распоряжения.

Первый раз объявление было напечатано во вторник утром. В течение следующей недели не произошло ничего особенного, если не считать письменного сообщения мисс Климпсон о том, что юной мисс Файндлейтер удалось наконец уговорить мисс Уиттакер предпринять некоторые шаги относительно птицефермы. Вместе они отбыли осматривать хозяйство, о продаже которого узнали из «Новостей птицеводства», и намеревались отсутствовать несколько недель. Мисс Климпсон опасалась, что в сложившихся обстоятельствах не сможет продолжать расследование с эффективностью, оправдывающей его слишком щедрое вознаграждение. Однако она подружилась с мисс Файндлейтер, и та обещала держать ее в курсе всех их дел. Лорд Питер ответил ей ободряющим письмом.

В следующий вторник, когда мистер Паркер, как всегда, пререкался со своей приходящей домработницей, имевшей неприятное обыкновение варить ему на завтрак копченую рыбу до тех пор, пока та не начинала напоминать просоленную мочалку из люфы, настойчиво зазвонил телефон.

— Это ты, Чарлз? — послышался в трубке голос лорда Питера. — Мерблс получил письмо насчет той девушки, Берты Гоутубед. Она исчезла в прошлый четверг, ее домохозяйка, увидев объявление, обеспокоилась и едет сейчас к нам, чтобы рассказать все, что знает. Можешь в одиннадцать подъехать в Стэпл-Инн?

— Не знаю, — немного раздраженно ответил Паркер. — У меня дела. Не сомневаюсь, что ты справишься и без меня.

— О да! — капризно произнес голос в трубке. — Но я подумал, что тебе это будет самому интересно. Какое же ты неблагодарное существо, Чарлз. Не проявляешь ни малейшего интереса к делу, черт тебя побери.

— Но ты же знаешь, что я в это дело не верю. Ладно, не ругайся, не оскорбляй слух телефонистки на коммутаторе. Я постараюсь. В одиннадцать? Хорошо. Да, послушай!..

Клак — щелкнуло в трубке.

— Отключился, — недовольно сказал Паркер. — Берта Гоутубед. Гм-м. Могу поклясться…

Он протянул руку через стол, взял «Дейли йелл», прислоненную к банке джема, и, поджав губы, прочел заметку, жирный заголовок которой привлек его внимание как раз перед ссорой с домработницей по поводу рыбы.

Он поднял трубку и назвал номер Уимзи. Ответил дворецкий:

— Его светлость в ванной, сэр. Соединить его с вами?

— Да, пожалуйста, — сказал Паркер.

Снова раздался щелчок. Наконец послышался отдаленный голос лорда Питера:

— Алло!

— Квартирная хозяйка не говорила, где работала Берта Гоутубед?

— Говорила. Официанткой в «Корнер-Хаусе». А почему вдруг такой вопрос? Сначала отшиваешь меня, потом не даешь спокойно принять ванну. В чем дело?

— Ты газет еще не читал?

— Нет. Это глупое занятие я оставляю до завтрака. А что случилось? Поступил приказ выступать на Шанхай? Или с подоходного налога сняли шесть пенсов?

— Заткнись, болтун, дело серьезное. Ты опоздал.

— Куда?

— Берту Гоутубед сегодня утром нашли мертвой в Эппингском лесу.

— Боже милостивый! Мертвой? Как? От чего она умерла?

— Понятия не имею. Яд или еще что. Может, сердечный приступ. Никаких следов насилия. Или ограбления. Никакой зацепки. Я еду в Ярд разбираться.

— Прости меня, Господи. Знаешь, Чарлз, а у меня ведь появилось какое-то дурное предчувствие, когда ты сказал, что от объявления не будет вреда. Мертва. Бедная девочка! Чарлз, я чувствую себя убийцей. Черт! Еще и мокрый весь. Ощущаешь себя таким беспомощным. Слушай, поезжай в Ярд, расскажи там все, что знаешь, а я присоединюсь к тебе, как только смогу. В любом случае теперь сомнений нет.

— Но послушай, это же может быть что-нибудь совсем другое, не имеющее отношения к объявлению.

— Ну да, а свиньи могут летать. Включи здравый смысл. Ох! Да, Чарлз, а о ее сестре ничего не известно?

— Известно. На теле найдено письмо от нее, по нему-то Берту и опознали. Она вышла замуж в прошлом месяце и уехала в Канаду.

— Это спасло ей жизнь. Если она вернется, то окажется в страшной опасности. Мы должны с ней связаться и предупредить ее. А также выяснить, что ей известно. До свидания. Мне нужно что-нибудь на себя надеть. Вот черт!

Щелк! На линии снова повисла мертвая тишина, и мистер Паркер, безо всякого сожаления оставив рыбу нетронутой, выскочил из дома и помчался по Лэмбз-Кондуит-стрит к остановке трамвая, идущего в Вестминстер.

Шеф Скотленд-Ярда сэр Эндрю Макензи был старинным другом лорда Питера. Он очень любезно принял молодого человека и со вниманием выслушал его несколько путаную историю о раке, завещаниях, таинственном нотариусе и объявлении в газете.

— Странное совпадение, — сказал он снисходительно, — и я могу понять, почему вы так расстроились. Но можете успокоиться. У меня есть отчет полицейского врача, который совершенно уверен, что смерть Берты Гоутубед наступила по исключительно естественным причинам. Нет никаких признаков какого бы то ни было насилия. Конечно, будет проведено расследование, но я думаю, что нет ни малейшей причины подозревать, что имело место преступление.

— Но что она делала в Эппингском лесу?

Сэр Эндрю слегка пожал плечами.

— Разумеется, это надо выяснить. Однако молодые люди, знаете ли, имеют обыкновение бродить. У нее есть жених. Работает где-то на железной дороге, кажется. Коллинз отправился допросить его. Или она могла прийти туда с кем-нибудь другим.

— Но если смерть была естественной, никто бы вот так просто не оставил девушку, которой стало плохо, а тем более умирающую.

— Это вы не оставили бы. А представьте себе, что там произошла какая-то ссора — в результате грубых развлечений, — и девушка упала замертво, так бывает при сердечном приступе. Ее спутник мог испугаться и сбежать. Разве такое не случается?

Лорда Питера его слова, судя по всему, не убедили.

— Сколько времени прошло с момента смерти, когда ее нашли?

— Дней пять или шесть, по мнению наших экспертов. Ее и нашли-то случайно; в этой части леса мало кто бывает. А тут какие-то ребята, гуляя с собаками, забрели в это пустынное место, и одна из собак учуяла труп.

— Тело лежало на виду?

— Не совсем. В кустах — знаете, в таком месте, где любят порезвиться шаловливые парочки.

— Или где убийца может поиграть с полицией в прятки, — добавил Уимзи.

— Ну-ну. Можете думать что вам угодно, — сказал сэр Эндрю с улыбкой, — но если это убийство, то разве что отравление, поскольку, как я уже сказал, ни малейших следов борьбы и никаких ран на теле не обнаружено. Я пошлю вам отчет о вскрытии. А пока, если хотите побывать вместе с инспектором Паркером на месте, где был найден труп, мы вам окажем любую помощь. И если вы что-нибудь найдете, пожалуйста, дайте мне знать.

Уимзи поблагодарил и, зайдя в соседний кабинет за Паркером, потащил его по коридору на выход.

— Не нравится мне все это, — говорил он ему на ходу. — То есть хорошо, конечно, что наши первые шаги в области психологии принесли, так сказать, плоды, но, видит бог, я не хотел, чтобы эти плоды были такими горькими. Лучше нам сейчас же поспешить в Эппинг, с квартирной хозяйкой можно поговорить и позже. Кстати, у меня новая машина, тебе понравится.

Одного взгляда на черного продолговатого монстра со щегольским корпусом и сверкающей сдвоенной выхлопной трубой мистеру Паркеру хватило, чтобы понять, что единственный способ добраться до Эппинга без вмешательства полиции — это принять как можно более официальный вид и размахивать своим служебным удостоверением перед носом каждого постового в синем мундире. Превозмогая внутреннее сопротивление, он втиснулся на пассажирское сиденье и испытал скорее нервозность, чем облегчение, когда машина уже в следующий миг оказалась в голове транспортного потока, причем с поразительно тихим, едва слышным журчанием мотора вместо ожидаемого им оглушительного рева.

— Новый «Даймлер Твин-Сикс», два блока по шесть цилиндров, — объяснял лорд Питер, искусно обгоняя грузовик, даже не глядя на него. — С гоночным кузовом. Специальной сборки… куча полезных технических новинок… никакого шума — ненавижу шум… как Эдмунд Спарклер^[117]… он очень не любил шум… «Крошка Доррит»… помнишь книгу… зову ее «Миссис Мердль»^[118]… по этой причине… увидишь, на что она способна.

Это обещание было исполнено еще до прибытия на место, где нашли тело. Их появление произвело настоящий фурор среди группы людей, собравшихся кто по служебной обязанности, кто из любопытства. На лорда Питера тут же набросились четыре корреспондента и целый сонм фоторепортеров, которых его присутствие обнадежило: не исключено, что эта тайна выльется в полноценный трехколонник с иллюстрациями. Паркера, к его великому неудовольствию, засняли в позорном виде: когда он, скрючившись, пытался вылезти из «Миссис Мердль». Суперинтендант Уолмсли услужливо пришел ему на помощь и, отогнав зевак, повел к месту происшествия.

Тело уже увезли в морг, но по вмятине, оставшейся во влажной почве, нетрудно было понять, где оно лежало. Взглянув на нее, лорд Питер издал сдавленный стон.

— Черт бы побрал эту теплую весеннюю погоду, — с чувством произнес он. — Апрельский дождь… солнце и вода… что может быть хуже? Тело сильно пострадало, суперинтендант?

— Весьма, милорд, особенно в местах, не прикрытых одеждой. Но личность установлена точно.

— Не сомневаюсь. Как лежало тело?

— На спине, в спокойной и естественной позе. Одежда не смята, ничего такого. Похоже, она сидела, когда ей стало плохо, и просто откинулась на спину.

— М-м-м. Дождь смыл все следы и прочие отпечатки на земле. И трава здесь густая. Эта трава — просто проклятье, да, Чарлз?

— Да. Насколько я вижу, ни одна веточка на кустах не сломана, суперинтендант?

— Ни одна, — ответил офицер, — никаких следов борьбы, как я отметил в своем рапорте.

— Все так, но если бы она сидела, а потом упала навзничь, как вы предполагаете, разве вот эти молодые побеги не сломались бы под тяжестью ее тела?

Суперинтендант внимательно посмотрел на представителя Скотленд-Ярда.

— Вы предполагаете, что ее принесли и положили тут, сэр?

— Я ничего не предполагаю, — недовольно ответил Паркер. — Я просто обращаю ваше внимание на то, что вы должны были бы заметить сами. А что это за следы от колес?

— Это наши, сэр. Мы подогнали сюда машину задним ходом, чтобы погрузить тело.

— И это все натоптали тоже ваши люди, полагаю?

— Частично наши, сэр, частично — те, кто ее нашли.

— И вы, надо думать, следов других людей не обнаружили?

— Нет, сэр. Но всю неделю шли сильные дожди. А кроме того, здесь полно кроликов, как видите, и, вероятно, других животных. Ласок и кого там еще…

— Ох! Ладно, осмотрите-ка тут все кругом. Возможно, найдутся какие-нибудь следы чуть подальше. Очертите круг и докладывайте обо всем, что увидите. И не пускайте сюда всю эту ораву. Выставьте ограждение и скажите, чтобы никто не приближался. Питер, ты осмотрел все, что хотел?

Уимзи, ковырявший тростью под стволом дуба в нескольких ярдах от него, остановился и поднял сверток, который был засунут в углубление между корнями. Двое полицейских поспешили к нему с выражением острого любопытства, которое тут же испарилось, как только они увидели, что́ он достал: бутерброд с ветчиной и пустую бутылку из-под пива «Басс», кое-как завернутые в промасленную газету.

— У кого-то тут был пикник, — хмыкнул Уолмсли. — Думаю, это никакого отношения к телу не имеет.

— А я думаю, что вы ошибаетесь, — спокойно возразил Уимзи. — Когда точно исчезла девушка?

— Она ушла с работы в «Корнер-Хаусе» в пять часов, завтра будет ровно неделя, то есть двадцать седьмого, в среду, — ответил Паркер.

— А это как раз — «Ивнинг вьюз» от среды, двадцать седьмого, — сказал Уимзи. — Последний вечерний выпуск. Он поступает в продажу после шести часов вечера. Так что, если никто не явился сюда с этой газетой позднее, специально чтобы поужинать, скорее всего, газету принесла сама девушка или ее спутник. Трудно вообразить, чтобы кто-то стал устраивать пикник рядом с трупом. Не то чтобы трупы обязательно мешают получать удовольствие от еды — à la guerre comme à la guerre^[119], — но вроде сейчас войны нет.

— Это правильно, сэр, но вы сами сказали, что она умерла в среду или в четверг, так что она могла успеть побывать еще где-нибудь — переночевать у кого-то в городе или еще где.

— Я снова разбит в пух и прах, — притворно опечалился Уимзи. — Тем не менее совпадение занятное.

— Да, милорд, занятное, и я очень рад, что вы нашли эти вещи. Вы заберете их с собой, мистер Паркер, или мне взять?

— Лучше вам взять их и приобщить к другим уликам, — сказал Паркер, протягивая руку, чтобы забрать сверток у Уимзи, но тот, похоже, заинтересовался им больше, чем он того заслуживал. — Думаю, его светлость прав, сверток принесла с собой девушка. И это доказывает, что она пришла сюда не одна. Вероятно, с ней был ее молодой человек. Напоминает старую-старую историю. Осторожно с бутылкой, на ней могут быть отпечатки пальцев.

— Вот она, возьми, — сказал Уимзи. — Да будет у нас всегда друг и бутылка, чтобы его угостить, как говаривал Дик Свивеллер^[120]. Но я очень прошу тебя, прежде чем ты отправишься предупреждать добропорядочного молодого железнодорожника о том, что все сказанное им будет записано и впоследствии может использоваться против него, обрати, пожалуйста, свой взор и нюх на этот бутерброд с ветчиной.

— И что с ним не так? — поинтересовался Паркер.

— Ничего. Он прекрасно сохранился благодаря этому восхитительному дубу. Могучий дуб — сколько веков он служил британцам защитой против завоевателей! Его сердцевина — наши корабли^[121]; заметь, не «сердце», как обычно неверно цитируют, а сердцевина. Однако меня озадачивает несоответствие между этим бутербродом и остальной обстановкой.

— Обычный бутерброд с ветчиной, разве не так?

— О, боги винной фляги и застолья, доколе?.. Да, это бутерброд с ветчиной, варвар, но не обычный. Эта ветчина никогда не видела кухонь Лайонса^[122], прилавков сетевых магазинов или захолустных кулинарий. Поросенок, принесенный в жертву, чтобы изготовить этот деликатес, обрастал сальцем не на обычном свином рационе из помоев и смешанных кухонных отходов. Обрати внимание на плотную структуру мяса, на глубокий коричневатый оттенок его постной части, на желтоватое, словно щека китайца, сало, на темные пятнышки черной патоки, которой его пропитали, чтобы сделать лакомство способным соблазнить самого Зевса Олимпийского. И скажи мне, человек, лишенный тонкого вкуса и достойный того, чтобы его круглый год кормили переваренной треской, как могло случиться, что простая официантка со своим другом-железнодорожником заявились в Эппингский лес, чтобы полакомиться бутербродами с черной, пропитанной патокой браденхэмской ветчиной, которая некогда бегала юным диким вепрем по лесам, пока смерть не превратила его в непортящийся прославленный шедевр кулинарного мастерства? Могу добавить, что сто́ит эта ветчина около трех шиллингов за фунт, — надеюсь, этот аргумент будет для тебя весомым.

— Странно, конечно, — согласился Паркер. — Думаю, только богатые люди могут…

— Либо богатые, либо те, кто относятся к еде как к изящному искусству, — подхватил Уимзи. — Эти две категории не идентичны, хотя иногда пересекаются.

— Это может оказаться важным, — сказал Паркер, аккуратно заворачивая улики. — А теперь пора отправиться осмотреть тело.

Процедура осмотра была не из приятных, поскольку жара и влажность сделали свое дело, ну и, конечно, ласки постарались. По правде говоря, Уимзи, бросив на тело лишь беглый взгляд, предоставил двум полицейским сотрудникам продолжать осмотр, а сам сосредоточил внимание на сумке покойной. Он пробежал глазами письмо от Ивлин Гоутубед (ныне Ивлин Кроппер), записав ее канадский адрес. Из внутреннего кармашка извлек газетную вырезку с собственным объявлением и довольно долго разглядывал сложенную пятифунтовую банкноту, лежавшую вместе с купюрой в десять шиллингов, семью шиллингами и восемью пенсами серебром, ключом от английского замка и пудреницей с компактной пудрой.

— Уолмсли, надеюсь, вы собираетесь отследить купюру?

— О да, милорд, разумеется.

— И ключ. Полагаю, от жилища девушки.

— Без сомнения, сэр. Мы попросили ее квартирную хозяйку прийти и опознать тело. Не то чтобы у нас были сомнения, но так положено. Хозяйка может оказать нам помощь. А! — Суперинтендант выглянул за дверь морга. — Вот, должно быть, и она.

Грузная, добродушная на вид женщина, выбравшаяся из такси с помощью молодого полицейского, беспрерывно всхлипывая, без колебаний опознала покойную как Берту Гоутубед.

— Такая милая девушка, — бормотала она. — О господи, какой ужас! Кто мог сотворить такое? С тех пор как она в прошлую среду не вернулась домой, я так беспокоилась. Сколько раз я пожалела о том, что не отрезала себе язык, прежде чем показать ей это злосчастное объявление. О, вижу, вы нашли его, сэр. Как же это подло — заманивать молоденьких девушек обещаниями какой-то выгоды. Старый грешник, называющий себя адвокатом! Когда она не вернулась в тот день и на следующий, я написала негодяю, предупредила его, что все знаю и напущу на него законные власти, пусть не сомневается, не будь я Доркас Гулливер. Меня ему не провести, я не из тех доверчивых девочек, за которыми он охотится, мне на Духов день шестьдесят один исполнится, так что уж я-то людей знаю — так я ему и написала.

Невозмутимость лорда Питера была несколько поколеблена столь грозной обличительной тирадой в адрес высокочтимого мистера Мерблса из Стэпл-Инн, чья собственная версия переписки с миссис Гулливер была отредактирована в сторону смягчения.

— Представляю, как был шокирован старик, — пробормотал он Паркеру. — Полагаю, мне влетит от него при следующей встрече.

Тем временем миссис Гулливер продолжала стенать:

— Такие порядочные девушки, обе, мисс Ивлин вышла замуж за того приятного молодого человека из Канады. Господи, какой это будет удар для нее! А еще бедняга Джон Афронсайдз, который на Троицу собирался жениться на мисс Берте, бедной овечке. Очень приличный, солидный мужчина, служит на Южной железной дороге, он еще все шутил: «Медленный, но надежный, как Южная железная дорога, — это я, миссис Гулливер». Ай-яй-яй, кто бы мог поверить? И ведь она, боже упаси, совсем не была из этих вертихвосток. Я не задумываясь дала ей ключ от входной двери, потому что она иногда поздно возвращалась с работы, но никогда нигде не оставалась ночевать. Потому я так и забеспокоилась, когда она не вернулась домой. В наши времена многие просто умыли бы руки и были бы рады ничего не знать, чтобы не попасть в передрягу. Только не я. Когда прошло несколько дней, а она все не появлялась, я сказала: «Помяните мое слово, — говорю, — ее похитил, — говорю, — этот самый Мерблс».

— Долго она у вас прожила, миссис Гулливер? — спросил Паркер.

— Чуть больше года, недолго, можно сказать, но будьте уверены: мне и недели хватит, чтобы узнать, порядочная девушка или нет. Имея такой опыт, как у меня, это даже по внешнему виду понять можно.

— Они с сестрой поселились у вас вместе?

— Да. Они пришли ко мне, когда искали работу в Лондоне. И ведь они, скажу я вам, могли попасть в плохие руки — две молоденькие провинциалки, такие свеженькие, хорошенькие.

— Но им необычайно повезло, миссис Гулливер, — сказал лорд Питер, — они нашли в вашем лице человека, которому можно довериться, спросить совета.

— Ну, вообще-то да, — ответила миссис Гулливер. — Не то чтобы нынешняя молодежь прислушивается к старшим… Наставь ребенка на верный путь, он и в старости не собьется с него, как сказано в Писании. Но мисс Ивлин, то есть теперь миссис Кроппер, взбрело в голову, что надо ехать в Лондон и стать настоящими леди, даром что до того они были прислугой. Хотя какая разница между тем, чтобы работать в какой-нибудь закусочной на побегушках у всякой шушеры, и тем, чтобы служить в доме у порядочной женщины, я не знаю, разве что работы больше и ешь когда попало. Тем не менее мисс Ивлин — она всегда была у них заводилой — очень хорошо устроилась, скажу я вам, познакомившись с мистером Кроппером, который каждое утро завтракал в «Корнер-Хаусе» и который положил на нее глаз — с самыми честными намерениями.

— Это большое везение. А вы не знаете, кто подсказал девушкам податься в Лондон?

— Вот, сэр, правильно, что вы спросили, потому что я никогда этого не могла понять. Та леди, у которой они служили в деревне, вбила это в голову мисс Ивлин. Не кажется ли вам, сэр, что при том, как трудно сейчас найти хорошую прислугу, она должна была бы сделать все, чтобы удержать их? Ан нет! Как-то там случилась небольшая неприятность, кажется, с Бертой, эта несчастная девушка, бедный ягненок — сердце разрывается смотреть, как она здесь лежит, правда же? — так вот, Берта разбила какой-то старинный чайник, судя по всему, очень ценный, и хозяйка сказала, что не может, мол, допустить, чтобы ее посуду били и дальше. Поэтому, сказала она, «тебе придется уйти», но, сказала она, «я дам тебе очень хорошую рекомендацию, и ты быстро найдешь хорошее место. Думаю, Ивлин захочет уйти вместе с тобой, — сказала она, — поэтому мне придется найти кого-нибудь другого. Но, — говорит, — почему бы вам не отправиться в Лондон? Там вам будет лучше, и жизнь там более интересная, чем тут». И она столько наговорила им про то, какое чудесное место этот Лондон и какие там открываются возможности, стоит только захотеть, что они прямо с ума сошли, так им захотелось сюда поехать, а она еще и подарила им немного денег и вообще очень хорошо к ним отнеслась.

— Гм-м, — сказал Уимзи, — должно быть, этот чайник был ей как-то особенно дорог. А Берта часто била посуду?

— Да в том-то и дело, сэр, что она никогда прежде ни разу ничего не разбила. Но эта мисс Уиттакер — так ее звать — оказалась из тех упрямиц, которые всегда все делают по-своему. Берта — во всяком случае, так она думала — попала под горячую руку, хотя мисс Ивлин, которая теперь миссис Кроппер, вот та считала, что все это неспроста. Мисс Ивлин была всегда очень, можно сказать, проницательной, в отличие от мисс Берты. Но, в конце концов, у всех нас есть свои особенности, сэр, ведь правда? По моему мнению, эта дама присмотрела себе кого-то другого, кого хотела взять на место Берты, а Ивлин, которая теперь миссис Кроппер, ну, вы знаете, считала, что чайник был просто предлогом, чтобы от них избавиться.

— Вполне вероятно, — сказал Уимзи. — Полагаю, инспектор, что с Ивлин Гоутубед…

— Она теперь миссис Кроппер, — всхлипнув в очередной раз, вставила миссис Гулливер.

— …что с миссис Кроппер уже связались?

— О да, милорд. Мы ей сразу же телеграфировали.

— Отлично. Дайте мне знать, как только она ответит.

— Разумеется, мы постоянно на связи с инспектором Паркером, милорд.

— Конечно. Ну, Чарлз, теперь я тебя оставлю. Мне нужно отправить телеграмму. Или ты едешь со мной?

— Нет, спасибо, — ответил Паркер. — Честно признаться, мне не нравится твой стиль вождения. Будучи лицом официальным, я предпочитаю оставаться в рамках закона.

— «Рамки» — это слово как раз для тебя, — сказал Питер. — Ладно, увидимся в городе.

Глава 7

Ветчина и бренди

— Итак, — сказал Уимзи, когда тем же вечером Бантер проводил Паркера в его гостиную, — есть что-нибудь свеженькое?

— Да, у меня есть новая версия преступления, которая не оставляет от твоей камня на камне. И доказательства имеются.

— Кстати, какого именно преступления?

— Ну, конечно же, эппингского. В то, что старушка Доусон была убита, я по-прежнему не верю. Это просто твои фантазии.

— Понятно. А теперь ты хочешь мне сообщить, что с Бертой Гоутубед расправились торговцы «белыми рабынями».

— Откуда ты узнал? — разочарованно спросил Паркер.

— Это нетрудно: чтобы ни случилось с молодой женщиной, у Скотленд-Ярда есть только две навязчивые идеи: либо торговцы «белыми рабынями» — либо наркопритоны. Иногда то и другое вместе. Ты хочешь сказать, что в данном случае имело место именно то и другое?

— Ну, вообще-то да. Так часто бывает, ты же знаешь. Мы проследили пятифунтовую банкноту.

— Вот это важно в любом случае.

— Да. По-моему, именно в ней — ключ ко всему. Это одна из купюр, которые были выданы некой миссис Форрест, живущей на Саут-Одли-стрит. Я съездил туда, чтобы поговорить с этой дамой.

— Поговорил?

— Нет, ее не оказалось дома. Мне сообщили, что она вообще бывает там крайне редко. Надо сказать, у нее весьма дорогостоящие и загадочные привычки. Квартира элегантно обставлена, располагается над цветочным магазином.

— Квартира с гостиничным обслуживанием?

— Нет. Это такой тихий дом с лифтом без лифтера. Она появляется там лишь время от времени, чаще всего вечером, проводит одну-две ночи и уезжает. Еду заказывает из «Фортнум и Мейсон». Счета оплачивает сразу, наличными или чеком. Убирает у нее пожилая женщина, которая приходит около одиннадцати часов утра, к этому времени миссис Форрест обычно уже дома нет.

— Ее кто-нибудь когда-нибудь видел?

— Господи, конечно! Соседи снизу и продавщица из цветочного магазина очень подробно мне ее описали. Высокая, расфуфыренная, вся в ондатре, в открытых, почти без верха туфлях с каблуками, украшенными драгоценными камнями, — ну, ты знаешь эту моду. Волосы обесцвечены; когда проходит мимо, обдает всех ароматом орегано; напудрена белой пудрой — не по моде; губы густо накрашены помадой сургучного цвета; брови вызывающе подведены черным; ногти — палитра всех оттенков красного.

— Вот уж не знал, что ты изучаешь «Женскую страничку» в газетах с такой благой целью, Чарлз.

— Ездит на четырехместном «рено» темно-зеленого цвета с гобеленовой обивкой. Гараж — за углом. Я поговорил с охранником, он сказал, что двадцать седьмого ночью машины в гараже не было. Выехала в половине второго, вернулась около восьми утра.

— Сколько горючего было сожжено?

— Это тоже удалось выяснить. Достаточно, чтобы доехать до Эппинга и обратно. Более того, уборщица сказала, что накануне вечером в квартире ужинали двое и выпили три бутылки шампанского. Также на столе была ветчина.

— Браденхэмская?

— Откуда домработнице это знать? Но, думаю, весьма вероятно. В «Фортнум и Мейсон» мне подтвердили, что доставляли браденхэмскую ветчину по адресу миссис Форрест около двух недель тому назад.

— Звучит убедительно. Насколько я понимаю, ты думаешь, что миссис Форрест заманила к себе Берту Гоутубед с какой-то сомнительной целью, они поужинали…

— Нет, я думаю, там был мужчина.

— Ну да, конечно. Миссис Ф. организовала свидание и оставила их вдвоем. Бедную девочку напоили до бесчувствия, а потом произошло нечто непредвиденное.

— Да. Может, у нее случился удар или ей вкололи наркотик.

— И тогда они вытащили ее из квартиры и избавились от тела. Вполне возможно. Вскрытие что-нибудь прояснит в этом смысле. Да, Бантер, в чем дело?

— Телефон, милорд. Спрашивают мистера Паркера.

— Прости, — сказал Паркер, — я попросил служащих цветочного магазина сообщить мне, когда появится миссис Форрест. Если это она, поедешь со мной?

— Еще бы!

Поговорив по телефону, Паркер вернулся с победным видом, которого ему не удалось скрыть.

— Она только что поднялась в свою квартиру. Поехали. Только не на твоем «демоне смерти» — возьмем такси. Поторапливайся, я не хочу ее упустить.

Дверь в квартиру на Саут-Одли-стрит открыла сама миссис Форрест. Уимзи моментально узнал ее по описанию. Взглянув на удостоверение Паркера, она беспрекословно пропустила их внутрь и проводила в розово-фиолетовую гостиную, явно оформленную специалистами с Риджент-стрит.

— Прошу садиться. Вы курите? А ваш друг?

— Мой коллега, мистер Темплтон, — поспешно поправил ее Паркер.

Наметанным, весьма жестким взглядом миссис Форрест сразу оценила разницу между пиджачным костюмом Паркера ценой в семь гиней, «сшитым по последней моде в наших собственных мастерских и сидящим как влитой», — и скроенным на Сивилл-роу костюмом его «коллеги», однако ничем не выдала своей настороженности, разве что тон ее сделался еще более нарочито любезным. Паркер перехватил ее взгляд. «Профессиональная оценка, — отметил он про себя. — Она решила, что Уимзи — разъяренный брат, муж или кто-то еще. Не важно. Пусть погадает и понервничает — нам это только на руку».

— Мадам, — начал он со строгой официальностью, — мы расследуем некие события, имевшие место двадцать шестого числа прошлого месяца. Вы в это время, кажется, были в городе?

Миссис Форрест слегка наморщила лоб, делая вид, что вспоминает. Уимзи взял на заметку, что она не такая молодая, какой хочет казаться благодаря пышному светло-зеленому платью. Ей, безусловно, было уже под тридцать, и ее взгляд выдавал зрелую и многоопытную женщину.

— Да, думаю, была, — ответила она. — Точно была. Я тогда провела в городе несколько дней. Чем могу быть полезна?

— Речь идет о некой банкноте, путь которой мы проследили, и он привел к вам, — ответил Паркер. — Это пятифунтовая банкнота за номером икс уай пятьдесят восемь девятьсот двадцать девять. Она была выдана вам «Банком Ллойда» при обналичивании чека девятнадцатого числа.

— Очень может быть. Конечно, я не помню но́мера, но примерно в то время действительно обналичивала чек. Могу уточнить по чековой книжке.

— В этом нет необходимости. Но нам бы очень помогло, если бы вы вспомнили, с кем расплатились этой банкнотой.

— А, понимаю. Но это довольно трудно. Приблизительно тогда я расплачивалась со своей портнихой… хотя нет, ей я дала чек. Наличными я заплатила за гараж, это я хорошо помню, и это было как раз пять фунтов. Потом я обедала в «Верри» с приятельницей — помню, на это ушла еще одна пятерка, но была еще и третья. Мне выдали двадцать пять фунтов — тремя пятерками и одной десятифунтовой купюрой. Куда же ушла третья пятерка? А, ну конечно, как я могла забыть! Я поставила ее на лошадь.

— Вы делали ставку через букмекерскую контору?

— Нет. Просто тогда от нечего делать я отправилась в Ньюмаркет и поставила пять фунтов на какую-то лошадь по имени не то Горящий глаз, не то Молодчина, не то как-то еще, ставка была пятьдесят к одному. Разумеется, эта кляча проиграла, со мной всегда так. Какой-то мужчина в поезде «дал мне наводку» и даже записал кличку лошади. Я вручила записочку вместе с деньгами первому попавшемуся мне букмекеру — смешной такой седоволосый человек с хриплым голосом — и больше я этой банкноты никогда не видела.

— Можете вспомнить, в какой день это было?

— Думаю, в субботу. Да, точно, в субботу.

— Большое спасибо, миссис Форрест. Это станет большим подспорьем в расследовании, если мы сможем отследить весь путь этих банкнот. Одна из них всплыла при… определенных обстоятельствах.

— Могу я поинтересоваться, при каких, или это служебная тайна?

Паркер колебался. Он почти жалел теперь, что сразу в лоб не спросил у миссис Форрест, как ее пятифунтовая купюра оказалась в сумочке мертвой официантки, найденной в Эппинге. Застань он ее врасплох, может, она и раскололась бы от неожиданности. А теперь он дал ей время сплести эту небылицу про скачки. Конечно, невозможно проследить путь купюры, переданной неизвестному букмекеру из рук в руки. Но не успел он и слова сказать, как Уимзи первый раз вступил в разговор, причем таким несвойственным ему высоким раздраженным голосом, что его друг был немало озадачен.

— Все это пустая трата времени, — выпалил он. — «Желанье Эгламуру отомстить во мне сильней, чем к Сильвии любовь»^[124].

— Кто такая Сильвия? — с большим изумлением спросила миссис Форрест.

— Кто такая Сильвия? — затараторил Уимзи. — У Шекспира найдется нужное высказывание на любой случай. Но, разрази меня гром, мне не до смеха. Это очень серьезно, и вы не имеете права смеяться над этим. Сильвия жутко расстроена, и врач боится, что это может сказаться на ее сердце. Возможно, вы не знаете, миссис Форрест, но Сильвия Линдхорст — моя кузина. И она желает знать, мы все желаем знать — не перебивайте меня, инспектор, всеми этими ухищрениями мы ничего не добьемся, — я желаю знать, миссис Форрест, кто здесь у вас ужинал вечером двадцать шестого апреля. Кто это был? Кто?! Можете мне сказать?

На сей раз миссис Форрест явно была ошеломлена. Даже под толстым слоем пудры было видно, как вспыхнули и тут же побледнели ее щеки; а в глазах появилось нечто гораздо большее, нежели просто смятение, — какая-то злобная ярость, как у загнанной в угол кошки.

— Двадцать шестого? — запнувшись, переспросила она. — Я не могу…

— Я так и знал! — вскричал Уимзи. — И та девушка, Ивлин, тоже не сомневалась в этом. Кто это был, миссис Форрест? Отвечайте!

— Никто… Тут никого не было, — сказала та, задыхаясь.

— Не надо, миссис Форрест, подумайте лучше, — произнес Паркер, быстро подхватывая игру. — Вы же не будете нас убеждать, что в одиночку выпили три бутылки шампанского «Вдова Клико» и съели ужин на двоих.

— Не забудьте про ветчину, — вставил Уимзи с самодовольным видом, — браденхэмскую ветчину, специально приготовленную и доставленную из «Фортнум и Мейсон». Ну, миссис Форрест?

— Погодите. Одну минуту. Я все вам скажу.

Ладони женщины стиснули розовую шелковую диванную подушку.

— Я… Можно мне что-нибудь выпить? Там, в столовой, на буфете.

Уимзи быстро встал и исчез в соседней комнате. Отсутствовал он довольно долго, как показалось Паркеру. Миссис Форрест сидела, откинувшись на спинку дивана, словно в полной прострации, однако дыхание у нее было ровным, Паркер видел, что она собирается с мыслями. «Придумывает новую байку», — сердито пробормотал он себе под нос. Тем не менее он не мог давить на нее в такой момент, не показавшись жестоким.

За раздвижными дверями лорд Питер производил немало шума, звеня бокалами и что-то переставляя с места на место. Наконец он вернулся.

— Прошу простить за задержку, — извинился он, протягивая миссис Форрест бокал бренди с содовой. — Не мог найти сифон. Всегда был немного рассеян, знаете ли. Так говорят все мои друзья. Прямо в глаза. И потом я пролил немного содовой на буфет. Руки трясутся. Нервы, знаете ли, ни к черту. Ну что, вам лучше? Вот и хорошо. Поставьте бокал. Эта штука должна вам помочь собраться. Может, еще один? Бросьте, вам это не повредит. Не возражаете, если я и себе налью? А то я что-то сильно разнервничался. Крайне неприятное и щепетильное дело. Так что, еще один? Вот и правильно.

С бокалом в руке он снова потопал в столовую, оставив Паркера ерзать в ожидании его возвращения. Присутствие детектива-любителя порой создает затруднения. Уимзи вернулся; на сей раз он проявил больше благоразумия, прихватив поднос, на котором стояли графин, сифон и три бокала.

— Ну вот, — сказал он, — теперь все мы чувствуем себя лучше. Вы готовы ответить на наш вопрос, миссис Форрест?

— А могу я для начала поинтересоваться, какое право вы имеете мне его задавать?

Паркер бросил на друга раздраженный взгляд. Вот что значит дать подозреваемому время подумать.

— Право? — взорвался Уимзи. — Право?! Разумеется, у нас есть такое право. Полиция может задавать какие угодно вопросы, когда что-то случается. А тут убийство! Право ей…

— Убийство?

В глазах женщины появилось напряженно-любопытное выражение. Паркер не понял его смысла, но Уимзи распознал сразу же. Последний раз он видел такое выражение в глазах крупного финансиста, когда тот взялся за перо, чтобы подписать контракт. Уимзи приглашали быть свидетелем при подписании, но он отказался. То был контракт, сломавший тысячи жизней. Финансиста вскоре после этого убили, а Уимзи не согласился расследовать это дело, сформулировав отказ цитатой из Дюма: «Да свершится правосудие Божие!»^[125]

— Боюсь, — сказала миссис Форрест, — что в таком случае я не смогу вам помочь. Двадцать шестого у меня в гостях действительно был друг, но его, насколько мне известно, не убили и он никого не убил.

— Значит, это был мужчина? — спросил Паркер.

Миссис Форрест с насмешливо-притворным раскаянием кивнула.

— Мы с мужем живем раздельно, — пробормотала она.

— Прошу прощения, — сказал Паркер, — но вынужден просить вас назвать имя и адрес этого джентльмена.

— Не слишком ли много вы просите? Возможно, если бы вы сообщили мне больше подробностей…

— Видите ли, — снова вступил Уимзи, — нам необходимо знать наверняка, был это Линдхерст или нет. Моя кузина страшно расстроена, как я уже говорил, и эта девушка, Ивлин, тоже доставляет неприятности. Признаться — разумеется, никому из нас не хочется, чтобы эта история получила огласку, — Сильвия настолько потеряла голову, что набросилась на старину Линдхерста с револьвером. Слава богу, стрелок из нее никудышный. Пуля прошла у него над плечом и вдребезги разнесла вазу — что, кстати, весьма неприятно: ваза-то ценная, китайская, периода Цяньлун, восемнадцатый век. Когда Сильвия гневается, она теряет самообладание. Вот мы и подумали: поскольку Линдхерста выследили вплоть до этого дома, возможно, вы смогли бы нам дать надежное доказательство того, что у вас был не он, и таким образом помочь предотвратить убийство. Потому что, хоть это и можно будет квалифицировать как убийство в состоянии невменяемости, все же чертовски неприятно иметь кузину в бродмурской психушке^[126] — заметьте, близкую родственницу и очень славную женщину, когда она не в гневе.

Напряжение постепенно отпускало миссис Форрест, на ее лице появилась едва заметная улыбка.

— Думаю, ситуация мне ясна, мистер Темплтон, — сказала она. — Я сообщу вам имя, но надеюсь, что оно будет сохранено в строгой тайне?

— Разумеется, разумеется, — охотно откликнулся Уимзи. — Это исключительно любезно с вашей стороны.

— Только поклянитесь, что вы не соглядатаи, нанятые моим мужем, — быстро вставила она. — Я пытаюсь получить у него развод. Откуда мне знать, что это не ловушка?

— Мадам, — произнес Уимзи с гробовой серьезностью, — я клянусь честью джентльмена, что не имею никакого отношения к вашему мужу. Я никогда о нем даже не слышал.

Миссис Форрест покачала головой.

— И все же не думаю, что мне стоит сообщать вам имя моего друга. Если вы спросите его, был ли он здесь, он все равно скажет — нет. А если вы посланы моим мужем, то вы и так уже получили все нужные вам доказательства. Но я могу торжественно заверить вас, мистер Темплтон, что ничего не знаю о вашем друге мистере Линдхерсте…

— Майоре Линдхерсте, — печально вставил Уимзи.

— И если миссис Линдхерст это не удовлетворит и она захочет повидаться со мной лично, я буду рада развеять ее подозрения. Так пойдет?

— Большое спасибо, миссис Форрест. Большего и желать нельзя. Надеюсь, вы простите мне мою резкость, — сказал Уимзи. — Я человек довольно… э-э… экспансивный, а тут такое очень уж неприятное дело. Хорошего вам дня. Пойдемте, инспектор, все в порядке — вы же видите. Я вам чрезвычайно признателен, миссис Форрест, — несказанно. Пожалуйста, не провожайте нас.

Вразвалочку, в гаерски-вальяжной манере, которую умел на себя напускать, Уимзи пошел по узкому коридору, Паркер последовал за ним, сохраняя строгую полицейскую выправку. Однако как только дверь квартиры захлопнулась за ними, Уимзи схватил друга за руку и поспешно затолкал в лифт.

— Думал, что мы уже никогда оттуда не вырвемся, — задыхаясь, проговорил он. — А теперь быстро: как попасть на задний двор?

— Что тебе понадобилось на заднем дворе? — раздраженно поинтересовался Паркер. — И не надо меня так тянуть. Мне вообще не следовало брать тебя с собой, но раз уж взял, я бы предпочел, чтобы ты деликатно помалкивал.

— Ты совершенно прав, — весело согласился Уимзи, — давай только сделаем еще одно маленькое дельце, а потом можешь обрушить на меня все твое праведное негодование. Думаю, нам сюда, за угол, вот по этой боковой дорожке. Шагай поживее и смотри не наткнись на мусорный бак. Первое, второе, третье, четвертое — вот оно! Последи, чтобы никого вокруг не было.

Вычислив выходившее на задний двор занавешенное окно, которое принадлежало квартире миссис Форрест, Уимзи ухватился за водосточную трубу и стал взбираться по ней с ловкостью вора-форточника. На высоте пятнадцати футов над землей он остановился, протянул руку вверх и быстрым движением что-то схватил, после чего бодро съехал обратно по трубе вниз, держа правую руку на отлете, как будто в ней было что-то бьющееся.

И действительно, к большому своему удивлению, Паркер увидел, что Уимзи аккуратно держит пальцами бокал на высокой ножке, такой же, как те, из которых они пили в гостиной миссис Форрест.

— Какого черта?.. — начал было Паркер.

— Тихо! — шикнул на него Уимзи. — Я же Хокшоу-сыщик… собираю отпечатки пальцев. «Вот и мы, вас привечаем, счастья-радости желаем, отпечатки собираем»^[127], — пропел он шепотом. — Вот зачем я унес бокал обратно в столовую. А во второй раз принес другой. Прошу прощения за этот атлетический фортель, но в единственной катушке, которую удалось там найти, было слишком мало ниток. Поменяв бокалы, я на цыпочках пробрался в ванную и вывесил первый за окно. Надеюсь, она с тех пор в спальню не входила. Будь любезен, отряхни мне брюки, старина. Осторожно, не прикасайся к стеклу.

— На кой черт тебе понадобились ее отпечатки?

— Я знал, что ты — человек благодарный. А что, если миссис Форрест — преступница, которую уже много лет разыскивает Скотленд-Ярд? В любом случае, ты сможешь сравнить ее отпечатки с отпечатками на бутылке из-под «Басса», если они там имеются. А кроме того, никогда не знаешь, зачем могут понадобиться отпечатки. Ну как, горизонт чист? Отлично. Лови такси. Я не могу махать рукой с бокалом — будет выглядеть глупо. Кстати…

— Что?

— Я там еще кое-что увидел. Когда первый раз выходил налить бренди, я заглянул в спальню.

— И?

— Как ты думаешь, что я нашел в выдвижном ящике умывального столика?

— Ну?

— Шприц для подкожных инъекций.

— Вот как?

— О да! И невинную коробочку с ампулами, к которой было прикреплено предписание врача: «Для инъекций. Миссис Форрест. По одной при сильных болях». Что ты об этом думаешь?

— Скажу, когда мы получим отчет о вскрытии, — ответил Паркер, явно впечатленный. — Врачебное предписание ты, полагаю, не прихватил?

— Нет. Равно как не сообщил даме, кто мы такие в действительности и что ищем, а также не спросил разрешения на похищение семейного хрусталя. Зато я записал адрес аптекаря.

— В самом деле? — воскликнул Паркер. — Иногда, приятель, у тебя случаются проблески здорового сыщицкого чутья.

Глава 8

Что касается преступления

Письмо от мисс Александры Катерины Климпсон лорду Питеру Уимзи.

«Фэйрвью»,

Нельсон-авеню,

Лихэмптон.

12 мая 1927 г.

Дорогой лорд Питер,

мне пока не удалось добыть ВСЮ информацию, которая Вам нужна, так как мисс Уиттакер отсутствует уже несколько недель, объезжая птицефермы!!! С намерением купить, разумеется, а не с санитарной инспекцией (!). Я действительно думаю, что она собирается завести хозяйство вместе с мисс Файндлейтер, хотя что нашла мисс Уиттакер в этой очень экспансивной и на самом деле глупой молодой женщине, я понятия не имею… Однако мисс Файндлейтер явно «помешана на мисс Уиттакер» (как мы выражались в подобных случаях в школе), и, боюсь, никто из нас не смог бы устоять перед таким откровенным и лестным обожанием. Должна сказать, что мне эта привязанность кажется весьма нездоровой — вероятно, вы помните очень разумную книгу мисс Клеменс Дейн^[128] на эту тему, — поскольку за свою жизнь, проведенную преимущественно в обществе, где верховодили женщины, я такого вдоволь насмотрелась! Как правило, это плохо влияет на более слабую из двоих. Впрочем, не буду отнимать Вашего времени пустой болтовней!!!

Между тем мисс Мергатройд, которая дружила со старой мисс Доусон, смогла мне кое-что рассказать о ее прошлой жизни.

Лет пять тому назад мисс Доусон жила в Уорикшире со своей кузиной, некой мисс Кларой Уиттакер, двоюродной бабкой Мэри Уиттакер по отцовской линии. Эта мисс Клара, судя по всему, была «дамой с характером», как обычно выражался мой дорогой отец. В лучшие свои годы она считалась очень «продвинутой» и не слишком приятной (!), поскольку отвергла несколько хороших предложений, КОРОТКО стригла волосы (!!) и основала собственный бизнес, став КОНЕЗАВОДЧИЦЕЙ!!! Конечно, в наше время это никого бы не удивило, но тогда пожилая дама — или молодая, каковой она была, когда затеяла свое революционное предприятие, — стала настоящей ПЕРВОПРОХОДЧИЦЕЙ.

Агата Доусон была ее школьной подругой, глубоко к ней привязанной. Благодаря этой дружбе сестра Агаты, ХАРРИЕТ, вышла замуж за брата Клары Уиттакер ДЖЕЙМСА! Сама же Агата о браке не помышляла, как и Клара, и эти дамы жили вдвоем в большом доме с необъятными конюшнями в уорикширской деревне под названием, кажется, Крофтон. Клара Уиттакер оказалась женщиной, обладавшей незаурядными деловыми способностями, и наладила обширные «связи» с окрестными охотничьими кругами. Ее охотничьи лошади стали очень знамениты, и из капитала в несколько тысяч фунтов, с которого начинала свой бизнес, она сколотила целое состояние, став перед смертью очень богатой женщиной! Агата Доусон к лошадиному бизнесу никогда никакого отношения не имела. Она была «домашней» компаньонкой и присматривала за хозяйством и прислугой.

Умирая, Клара Уиттакер оставила все свои деньги АГАТЕ, минуя собственную семью, с которой не очень ладила, — будучи людьми весьма ограниченными, они не приветствовали ее конное дело!! Ее племянник Чарлз Уиттакер, священник и отец нашей Мэри, был возмущен тем, что не получил наследства, хотя, отнюдь не по-христиански враждовавший с теткой, он едва ли имел право жаловаться, тем более что Клара заработала свое состояние исключительно собственными стараниями. Но он, разумеется, унаследовал от предков дурную старомодную идею, будто женщина не должна быть хозяйкой самой себе, сама зарабатывать деньги и делать с ними то, что считает нужным!

Он и его семья были единственными живыми Уиттакерами, и когда они с женой погибли в автокатастрофе, мисс Доусон попросила Мэри оставить работу медсестры и поселиться вместе с ней. Так что, как видите, деньгам Клары Уиттакер было суждено вернуться в конце концов к дочери Джеймса Уиттакера!! Мисс Доусон никогда не скрывала своего намерения завещать их Мэри, если та согласится переехать к ней и скрасить одинокой старушке закат жизни!

Мэри согласилась, и когда ее тетка — или, точнее сказать, ее двоюродная тетка — продала старый большой дом в Уорикшире после Клариной смерти, они, недолго пожив в Лондоне, переехали в Лихэмптон. Как вы знаете, бедная мисс Доусон тогда уже страдала от ужасной болезни, которая и свела ее в могилу, так что долго ждать денег Клары Уиттакер Мэри не пришлось!!

Надеюсь, эта информация будет Вам в какой-то мере полезна. Мисс Мергатройд, конечно, ничего не известно о других родственниках мисс Доусон, но она всегда полагала, что никаких других живых родственников у нее не существует, ни со стороны Уиттакеров, ни со стороны Доусонов.

Когда мисс Уиттакер вернется, я надеюсь узнать о ней больше. Вкладываю отчет о своих расходах по настоящее время. Надеюсь, Вы не сочтете их чрезмерными. Как продвигается дело с Вашими подопечными? Жаль, что я не имею больше возможности встречаться с теми несчастными женщинами, чьи истории жизни я изучала, — они были такими ТРОГАТЕЛЬНЫМИ!

P. S. Забыла сообщить, что у мисс Уиттакер есть маленькая машина. Я, конечно, мало смыслю в этом деле, но горничная миссис Бадж сказала мне, что, по словам горничной мисс Уиттакер, это «Остин-7» (есть такая марка?). Серого цвета, номер XX 9917».

Едва лорд Питер закончил читать этот документ, как Бантер доложил о приходе мистера Паркера, и тот, войдя, устало опустился в удобное честерфилдское кресло.

— Ну, доложи результаты, — потребовал его светлость, перебрасывая ему письмо. — Знаешь, я начинаю думать, что ты был прав насчет дела Берты Гоутубед, и это большое облегчение для меня. Я, разумеется, не поверил ни одному слову миссис Форрест — по своим соображениям, но надеюсь, что смерть Берты была чистым совпадением и не имеет никакого отношения к моему объявлению.

— Вот как? — с горечью сказал Паркер, наливая себе виски с содовой. — Ну, тогда тебе будет еще приятнее узнать, что результаты аутопсии показали отсутствие каких бы то ни было признаков насильственной смерти. Ни яда, ни повреждений. У нее было слабое сердце, и вывод патологоанатома: летальный обморок от переедания.

— Меня это не удивляет, — сказал Уимзи. — Мы ведь и сами предполагали удар. Некий обходительный джентльмен, встреченный в квартире их общей знакомой, чрезмерно разошелся после ужина и стал распускать руки. Добропорядочная молодая женщина была шокирована. Слабое сердце не выдержало. Обморок. Конец. Обходительный джентльмен и его подруга в панике — у них на руках труп. Счастливая мысль: автомобиль; Эппингский лес; exeunt omnes^[129] с песнями, умыв руки. В чем сложность?

— Сложность в том, чтобы это доказать, только и всего. Кстати, на бутылке отпечатков не было — лишь смазанные пятна.

— Перчатки, надо полагать. Похоже на камуфляж. Обычно парочка, отправляясь на пикник, не надевает перчатки, чтобы взять в руки бутылку пива.

— Я знаю. Но мы не можем арестовать всех, кто носит перчатки.

— «Тюлень сказал: «Как я скорблю, как плачу я над вами!» И самых крупных выбрал он с горючими слезами…»^[130], — продекламировал Уимзи. — А что с теми ампулами для инъекций?

— Абсолютно ничего. Мы опросили аптекаря и врача. Миссис Форрест страдает острыми невралгическими болями, и эти уколы ей официально прописаны. Там ничего подозрительного, никаких признаков употребления наркотиков. Дозировка обезболивающего небольшая, смертельной она ни для кого быть не могла. А кроме того, не помню, говорил ли я тебе, что в организме покойной не найдено следов ни морфия, ни какого-либо другого яда.

— Ну, что ж! — сказал Уимзи. Несколько минут он сидел, задумчиво глядя на огонь. — Вижу, и в газетах интерес к этому делу затухает, — неожиданно добавил он.

— Да. Мы разослали результаты анализов, и завтра будет напечатана заметка с выводом: смерть по естественным причинам, вот и все.

— Отлично. Чем меньше суеты вокруг, тем лучше. Что-нибудь слышно от ее сестры из Канады?

— Ах да, забыл. Три дня назад мы получили от нее телеграмму. Она приезжает.

— Приезжает? Черт побери! На каком судне?

— На «Звезде Квебека», оно прибывает в ближайшую пятницу.

— Гм-м! Мы должны ее перехватить. Ты собираешься встречать судно?

— Господи, нет, конечно! С какой стати?

— Думаю, кто-нибудь должен ее встретить. Я, конечно, немного успокоился, но сомнения остались. Я сам ее встречу, если не возражаешь. Мне нужно узнать у нее все об этой истории с мисс Доусон, и на этот раз я хочу быть уверен, что у девушки не случится сердечного приступа, прежде чем я с ней поговорю.

— Питер, я правда думаю, что ты все преувеличиваешь.

— Береженого бог бережет, — сказал его светлость. — Хочешь еще глоток? Кстати, что ты думаешь о последних известиях от мисс Климпсон?

— Не вижу в них ничего особенного.

— Не видишь?

— Письмо немного сбивчивое, но в целом все ясно.

— Ну да. Единственное, что мы теперь знаем, что отец Мэри Уиттакер злился на то, что деньги его тетки достались мисс Доусон, и считал, что они должны перейти к нему.

— Но ты же не можешь подозревать его в убийстве мисс Доусон. Он умер задолго до нее, а деньги так или иначе должны были перейти к его дочери.

— Да, это так. Но предположим, что мисс Доусон передумала. Она ведь могла рассориться с Мэри Уиттакер и решить оставить деньги кому-нибудь другому.

— А, понимаю — и поплатиться за это жизнью, прежде чем составила завещание?

— А разве такое невозможно?

— Возможно, разумеется. Если не учитывать, что по всем имеющимся у нас сведениям никому не удалось убедить ее это завещание составить.

— Верно — пока она оставалась в хороших отношениях с Мэри. А как насчет того утра, о котором упомянула сестра Филлитер, когда мисс Доусон утверждала, будто ее хотят раньше времени свести в могилу? Вполне вероятно, Мэри надоело, что тетка так бессовестно долго коптит небо. Если бы мисс Доусон об этом узнала, ей бы это очень не понравилось, и она могла открыто заявить, что составит завещание в пользу кого-то другого — в порядке страховки от преждевременной кончины!

— Тогда почему она не послала за своим поверенным?

— Может, она и пыталась. Но ведь она была прикована к постели и беспомощна, а Мэри вполне могла перехватить ее послание.

— Звучит вполне правдоподобно.

— Вот и я так думаю. И вот почему я хочу получить показания Ивлин Кроппер. Совершенно уверен, что девушек уволили, так как они услышали больше, чем им следовало. Иначе откуда такая горячая готовность Мэри устроить их в Лондоне?

— Да. Эта часть рассказа миссис Гулливер мне тоже показалась странной. А что насчет другой сиделки?

— Сестры Форбс? Хорошая мысль. Я о ней и забыл. Думаю, вы можете ее найти?

— Конечно, можем, если тебе это кажется важным.

— Мне это кажется чертовски важным. Слушай, Чарлз, вижу, ты не испытываешь большого энтузиазма по поводу этого дела.

— Я вообще не уверен, что там есть «дело». Почему ты так страстно им увлекся? Похоже, тебе до смерти хочется, чтобы оно оказалось убийством, хотя для этого нет никаких особых оснований. Почему?

Лорд Питер встал и начал мерить шагами комнату. Его стройная фигура в свете одинокой настольной лампы отбрасывала гротескную расплывчатую тень, вытянутую до потолка. Он подошел к книжному стеллажу, и тень съежилась, сгустилась и замерла. Поднял руку — тень взметнулась вместе с ней, скользнув по позолоченным буквам на корешках.

— Почему? — повторил Уимзи. — Потому что я уверен: это именно то дело, которое я всегда искал. Всем делам дело. Убийство без видимых мотивов, без средств преступления, без зацепок. Образцовое. Все это, — он повел рукой вдоль книжных полок, и тень повторила его жест, сделав его более широким и зловещим, — все книги на этой стене — книги о преступлениях. Но в них описаны только несостоявшиеся преступления.

— Что ты имеешь в виду под несостоявшимися преступлениями?

— Провалившиеся. Те, которые были раскрыты. Как ты думаешь, каково соотношение количества таких преступлений и успешных, тех, о которых мы даже не слыхали?

— В нашей стране, — весьма напыщенно сказал Паркер, — удается выследить и отдать под суд большинство преступников…

— Дорогой мой, я знаю, что там, где факт преступления очевиден, вы ловите преступника минимум в шестидесяти процентах случаев. Но уже в тот момент, когда только возникает подозрение в совершении преступления, оно ipso facto^[131] попадает в категорию несостоявшихся. После этого речь идет лишь о большей или меньшей эффективности работы полиции. А как насчет тех преступлений, относительно которых никогда не возникало даже подозрений?

Паркер пожал плечами.

— Что можно ответить на такой вопрос?

— А давай погадаем. Почитай любую сегодняшнюю газету. Например, «Мировые новости». Или — поскольку на прессу теперь надели намордник — возьмем Судебный вестник бракоразводных процессов. Разве он не наводит на мысль, что брак — это всегда неудача? И разве все наши газеты не забиты глупыми статьями, производящими тот же эффект? Между тем посмотри на супружеские пары, которые ты лично знаешь, разве большинство из них не благополучны на свой скучный, непоказушный манер? Просто ты о них ничего не знаешь. Люди не заявляются в суд, чтобы сообщить, что они бредут по жизни в целом вполне безбедно, большое, мол, спасибо. Точно так же, прочитав все эти книги, ты придешь к выводу, что все убийства всегда раскрываются. Потому что огласку получают только разоблаченные преступления. Успешные убийцы не трубят о своих деяниях в газетах. Они даже не участвуют в идиотских симпозиумах, чтобы ответить пытливому миру на вопросы «Что для меня значит убийство?» или «Как я стал успешным отравителем?» Удачливые убийцы, как и удачливые жены, помалкивают. И соотношение между непойманными и пойманными убийцами, скорее всего, такое же, как соотношение между разведенными и счастливыми парами.

— А ты не преувеличиваешь?

— Не знаю. И никто не знает. В том-то все и дело. Но ты спроси любого врача, когда он будет в непринужденном, расслабленном расположении духа, не возникают ли у него порой скверные подозрения, которым он не может, да и не посмел бы дать ход? Ты же видел на примере нашего друга Карра, что получается, когда один какой-нибудь врач оказывается чуть более смелым, чем остальные.

— Ну, так он ничего и не смог доказать.

— Знаю. Но это не значит, что доказывать было нечего. Вспомни десятки и сотни убийц, которых никто не преследовал и даже не подозревал до тех пор, пока они не заходили слишком далеко и не совершали глупость, которая срывала им все представление. Например, Палмер. Он избавился от жены, брата, тещи и незаконнорожденных детей, и все ему сходило с рук до тех пор, пока он не совершил ошибку, расправившись с Куком слишком уж эффектным способом. Или посмотри на Джорджа Джозефа Смита. Никому и в голову не приходило подозревать его, после того как утонули две его первые жены. Только когда он утопил третью, появились сомнения. Армстронг тоже мог бы выйти сухим из воды, совершив намного больше преступлений, чем было ему в конце концов предъявлено, если бы не споткнулся на Мартине и отравленных шоколадных конфетах — вот это и разворошило гнездо шершней. Берка и Хейра осудили за убийство старухи, а потом они беспечально признались, что за два месяца прикончили шестнадцать человек, и никто об этом ни сном ни духом не ведал.

— Но они ведь были пойманы.

— Только потому, что оказались дураками. Если ты убиваешь кого-то жестоким кровавым способом, или травишь человека с богатырским здоровьем, или избавляешься от наследодателя на следующий день после того, как он подписал завещание в твою пользу, или приканчиваешь всех встречных, пока люди не начинают думать, что ты — одушевленное воплощение анчара^[132], то естественно, что в конце концов тебя найдут. Но выбери кого-нибудь старого и больного, такого, чья смерть на первый взгляд не принесет тебе никакой выгоды, используй разумный метод убийства, который позволит выдать его за естественную смерть или несчастный случай, не повторяй своих опытов слишком часто — и ты в безопасности. Готов поклясться, что далеко не все смерти с подтвержденным диагнозом сердечных болезней, гастроэнтеритов и гриппа являются делом рук только природы. Убить так легко, Чарлз, так чертовски легко — даже не имея опыта.

Паркер выглядел озадаченным.

— В том, что ты говоришь, есть разумное зерно, — признал он. — Я сам слышал несколько занятных историй на эту тему. Думаю, и все мы слышали. Но мисс Доусон…

— Случай с мисс Доусон влечет меня неудержимо, Чарлз. Такой чудесный сюжет! Такая старая и больная. Так близка к смерти. Вот-вот должна скончаться. Никаких родственников, которые стали бы задавать неудобные вопросы. Никаких привязанностей или старых друзей. И такая богатая. Призна́юсь, Чарлз, иногда, лежа в постели, я прямо-таки облизываюсь, придумывая способы и средства, которыми можно было бы умертвить мисс Доусон.

— Тем не менее, пока ты не придумал такого, который опровергает результаты анализов и не имеет очевидного мотива, можешь считать, что старания твои напрасны, — трезво возразил Паркер, которого немного коробил этот весьма неприятный разговор.

— С этим нельзя не согласиться, — ответил лорд Питер, — но это лишь доказывает, что пока я — третьеразрядный убийца. Подожди, вот усовершенствую свой метод — и уж тогда я тебе покажу… может быть. Какой-то старый мудрец сказал: каждый из нас держит в своих руках жизнь другого человека — но только одного, Чарлз, только одного.

Глава 9

Завещание

— Алло! Алло… алло! Оператор, «о, кто ты? — птица иль пустой лишь голос с вышины?»^[134]… Отнюдь нет, у меня и в мыслях не было издеваться, дитя мое, это цитата из стихотворения мистера Вордсворта… ну, так попробуйте соединить еще раз… благодарю… Это доктор Карр? Лорд Питер Уимзи вас беспокоит… о, да… да-да… ага!.. Ничуть… Мы готовы реабилитировать вас и вернуть домой увенчанным триумфальным венком из листьев сенны и крушины^[135]… Нет, кроме шуток… Мы пришли к выводу, что это действительно серьезно… Да… Мне нужен адрес сестры Форбс… Да, записываю… Еще раз, как? Лутон?.. А, Тутинг^[136], понял… Ни секунды не сомневаюсь, что она мегера, но и я ведь Великий Панджандрум^[137] с маленькой круглой кнопочкой на макушке… Огромное спасибо… горячо приветствую! Да, еще кое-что… алло-алло!.. Она не занимается акушерством? А-ку-шерст-вом… Анна-Кэтрин-Шекс… А-ку-шерст-вом. Нет? Вы уверены?.. Было бы просто ужасно, если бы занималась: мне при всем желании не удалось бы организовать потребность в родовспоможении. Но поскольку вы уверены… Конечно, конечно… да… Ни за что на свете… Никакого отношения к вам. До свиданья, старина, до свиданья.

Лорд Питер повесил трубку, весело насвистел какой-то мотивчик и вызвал Бантера.

— Милорд?

— Бантер, какой костюм приличествует мужчине, ожидающему прибавления в семействе?

— Сожалею, милорд, но я не в курсе последней моды для будущих отцов. Однако думаю, что подойдет любой костюм, который будет способствовать спокойному и бодрому расположению духа вашей дамы.

— К сожалению, я не знаю этой дамы. Она — лишь игра моего чрезмерно буйного воображения. Но, полагаю, внешний вид должен свидетельствовать о радужных ожиданиях, гордости собой и легком волнении.

— Как у новобрачного, милорд, если я правильно понял. Тогда я бы предложил светло-серый пиджачный костюм — из ткани с легким начесом, к нему блекло-аметистовые галстук и носки и мягкую шляпу. Я бы не рекомендовал котелок, милорд. Мужчина в котелке, выказывающий признаки волнения, ассоциируется с финансистом.

— Вы, безусловно, правы, Бантер. И еще я надену те перчатки, которые так прискорбно испачкал вчера на Чаринг-Кросс. Будто я так взволнован, что мне не до перчаток.

— Очень хорошо, милорд.

— И, наверное, без трости.

— Вашей светлости, виднее, конечно, но я бы сказал, что манипуляции с тростью порой помогают выразить эмоции.

— И опять ваша правда, Бантер. Вызовите мне такси, скажите, что я еду в Тутинг.

Сестра Форбс выразила глубочайшее сожаление. Она была бы счастлива оказать помощь мистеру Симмсу-Гейторпу, но никогда не занималась акушерством. Интересно, кто ввел мистера Симмса-Гейторпа в заблуждение, назвав ему ее имя?

— Знаете, я бы не сказал, что был введен в заблуждение, — ответил мистер Симмс-Гейторп, роняя трость и поднимая ее с простодушным смехом. — Мисс Мергатройд — вы ведь знаете мисс Мергатройд из Лихэмптона, ну да, она самая — так вот, о вас я услышал от нее (что являлось чистой правдой), и она сказала мне, что вы на редкость приятный человек — уж простите, что «перехожу на личности», — и что было бы замечательно, если бы мне удалось уговорить вас приехать. Только вот она не была уверена, что вы занимаетесь акушерством. Но я, знаете ли, подумал: почему бы не попытаться? Я в таком волнении… ну, из-за жены, вы же понимаете. Так важно иметь рядом кого-то молодого и жизнерадостного в этот… э-э… критический момент. Акушерки чаще всего бывают старыми и унылыми, вы уж простите, что я так говорю. А жена очень нервничает — что естественно, это же ее первые роды — и не хочет, чтобы вокруг нее топтались одни старушки, понимаете?

Сестра Форбс, которая была костлявой женщиной лет сорока, прекрасно все понимала и очень сожалела, что никак не может помочь.

— В высшей степени любезно со стороны мисс Мергатройд, что она рекомендовала меня, — сказала она. — Вы хорошо с ней знакомы? Такая восхитительная женщина, не правда ли?

Будущий отец с готовностью согласился.

— Мисс Мергатройд под большим впечатлением от того, с каким сочувствием вы ухаживали за бедной старой дамой, мисс Доусон. Та, кстати, моя очень дальняя родственница, седьмая вода на киселе, но все же. Немного нервная и эксцентричная, как и все в нашей семье, но вообще — очаровательная была старушка, правда?

— Я к ней очень привязалась, — ответила сестра Форбс. — Пока мисс Доусон сохраняла полную дееспособность, она была очень приятной и благоразумной пациенткой. Конечно, она испытывала сильные боли, и нам приходилось бо́льшую часть времени держать ее на морфии.

— О, да! Бедная страдалица! Знаете, сестра, я иногда думаю: как жаль, что нам не позволено помогать людям безболезненно уйти из жизни, когда их неизлечимая болезнь заходит слишком далеко. В конце концов, они ведь уже, можно сказать, практически мертвы. Какой смысл продлевать их мучения?

Сестра Форбс весьма строго посмотрела на него.

— Боюсь, не могу с вами согласиться, — сказала она, — хотя такое непрофессиональное мнение тоже можно понять. Но доктор Карр его, конечно, не разделял, — добавила она не без ехидства.

— О, думаю, вся эта кутерьма вокруг мисс Доусон была просто возмутительна, — сочувственно произнес джентльмен. — Бедная старушка! Я тогда сказал жене: почему они не оставят несчастную женщину в покое? Зачем резать ее, когда совершенно очевидно, что она просто естественным образом угасла? Жена со мной полностью согласилась. Ее очень расстроила эта суета, знаете ли.

— Это было крайне неприятно для всех причастных, — заметила сестра Форбс, — и, разумеется, поставило меня в чрезвычайно неловкое положение. Мне не следовало бы распространяться об этом, но раз вы родственник, то вы поймете.

— Разумеется. А вам самой никогда не приходило в голову, сестра, — мистер Симмс-Гейторп наклонился вперед, нервно смяв руками свою мягкую шляпу, — что за всем этим действительно могло что-то быть?

Сестра Форбс поджала губы.

— Видите ли, — продолжал мистер Симмс-Гейторп, — бывали случаи, когда врачи пытались склонить своих богатых старых пациенток составить завещание в их пользу. Вы не думаете, что… э-э?

Сестра Форбс всем своим видом дала понять, что «думать» не входит в ее обязанности.

— Нет, конечно, нет. Но как мужчина мужчине… то есть, я хотел сказать, строго между нами — может, были какие-то неурядицы насчет приглашения нотариуса или еще чего-то в этом роде? Разумеется, моя кузина Мэри — я называю ее кузиной, хотя на самом деле между нами нет родственной связи — она, безусловно, милейшая женщина и все такое, но, может, она не горела желанием посылать за нотариусом, а?

— О, мистер Симмс-Гейторп, уверена, что вы ошибаетесь. Мисс Уиттакер очень хотела, чтобы у ее тетушки были в этом смысле все возможности. На самом деле — надеюсь, я не выдаю никакой тайны, сообщая вам это, — она мне говорила: «Если мисс Доусон выразит желание встретиться с нотариусом, в любое время, когда бы это ни случилось, позаботьтесь о том, чтобы за ним немедленно послали». Я, разумеется, так и поступила.

— Вы за ним посылали? Значит, он не пришел?

— Конечно, пришел. Без всяких проблем.

— Ага! Это как раз свидетельствует о том, как могут ошибаться сплетницы! Простите, но у меня, оказывается, было совершенно превратное представление о случившемся. Совершенно уверен, что мисс Писгуд говорила, будто ни за каким нотариусом не посылали.

— Уж не знаю, откуда мисс Писгуд вообще могло что-то быть об этом известно, — фыркнула сестра Форбс. — Ее разрешения в этом деле никто не спрашивал.

— Конечно, нет, но вы же знаете, как распространяются слухи. А кстати, раз имелось завещание, почему его не огласили?

— Я не говорила, что оно имелось, мистер Симмс-Гейторп. Никакого завещания не было. Нотариус приезжал оформить доверенность, чтобы мисс Уиттакер могла подписывать чеки и прочие финансовые документы за свою тетю. Это было совершенно необходимо, потому что силы покидали больную на глазах.

— Да, наверное, под конец она уже плохо соображала.

— В сентябре, когда я сменила сестру Филлитер, пациентка была во вполне здравом уме, если не считать этой ее фантазии насчет отравления.

— Она действительно боялась, что ее отравят?

— Раз или два она сказала: «Я не собираюсь умирать ради того, чтобы доставить кому-то удовольствие, сестра». Она мне очень доверяла. По правде сказать, мистер Симмс-Гейторп, со мной она была в лучших отношениях, чем с мисс Уиттакер. Но в октябре голова у нее начала слабеть, и она часто бредила. Порой, очнувшись, она со страхом спрашивала: «Они его уже приняли, сестра?» — вот именно так. Я отвечала: «Нет, еще не приняли», и это ее успокаивало. Вспоминая сейчас те дни, когда ее сознание мутилось, я думаю, что она действительно боялась чего-то. С больными, находящимися под действием наркотиков, это часто случается. Они половину времени проводят в бреду.

— Значит, в последний месяц, полагаю, она едва ли могла составить завещание, даже если бы хотела?

— Да, думаю, в тот период она уже была не способна это сделать.

— Но раньше, когда приезжал нотариус, могла, если бы пожелала?

— Разумеется, могла.

— Но не сделала?

— О нет. Я все время находилась при ней, по ее особому распоряжению.

— Понятно. Вы и мисс Уиттакер.

— Бо́льшую часть времени даже без мисс Уиттакер — только я. Я понимаю, что вы имеете в виду, мистер Симмс-Гейторп, но вам стоит выбросить из головы все дурные предположения относительно мисс Уиттакер. Нотариус, мисс Доусон и я провели втроем около часа, пока секретарь в соседней комнате готовил все необходимые документы. Все это, видите ли, делалось потому, что еще один визит нотариуса с нашей точки зрения мог оказаться слишком обременительным для мисс Доусон. Мисс Уиттакер пришла лишь в самом конце. Если бы мисс Доусон хотела составить завещание, у нее были все возможности это сделать.

— Ну, рад это слышать, — сказал мистер Симмс-Гейторп, собираясь уходить. — Все эти мелкие недоразумения имеют неприятное свойство сеять разлад в семье. Однако мне пора. Я очень огорчен, что вы не сможете к нам приехать, сестра, и моя жена будет крайне разочарована. Придется искать кого-нибудь другого, такого же приятного — если это, конечно, возможно. До свидания.

В такси лорд Питер снял шляпу и задумчиво почесал голову.

— Еще одна хорошая гипотеза отпала, — пробормотал он. — Ладно, у этого узелка есть еще один кончик, за него и потянем. Сначала Кроппер, потом Крофтон — полагаю, теперь линия выстраивается именно так.

Глава 10

И снова завещание

— О, мисс Ивлин, моя дорогая, о, бедняжка!

Высокая девушка в черном вздрогнула и оглянулась.

— Ах, миссис Гулливер… как мило, что вы приехали меня встретить!

— Я была очень рада, моя дорогая, воспользоваться случаем — все благодаря этим любезным джентльменам, — всхлипнула квартирная хозяйка, обнимая девушку прямо у трапа и загородив всем дорогу, к великому неудовольствию остальных пассажиров. Старший из двух джентльменов, о которых шла речь, мягко положил руку ей на локоть и отвел обеих женщин в сторону.

— Бедная моя овечка! — рыдала миссис Гулливер. — Вам пришлось проделать такой долгий путь в одиночку, а милая несчастная Берта лежит в могиле, и о ней рассказывают ужасные вещи, а она всегда была такой хорошей девушкой.

— Самая несчастная — это наша мать, — ответила девушка. — Я места себе не находила и сказала мужу: «Я должна ехать», а он и говорит: «Милая, если бы я мог поехать с тобой, я бы поехал, только вот нельзя оставить ферму без присмотра, но если ты считаешь, что должна, поезжай» — вот так он сказал.

— Дорогая миссис Кроппер, ваш муж всегда был очень добрым и порядочным человеком, — подхватила миссис Гулливер. — Но что же это я, совсем забыла о любезных джентльменах, которые были так добры, что привезли меня сюда, чтобы я смогла вас встретить. Это — лорд Питер Уимзи, а это — мистер Мерблс, поместивший то самое злосчастное объявление, с которого, как я считаю, все и началось. Ох, и зачем только я показала его вашей бедной сестре, но я же считала, что джентльмен действует из самых лучших намерений; теперь, когда я его увидела, я знаю, что так и было, но сначала подумала о нем плохо.

— Рада познакомиться с вами, — сказала миссис Кроппер с дежурно-приветливым видом, который научилась принимать, работая в ресторане. — Прямо перед отъездом я получила от бедной Берты письмо, в которое было вложено ваше объявление. Я ничего не поняла из него, но буду рада, если вы сможете прояснить мне что-нибудь в этом жутком деле. Говорят, что это было убийство?

— Следствие пришло к выводу о смерти от естественной причины, — ответил мистер Мерблс, — но мы считаем, что в деле есть нестыковки, и будем чрезвычайно признательны вам за помощь в другом деле, которое может оказаться, а может и не оказаться связанным со смертью вашей сестры.

— Ну разумеется, — кивнула миссис Кроппер. — Не сомневаюсь, что вы достойные джентльмены, раз миссис Гулливер ручается за вас, она никогда не ошибается в людях, правда, миссис Гулливер? Я расскажу вам все, что знаю, хотя знаю я не много, для меня все это какая-то страшная тайна. Только мне бы не хотелось сейчас задерживаться, надо поскорее встретиться с мамой. Представляю, в каком она состоянии, Берта была ее любимицей, а теперь она осталась одна, если не считать девушку, которая за ней присматривает, но какое от той может быть утешение, когда так внезапно теряешь дочь.

— Мы не задержим вас ни на минуту, миссис Кроппер, — сказал мистер Мерблс. — Если позволите, мы сопроводим вас до Лондона и по дороге зададим несколько вопросов, а потом — опять же если позволите — благополучно доставим вас в дом вашей матушки, где бы он ни находился.

— В Крайстчерче, неподалеку от Борнмута, — вставил лорд Питер. — Я отвезу вас прямо туда, если хотите. Это сэкономит время.

— О, вы, похоже, все знаете! — не без восхищения воскликнула миссис Кроппер. — Ну, пойдемте, а то пропустим ближайший поезд.

— Правильно, — сказал мистер Мерблс. — Позвольте предложить вам руку.

Миссис Кроппер взяла его под руку, и, совершив предварительно требуемые по прибытии формальности, вся компания направилась к станции. Когда они проходили через шлагбаум на платформу, миссис Кроппер негромко вскрикнула и подалась вперед, будто что-то привлекло ее внимание.

— Что случилось, миссис Кроппер? — на ухо спросил ее лорд Питер. — Вы кого-то узнали?

— Вы очень наблюдательны, — ответила миссис Кроппер. — Из вас вышел бы хороший официант; не обижайтесь, сэр, услышать такое от понимающего человека — комплимент. Да, мне показалось, что я кое-кого увидела, но этого не может быть, потому что, перехватив мой взгляд, она прошла мимо.

— Кого, как вам кажется, вы заметили?

— Одна женщина показалась мне очень похожей на мисс Уиттакер, у которой мы с Бертой когда-то работали.

— Где вы ее видели?

— Вон там, у той колонны, высокая смуглая леди в малиновой шляпке и серой меховой горжетке. Но она уже исчезла.

— Прошу меня простить.

Лорд Питер освободил руку миссис Гулливер из-под своего локтя, ловко сунул ее под свободный локоть мистера Мерблса и нырнул в толпу. Мистер Мерблс, весьма озадаченный столь эксцентричным поведением, повел обеих женщин в свободное купе первого класса, на двери которого миссис Кроппер заметила табличку с надписью: «Зарезервировано для лорда Питера Уимзи и его спутников». Миссис Кроппер попыталась возразить, сказав что-то насчет своего билета, но мистер Мерблс успокоил ее, заверив, что все уже оплачено и что в отдельном купе им будет удобнее.

— Ваш друг, наверное, опоздал, — обеспокоилась миссис Кроппер, когда состав тронулся.

— Это едва ли, — ответил мистер Мерблс, спокойно разворачивая два дорожных пледа и заменяя свой старомодный цилиндр на забавное дорожное кепи с «ушами». Несмотря на всю свою взволнованность, миссис Кроппер не могла мысленно не удивиться: где ему удалось раздобыть такой реликт Викторианской эпохи? На самом деле головные уборы мистера Мерблса делались на заказ, по его собственным эскизам, у очень дорогого шляпника из Вест-Энда, который испытывал глубокое почтение к мистеру Мерблсу как к истинному джентльмену старой школы.

С четверть часа никаких признаков присутствия лорда Питера в поезде не было, а потом, вдруг просунув голову в дверь купе, он с приветливой улыбкой произнес:

— Одна рыжеволосая дама в малиновой шляпке; три темноволосых дамы в черных шляпках, несколько не поддающихся описанию дам в надвинутых на глаза шляпках цвета пыли; седовласые пожилые дамы — в большом разнообразии; шестнадцать флэпперов^[140] с непокрытыми головами — их шляпки болтаются на лентах за спиной, но ни одна из них не малиновая; две явно невесты в голубых шляпках; бессчетное количество светловолосых женщин в шляпах самых разных цветов; одна пепельная блондинка в форме сестры милосердия — но ни одна из них всех, насколько я понял, не является нашей приятельницей. Я решил пройтись по вагонам, чтобы убедиться в этом. В поезде оказалась только одна смуглая дама, но ее шляпы я не видел, поскольку та лежит рядом, у нее под рукой. Миссис Кроппер, не согласились бы вы прогуляться по коридору и невзначай взглянуть на эту даму?

Несколько удивившись, миссис Кроппер согласилась.

— Отлично. Я потом вам все объясню. Вон там, через четыре купе. И послушайте, миссис Кроппер, если эта дама действительно окажется вам знакома, сделайте так, чтобы она не заметила, что вы ее узнали. Поднимите воротник и идите за мной, небрежно скользя взглядом по всем пассажирам. Когда мы подойдем к тому купе, которое я имею в виду, я вас прикрою.

Маневры прошли успешно. Напротив искомого купе лорд Питер закурил сигарету, а миссис Кроппер из-за его плеч хорошо разглядела даму без шляпы. Оказалось, что она никогда прежде ее не видела. Дальнейший променад по вагонному коридору тоже не принес результатов.

— Ладно, предоставим это Бантеру, — бодро сказал его светлость, когда они вернулись на свои места. — Я пущу его по следу, как только вы дадите мне точное описание. А теперь, миссис Кроппер, перейдем к делу. Прежде всего, мы были бы вам благодарны за любые предположения, которые у вас имеются по поводу смерти вашей сестры. Не хотелось бы вас расстраивать, но у нас есть основания полагать, что за этим что-то кроется.

— Могу сказать только одно, сэр… ваша светлость, наверное, так надо к вам обращаться. Берта была действительно хорошей девушкой — за это я могу поручиться безоговорочно. В отношениях со своим молодым человеком она не допускала никакой вольности, это точно. Я знаю, люди всякое болтают, и это неудивительно — есть много девушек, с которыми такое могло случиться. Но поверьте, Берта никогда не сделала бы ничего неподобающего. Вот посмотрите, это последнее письмо, которое она мне прислала. Только порядочная и добрая девушка, живущая в ожидании счастливого брака, могла так написать. Такая девушка никогда не позволила бы себе крутить шуры-муры на стороне. Я места себе не нахожу, думая, как ее поливают грязью.

Лорд Питер взял письмо, пробежал его взглядом и учтиво передал мистеру Мерблсу.

— Ничего подобного у нас и в мыслях нет, миссис Кроппер, хотя ваше свидетельство для нас очень ценно. Но не считаете ли вы возможным, чтобы ваша сестра — как бы это поделикатнее выразиться? — попала в ловушку к некой женщине, которая заманила ее под каким-то благовидным предлогом к себе и… так сказать, поставила в положение, которое ее глубоко шокировало? Была ли ваша сестра достаточно осмотрительной, чтобы оградить себя от уловок, которых можно ожидать от иных жителей Лондона?

Он описал ей гипотезу Паркера насчет ужина, организованного миссис Форрест в своей квартире.

— Знаете, милорд, я бы не назвала Берту проницательной, она была не то что я — всегда верила тому, что ей плетут, и видела в людях только хорошее. Она больше походила в этом на нашего отца. Я пошла в маму, все так говорят: просто на слово никому не верю. И я наказывала ей не завязывать знакомств с женщинами, которые заговаривают с тобой на улице, и всегда быть настороже.

— Но это мог быть кто-то, кого она хорошо знала прежде, — предположил лорд Питер, — скажем, по ресторану, и считала добропорядочной дамой, поэтому не увидела никакой опасности в том, чтобы навестить ее. Или, возможно, эта женщина посулила ей хорошую работу у себя в доме. Кто знает?

— Думаю, случись что-то в этом роде, она упомянула бы об этом в письмах ко мне, милорд. Вы бы удивились, узнав, как подробно она описывала мне посетителей ресторана. К тому же не думаю, что она захотела бы снова поступить в услужение. Этой работы нам с лихвой хватило в Лихэмптоне.

— А вот кстати. Это подводит нас к совсем другой теме: мы давно хотели расспросить вас и вашу сестру о печальном событии, случившемся там. Вы служили у мисс Уиттакер, которую недавно упомянули. Не могли бы вы точно объяснить, почему вы от нее ушли? Ведь место было, насколько я понимаю, хорошим?

— Да, милорд, вполне хорошим, если говорить о работе домашней прислуги, хотя там мы не располагали такой свободой, как в ресторане. И, естественно, было много хлопот с обслуживанием старой леди. Не то чтобы мы имели что-то против, она была очень доброй, славной дамой и щедрой.

— Но когда ее болезнь зашла слишком далеко, полагаю, мисс Уиттакер все взяла в свои руки?

— Да, милорд, но все равно это не было таким уж тяжким трудом — многие девушки могли бы нам позавидовать. Только вот мисс Уиттакер была очень привередлива.

— Особенно в отношении фарфора, да?

— А, так вам и об этом рассказали?

— Это я им рассказала, — вставила миссис Гулливер. — Я им все рассказала про то, как вам пришлось оставить свое место и перебраться в Лондон.

— И нас удивило то, — подхватил мистер Мерблс, — с какой поспешностью, скажем так, мисс Уиттакер избавилась от опытных и, если можно так выразиться, благонадежных и привлекательных девушек под таким ничтожным предлогом.

— Вы совершенно правы, сэр. Берта, как я уже говорила, была легковерна, она сразу признала, что виновата и что со стороны мисс Уиттакер очень великодушно простить ее за разбитый фарфор и позаботиться о том, чтобы отправить нас в Лондон, но я всегда подозревала за этим что-то большее, чем кажется на первый взгляд. Подтвердите, миссис Гулливер.

— Да, моя милая, большее, чем кажется на первый взгляд, именно так вы и говорили, и я с этим полностью согласна.

— А вы сами, — гнул свою линию мистер Мерблс, — не связывали свое внезапное увольнение с чем-нибудь, что случилось в доме?

— Связывала! — горячо воскликнула миссис Кроппер. — И говорила об этом Берте, но она ничего не хотела слышать — вся в отца, как я уже сказала. Я ей говорила: «Помяни мое слово, мисс Уиттакер не желает оставлять нас в доме после своей ссоры со старой леди».

— А что за ссора? — поинтересовался мистер Мерблс.

— Ну, не знаю, имею ли я право рассказывать вам об этом, учитывая, что все это уже в прошлом и что мы пообещали никому ничего не говорить.

— Разумеется, — ответил мистер Мерблс, взглядом останавливая лорда Питера, готового взорваться от нетерпения, — это вопрос вашей совести. Но если это поможет вам принять решение, думаю, могу вам сообщить под строжайшим секретом, что данная информация — неким косвенным образом, не буду обременять вас подробностями — может быть в высшей степени важна для расследования чрезвычайно странных обстоятельств, которые стали нам известны. И не исключено, что это может — опять же весьма косвенным образом — помочь нам пролить свет на трагическую смерть вашей сестры. Большего я в настоящий момент сказать не могу.

— Ну, если так, — нерешительно произнесла миссис Кроппер, — хотя я и не могу понять, какая здесь может быть связь, но коль скоро вы так думаете, полагаю, лучше мне все вам выложить, как сказал бы мой муж. В конце концов, я обещала лишь не говорить об этом никому в Лихэмптоне, поскольку там могли все неверно истолковать — тамошние жители такие сплетники!

— Мы не имеем никакого отношения к лихэмптонцам, — заверил его светлость, — и без крайней необходимости об этом вообще никто, кроме нас, не узнает.

— Ладно. Я расскажу. Однажды утром, в начале сентября, подходит к нам с Бертой мисс Уиттакер и говорит: «Девочки, я хочу, чтобы вы были наготове у двери спальни мисс Доусон, потому что, возможно, вы понадобитесь в качестве свидетелей при подписании ею некоего документа. Нам будут нужны два человека, которые смогут засвидетельствовать, что собственными глазами видели, как она поставила подпись. Только, — говорит, — я не хочу, чтобы она разволновалась из-за большого количества людей у нее в спальне, поэтому, когда я подам вам знак, вы войдете и тихо остановитесь у двери так, чтобы вы видели, как она ставит подпись, потом я принесу бумагу вам, и вы подпишетесь там, где я покажу. Ничего сложного, — говорит, — делать ничего не надо, кроме как поставить свои подписи напротив того места, где будет написано «Свидетели».

Берта всегда была немного боязливой — опасалась подписывать какие бы то ни было документы и все такое и в тот раз тоже попыталась отказаться. «А не может сиделка расписаться вместо меня?» — спрашивает. Ну, та, рыжеволосая сиделка Филлитер, невеста доктора. Она была очень славной женщиной, мы ее очень любили. «Сиделка ушла на прогулку, — довольно сердито ответила мисс Уиттакер. — Я хочу, чтобы это сделали вы с Ивлин» — то есть со мной. Ну, мы сказали, что ничего не имеем против, и мисс Уиттакер поднялась в спальню мисс Доусон с целой кипой бумаг, а мы с Бертой последовали за ней и остались ждать перед дверью, как было велено.

— Одну минуту, — сказал мистер Мерблс, — мисс Доусон часто подписывала документы?

— Да, сэр, думаю, довольно часто, но обычно при этом присутствовали мисс Уиттакер и сиделка. Там были какие-то договоры аренды или что-то в этом роде, во всяком случае, так я слышала. У мисс Доусон была какая-то недвижимость. Ну, еще надо было подписывать чеки по хозяйственным расходам и какие-то бумаги из банка, которые хранились в сейфе.

— Купоны по облигациям, наверное, — вставил мистер Мерблс.

— Очень похоже, сэр; я-то в этих делах не разбираюсь. Один раз, давным-давно, помнится, мне пришлось быть свидетелем при подписании чего-то, но это было по-другому. Тогда мне принесли документ, на котором уже стояла подпись, и никакой мышиной возни вокруг этого не было.

— Значит, старая леди была вполне дееспособна, чтобы заниматься делами?

— До тех пор — да, сэр. Позже, как раз перед тем, как совсем ослабела и ей стали колоть наркотики, она, по-моему, все передала мисс Уиттакер. Тогда уже мисс Уиттакер сама подписывала чеки.

— По доверенности, — кивнул мистер Мерблс. — Ну, так подписали вы эту таинственную бумагу?

— Нет, сэр. Я вам расскажу, как было дело. Подождали мы с Бертой недолго за дверью, и тут выходит мисс Уиттакер и делает нам знак тихо войти. Мы входим и останавливаемся с внутренней стороны двери. В изголовье мисс Доусон стояла ширма, так что ни она нас, ни мы ее видеть не могли, но нам было хорошо видно ее отражение в большом зеркале, находившемся слева от кровати.

Мистер Мерблс обменялся многозначительным взглядом с лордом Питером.

— А теперь, пожалуйста, расскажите все, что происходило дальше, очень подробно, — сказал Уимзи, — даже если подробности кажутся вам незначительными и глупыми. Все это становится чрезвычайно интересным.

— Хорошо, милорд. Только ничего особенного-то и не происходило, разве что перед дверью, как войдешь — слева, стоял маленький столик, который сиделка обычно использовала, чтобы ставить на него поднос или класть то, что потом надо было выбросить. Он был совершенно пустым, если не считать стопки промокашек, чернильницы и ручки, приготовленных для нас, чтобы мы могли поставить подписи.

— Мисс Доусон могла видеть этот столик? — спросил мистер Мерблс.

— Нет, сэр, ей его загораживала ширма.

— Но столик стоял внутри комнаты?

— Да, сэр.

— Тут очень важна точность. Как вы думаете, сможете ли вы набросать приблизительный план помещения и обозначить, где стояли кровать, ширма, зеркало и все прочее?

— Я не очень-то сильна в рисовании, — ответила миссис Кроппер с сомнением, — но попробую.

Мистер Мерблс протянул ей блокнот и авторучку. После нескольких неудачных попыток миссис Кроппер изобразила следующий чертеж:

— Благодарю, все очень наглядно. Обратите внимание, лорд Питер, как тщательно все организовано, чтобы документ был подписан в присутствии свидетелей и засвидетельствован ими в присутствии мисс Доусон и друг друга. Излишне объяснять, для подписания какого документа такие условия необходимы.

— Какого, сэр? Мы так и не поняли, зачем все так нагородили.

— Затем, — пояснил мистер Мерблс, — чтобы в случае каких-либо споров относительно этого документа вы с сестрой могли в суде подтвердить, что действительно видели собственными глазами, как мисс Доусон ставила свою подпись, и что вы с сестрой и мисс Доусон находились в одном помещении в тот момент, когда подписывали документ в качестве свидетелей. И если бы такое случилось, вы имели бы полное право с чистой совестью под присягой сказать «да», так ведь?

— О, да, сэр.

— И тем не менее мисс Доусон ничего не знала о вашем присутствии.

— Не знала, сэр.

— Вот как раз для этого.

— Теперь ясно, сэр, а тогда мы с Бертой так ничего и не поняли.

— Но вы сказали, что подписание не состоялось.

— Не состоялось, сэр. По крайней мере, в нашем присутствии. Мы только видели, как мисс Доусон написала свое имя — во всяком случае, я думаю, что это было ее имя — на одной-двух бумагах, а потом мисс Уиттакер положила перед ней какие-то другие и говорит: «И вот еще это, тетушка, кое-какие налоговые декларации». А старая леди ей: «Какие именно, дорогая, дай-ка я посмотрю». А мисс Уиттакер: «Да все как обычно». А мисс Доусон: «О господи, сколько их тут! Как они любят все усложнять». И мы увидели, что мисс Уиттакер дала ей несколько листков, которые лежали сверху, и разложила их так, что видно было только место для подписи. Ну, мисс Доусон подписала верхний, подняла его и стала изучать тот, который лежал под ним, а мисс Уиттакер говорит: «Да они все одинаковые» — как будто торопилась покончить со всем этим. Но мисс Доусон забрала все бумаги у нее из рук, начала их просматривать, потом вдруг вскрикнула и говорит: «Этого я не подпишу. Ни за что! Я еще не умираю. Как ты посмела, гадкая девчонка! Неужели не можешь дождаться моей смерти? Хочешь испугать меня так, чтобы я раньше времени сошла в могилу? Разве ты и так уже не получила все, что хотела?» А мисс Уиттакер говорит: «Тише, тетушка, позвольте мне объяснить…» А та как закричит: «Нет, не позволю, слышать об этом ничего не желаю! Если ты будешь меня так пугать, я никогда не поправлюсь!» Ну и дальше в том же духе. Тогда мисс Уиттакер подходит к нам, вся бледная, и говорит: «Девочки, уходите, тетушке стало плохо, и она больше не может заниматься делами. Если понадобитесь, я вас позову». Я спросила: «Может, мы можем вам с ней помочь, мисс?» А она: «Нет, все в порядке. Просто приступ боли. Я сделаю укол, и ей станет легче». Она вытолкала нас из комнаты, захлопнула дверь, и мы только слышали, как старая леди рыдала у себя в спальне так, что сердце разрывалось. Ну, мы спустились вниз, увидели сиделку, которая как раз вернулась с прогулки, и сказали ей, что мисс Доусон опять стало хуже; та тут же, даже не раздевшись, помчалась наверх. А когда мы с Бертой работали на кухне и обсуждали, как все это чудно́, мисс Уиттакер пришла к нам и сказала: «Ну, все в порядке, тетушка мирно спит, придется просто отложить дела на другой день. — И еще добавила: — Лучше никому не рассказывать о том, что произошло, потому что, когда возвращаются боли, тетушка пугается и несет невесть что. Она вовсе не думала того, что сказала, но если люди об этом узнают, им это может показаться странным». Я вскинулась и говорю: «Мисс Уиттакер, мы с Бертой не из тех, кто болтает», — довольно жестко я это сказала, потому что мы с сестрой никогда сплетен не разносили. И мисс Уиттакер тогда ответила: «Ну и хорошо» — и ушла. А на следующий день она освободила нас от работы на всю вторую половину дня и подарила по десять шиллингов каждой, потому что был день рождения ее тетки, и старушка хотела, чтобы мы развлеклись по такому случаю.

— Очень четко вы все изложили, миссис Кроппер; если бы все свидетели были такими же разумными и наблюдательными, как вы! Еще только один вопрос. Вам не удалось взглянуть на документ, который так расстроил мисс Доусон?

— Нет, сэр, только издали и в зеркале. Но мне показалось, что он был совсем коротким — всего несколько строчек.

— Понятно. Кстати, в доме была пишущая машинка?

— Да, сэр. Мисс Уиттакер часто пользовалась ею, чтобы писать деловые письма и все такое прочее. Она стояла в гостиной.

— Ясно. Кстати, не помните, вскоре после этого не навещал ли мисс Доусон ее поверенный?

— Нет, сэр. Это было почти перед тем, как Берта разбила чайник и мы уехали. Мисс Уиттакер сказала сестре, что та может отработать еще месяц, как положено, но я воспротивилась. Если уж такую работящую и порядочную девушку, как моя сестра, увольняют за сущий пустяк, то Берта уйдет сразу, и я вместе с ней. Мисс Уиттакер ответила: «Воля ваша» — она никогда не спускала дерзости. Так что мы в тот же день и уехали. Но потом, думаю, она пожалела, потому что приезжала к нам в Крайстчерч и убеждала поискать работу получше в Лондоне. Берта побаивалась так далеко ехать — она, как я уже говорила, была вся в отца, но мама у нас женщина смелая и решительная, она сказала: «Если леди советует это, желая вам добра, почему бы не попытать счастья? В большом городе у девушек больше возможностей, чем здесь». Но потом, когда мы остались одни, я сказала Берте: «Голову даю на отсечение: мисс Уиттакер хочет убрать нас куда подальше. Она боится, что мы разболтаем про то, что сказала тогда мисс Доусон. Но если она нам поможет, почему бы и нет? В наше время девушке приходится самой о себе заботиться, к тому же, если мы согласимся уехать в Лондон, она даст нам гораздо лучшую рекомендацию, чем если мы останемся здесь. А не понравится нам там — всегда можно вернуться сюда». Короче, мы приехали в город и благодаря отличной характеристике, которую дала нам мисс Уиттакер, очень скоро нашли хорошую работу в «Корнер-Хаусе», а потом я встретила там своего мужа, а Берта — Джима. Так что мы ни разу не пожалели о том, что воспользовались этим шансом… до тех пор, пока с Бертой не случился этот ужас.

Горячий интерес, с каким воспринимали ее повествование слушатели, должно быть, льстил не лишенной склонности к драматическим эффектам миссис Кроппер. Мистер Мерблс медленно потер руки с сухим звуком, напоминавшим шелест старой змеи, ползущей в высокой траве в поисках добычи.

— Похоже, эта маленькая зарисовка пришлась вам по душе, Мерблс, — сказал лорд Питер, искоса глянув на адвоката из-под полуопущенных век, потом снова повернулся к миссис Кроппер.

— Вы первый раз рассказываете эту историю?

— Да… я бы и сейчас ничего не сказала, если бы не…

— Я знаю. А теперь послушайтесь моего совета, миссис Кроппер, не рассказывайте ее больше никому. Подобные истории имеют неприятное свойство оказываться опасными. Вы не сочтете за дерзость, если я спрошу вас о ваших планах на ближайшие одну-две недели?

— Поеду к маме и заберу ее с собой в Канаду. Я хотела это сделать сразу, как только вышла замуж, но она не пожелала уезжать так далеко от Берты. Берта всегда была маминой любимицей — она так напоминала ей нашего отца. А мы с мамой слишком похожи друг на друга, чтобы хорошо ладить. Но теперь у нее больше никого нет, и негоже ей оставаться одной, так что, надеюсь, она согласится. Конечно, это долгое путешествие для больной пожилой женщины, но, как говорится, свое дитя и горбато, да мило. Муж сказал мне: «Вези ее быстроходным судном, деньги я найду». Он добрый человек, мой муж.

— Это лучшее, что вы можете сделать, — обрадовался Уимзи. — И если позволите, я пришлю своего друга, чтобы он сопроводил вас в поезде и благополучно посадил на пароход. Не оставайтесь в Англии надолго. Простите, что вмешиваюсь в ваши дела, но, честно признаться, я думаю, вам безопаснее находиться за ее пределами.

— Так вы думаете, что Берту…

Глаза миссис Кроппер расширились от ужаса.

— Я бы не хотел говорить вам, что именно я думаю, потому что и сам в этом не уверен. Но что бы ни случилось, я позабочусь о том, чтобы вы с вашей матушкой не пострадали.

— А насчет Берты? Я могу чем-нибудь помочь?

— Вам придется приехать в Скотленд-Ярд и пересказать моим друзьям то, что вы поведали мне. Им это будет интересно.

— Ее смерть станут расследовать?

— Уверен, если возникнут основательные подозрения, что дело нечисто, полиция не успокоится, пока не найдет виновного. Трудность состоит в том, чтобы доказать, что смерть вашей сестры не была естественной.

— В сегодняшних газетах пишут, — сказал мистер Мерблс, — что начальник местного отделения полиции удовлетворился выводом, будто мисс Гоутубед приехала в лес, чтобы устроить себе тихий пикник в одиночестве, и умерла от сердечного приступа.

— Пусть этот человек говорит все, что ему заблагорассудится, — ответил Уимзи. — Из отчета о вскрытии нам известно, что незадолго до смерти мисс Гоутубед плотно поела — простите за натуралистические подробности, миссис Кроппер, — и что же, после этого она тут же отправилась на пикник?

— Думаю, их сбили с толку бутерброды и пивная бутылка, — мягко пояснил Мерблс.

— Ну конечно! Она поехала в Эппинг одна, с бутылкой «Басса», и голыми руками вытащила пробку. Вы когда-нибудь пробовали это проделать, Мерблс? Нет? Вот когда они найдут штопор, я поверю, что она была одна. А пока, надеюсь, в газетах появится еще несколько подобных версий. Ничто не вселяет в преступника уверенность в своей безнаказанности больше, чем ложные версии, Мерблс, вы уж поверьте.

Глава 11

На перепутье

Лорд Питер отвез миссис Кроппер в Крайстчерч и вернулся в город с намерением посовещаться с Паркером. Не успел он пересказать тому историю миссис Кроппер, как звук деликатно открытой, а потом закрытой входной двери возвестил о возвращении Бантера.

— Есть успехи? — поинтересовался Уимзи.

— Чрезвычайно сожалею, но вынужден сообщить вашей светлости, что я потерял след дамы. В сущности, если ваша светлость великодушно простит мне вульгарное выражение, она оставила меня с носом.

— Слава богу, Бантер, оказывается, и в вас есть что-то человеческое. Я и не думал, что это кому-нибудь окажется под силу. Выпейте.

— Покорно благодарю, ваша светлость. В соответствии с вашими инструкциями я осмотрел всю платформу в поисках дамы в малиновой шляпе и серых мехах, и в конце концов мне посчастливилось увидеть ее возле большого книжного киоска у выхода с перрона. Она шла немного впереди меня, но шляпа ее бросалась в глаза, и, говоря словами поэта, если позволите, я стал «идущим вослед за Лучом»^[142].

— Отличное сравнение.

— Благодарю, милорд. Леди вошла в привокзальный отель, у которого, как вы знаете, два входа: один с платформы, другой — с улицы. Я поспешил за ней, опасаясь, как бы она от меня не улизнула, и прошел через вертящуюся дверь как раз вовремя, чтобы увидеть ее спину, исчезающую в дамской комнате.

— Куда, будучи скромным человеком, вы за ней последовать не могли. Прекрасно понимаю.

— Совершенно верно, милорд. Я сел в вестибюле так, чтобы видеть дверь в дамскую комнату, не показывая, что я за ней наблюдаю.

— И слишком поздно обнаружили, что в этой комнате два выхода, полагаю. Это необычно и огорчительно.

— Нет, милорд, дело было не в этом. Я просидел три четверти часа, но малиновая шляпка так и не появилась. Имейте в виду, ваша светлость, что лица дамы я не видел.

Лорд Питер застонал.

— Предвижу конец истории, Бантер. В этом нет вашей вины. Продолжайте.

— В конце концов, милорд, я был вынужден сделать вывод, что либо леди стало плохо, либо случилось нечто непредвиденное. Я подозвал девушку из обслуживающего персонала, которая как раз шла через вестибюль, и сказал ей, что мне поручено передать сообщение даме, описал ее одежду и попросил женщину узнать у служительницы дамской комнаты, там ли еще интересующая меня дама. Девушка ушла и через какое-то время, вернувшись, сообщила, что дама переоделась в туалете и ушла полчаса тому назад.

— О, Бантер, Бантер! Вы не обратили внимания, был ли у нее с собой чемодан или большая сумка, когда она туда входила?

— Прошу прощения, милорд. Эта дама, как выяснилось, уже побывала в тот день в дамской комнате и оставила там атташе-кейс, попросив служительницу присмотреть за ним. Вернувшись, она сняла и положила в него шляпу и горжетку, а надела маленькую черную фетровую шляпку и легкий плащ, которые были припасены в атташе-кейсе. Поэтому, когда она выходила, платье ее было скрыто под длинным плащом, а в руках она держала кейс, которого у нее не имелось, когда я впервые увидел ее, тогда руки у нее были свободны.

— Все предусмотрела. Вот это женщина!

— Я немедленно стал наводить справки, милорд, в районе отеля и на вокзале, но безрезультатно. Черная шляпка и плащ не привлекали внимания, поэтому никто ее не запомнил. Я отправился к кассам, чтобы узнать, не покупала ли она билет на поезд. Мне сказали, что несколько женщин, подходящих под мое описание, брали билеты на разные поезда, но никакой точной информации я не получил. Заходил я и в ливерпульские гаражи — с тем же успехом. Я чрезвычайно расстроен тем, что подвел вашу светлость.

— Ну, тут уж ничего не попишешь. Вы сделали все, что могли. Не унывайте и не отчаивайтесь. Вы, должно быть, устали до смерти. Даю вам выходной, чтобы отоспаться.

— Благодарю, ваша светлость, но я прекрасно выспался в поезде на обратном пути.

— Ну, как хотите, Бантер. Я надеялся, что вы все же хоть когда-нибудь устаете, как обычные люди.

Бантер скромно улыбнулся и вышел.

— Ну, это по крайней мере хоть что-то, — сказал Паркер. — Теперь мы знаем, что этой мисс Уиттакер есть что скрывать, раз она предприняла такие меры предосторожности, чтобы уйти от преследования.

— Мы знаем даже больше. Теперь нам известно, что она отчаянно стремилась встретиться с миссис Кроппер прежде, чем до нее доберется кто-нибудь другой, безусловно, для того, чтобы заткнуть ей рот подкупом или чем-нибудь похуже. Кстати, откуда она узнала, что та прибывает на этом судне?

— Миссис Кроппер послала телеграмму, которая стала достоянием следователей.

— Черт бы побрал этих следователей. Они выдают всю информацию, которую надо держать в тайне, и не добывают никаких доказательств, которые могли бы пригодиться.

— Вот-вот! — горячо согласился Паркер. — Не говоря уж о том, что пришлось выслушивать разглагольствования коронера по поводу пагубного засилья джаза и аморального поведения современных девушек, которые позволяют себе уединяться с молодыми мужчинами в Эппингском лесу.

— Жаль, что этих тупых служак нельзя привлечь к ответственности за клевету. Ладно. Рано или поздно мы все равно доберемся до этой Уиттакер.

— Если эта дама на вокзале — та, кто нам нужен. В конце концов, миссис Кроппер может и ошибаться. Множество женщин меняют шляпки в туалете безо всяких криминальных намерений.

— Разумеется. Но, как предполагается, мисс Уиттакер должна быть сейчас где-то в деревне с мисс Файндлейтер, разве не так? Придется попросить бесценную мисс Климпсон прощупать девушку на этот счет, когда они снова объявятся. А пока скажи, что ты думаешь об истории миссис Кроппер.

— Ну, тут никаких сомнений нет. Мисс Уиттакер пыталась сделать так, чтобы ее тетка, сама о том не ведая, подписала завещание. Она подсунула ей его вместе с налоговыми декларациями, надеясь, что та поставит подпись не глядя. Наверняка это было завещание, поскольку это единственный, насколько мне известно, документ, который считается недействительным, пока не будет засвидетельствован подписями двух человек в присутствии друг друга и завещателя.

— Точно. И поскольку мисс Уиттакер сама не могла выступать в качестве свидетельницы и позвала двух горничных, чтобы они поставили свои подписи, можно сделать вывод, что завещание было составлено в пользу мисс Уиттакер.

— Это очевидно. Не стала бы она так хлопотать, чтобы лишить себя наследства.

— Но тут возникает другой вопрос. Мисс Уиттакер как ближайшая родственница в любом случае получила бы все, что останется после тетки. Как мы видим, так оно в сущности и произошло. Зачем ей было беспокоиться о завещании?

— Вероятно, как мы уже предполагали, она опасалась, что мисс Доусон передумает, и хотела заручиться завещанием… Нет, не получается.

— Не получается. Потому что завещание, составленное последним, отменяет действие предыдущего. Кроме того, старушка спустя какое-то время посылала за своим нотариусом, и мисс Уиттакер никоим образом не пыталась этому воспрепятствовать.

— Более того, по словам сестры Форбс, она особо позаботилась о том, чтобы подобное распоряжение тетки было выполнено немедленно.

— Учитывая недоверие, которое мисс Доусон стала с некоторых пор испытывать к племяннице, немного удивительно, что она и впрямь не отписала деньги кому-нибудь другому. Тогда мисс Уиттакер была бы заинтересована в том, чтобы как можно дольше поддерживать жизнь тетки.

— Не думаю, что тетка ей действительно не доверяла — во всяком случае, не до такой степени, чтобы опасаться, будто та может с ней расправиться. В то утро она разволновалась и наговорила больше, чем думала, — со всеми такое случается.

— Да, но она наверняка ожидала, что племянница снова будет предпринимать попытки получить завещание.

— Почему ты так считаешь?

— Из-за доверенности. Старушка явно все обмозговала и решила передать мисс Уиттакер право подписывать за нее все бумаги, чтобы исключить возможность каких бы то ни было махинаций с завещанием в дальнейшем.

— Ну конечно! Смышленая старушка. Большая неприятность для мисс Уиттакер. И после этого — визит нотариуса, на который она возлагала большие ожидания, и опять разочарование. Вместо вожделенного завещания — палка, аккуратно вставленная ей в колесо.

— Да. Но это по-прежнему не снимает вопроса: зачем ей вообще понадобилось завещание?

— Это правда.

Некоторое время оба молча попыхивали своими трубками.

— Совершенно очевидно, что тетка собиралась в любом случае оставить деньги Мэри Уиттакер, — заметил наконец Паркер. — Она всегда это повторяла. А кроме того, осмелюсь предположить, она была честной старушкой и помнила, что это деньги Уиттакеров, доставшиеся ей в обход преподобного Чарлза или как там его звали.

— Ну да. И помешать этому могло лишь одно… О, боже, боже! Конечно же! Старая как мир история, столь любезная сочинителям романов, — пропавший наследник!

— Черт, да, ты прав. Какие же мы идиоты, что раньше об этом не подумали. Вероятно, Мэри Уиттакер обнаружила, что у ее тетки есть более близкий родственник, который все загребет себе. Может, она боялась, что мисс Доусон, узнав о нем, поделит наследство, а то и вовсе лишит ее всего. И, отчаявшись вбить в старухину голову мысль о необходимости завещания, решила сделать так, чтобы та подписала документ в ее пользу, сама того не ведая.

— Ну, Чарлз, ты — голова! Или другой вариант: мисс Доусон, старая хитрая лиса, могла все это знать и решила отплатить мисс Уиттакер за ее недостойную поспешность, не оставив завещания, в каковом случае все перешло бы к этому неизвестному нам субъекту.

— Что же, если это действительно так, то она заслужила все, что с ней случилось, — довольно злобно заметил Паркер. — Это после того-то, как она сорвала бедную девочку с работы под обещание оставить ей все деньги.

— Пусть «бедная девочка» пеняла бы тогда на себя — нечего быть такой меркантильной, — парировал Уимзи с веселой безжалостностью человека, никогда не знавшего нужды в деньгах.

— Но если эта блестящая идея верна, — продолжал Паркер, — она сводит на нет твою гипотезу убийства, потому что в таком случае Мэри старалась бы как можно дольше держать тетку на этом свете в надежде, что все же сумеет получить завещание.

— Тут ты прав. Черт бы тебя побрал, Чарлз. Видимо, я поставил не на ту лошадь. И какой удар для Карра. А я так надеялся реабилитировать его, уже видел, как он под бравурные звуки оркестра победно входит в деревню через триумфальную арку, украшенную высвеченным разноцветными лампочками приветствием: «Добро пожаловать домой, отважный поборник истины!» Ладно, лучше проиграть пари, но увидеть свет, чем бродить во тьме с набитыми золотом карманами. Но постой! А почему Карр все же не может оказаться прав? Вероятно, я просто ошибся в выборе убийцы. Ага! Вижу, как на подмостки выходит другой, еще более страшный злодей. Новый претендент, предупрежденный своими подручными…

— Какими подручными?

— Ах, Чарлз, не будь таким придирчивым. Да хоть бы сиделкой Форбс. Ничуть бы не удивился, если бы она оказалась им подкупленной. Так на чем я остановился, когда ты меня перебил?

— Предупрежденный своими подручными, — напомнил Паркер.

— Да. Предупрежденный своими подручными, что мисс Доусон якшается с нотариусами и ее склоняют к тому, чтобы она подписала завещание, он мог заставить их разделаться с ней, пока она не натворила бед.

— Да, но как?

— Ну, с помощью одного из тех местных ядов, которые действуют в долю секунды и не поддаются выявлению при лабораторных анализах. Любой захудалый сочинитель детективов это знает. Я не позволю обмануть себя подобным трюком.

— А почему этот гипотетический наследник до сих пор не объявился и не предъявил свои претензии?

— Выжидает момент. Шум вокруг смерти мисс Доусон напугал его, и он залег на дно, пока дым не рассеется.

— Но ему будет гораздо труднее оспорить наследство теперь, когда мисс Уиттакер уже официально вступила в свои права. Закон всегда на стороне фактического владельца, ты же знаешь.

— Знаю, но он собирается сделать вид, будто его и близко не было здесь в момент смерти мисс Доусон, что он всего несколько недель назад прочел о ней в газете, в которую была завернута банка с лососем, и сразу бросился домой со своей фермы в какой-то глуши, чтобы явить миру давно потерянного кузена Тома… А кстати! — Он сунул руку в карман и извлек из него письмо. — Это пришло сегодня утром, когда я выходил из дому, но я встретил Фредди Арбатнота на пороге и, толком не прочтя письмо, положил его в карман. В нем наверняка есть что-нибудь о кузене Как-там-его из богом забытой глухомани. Ну-ка посмотрим.

Он развернул письмо, написанное старомодным плавным почерком мисс Климпсон и, как всегда, украшенное таким количеством подчеркиваний и восклицательных знаков, что напоминало упражнение в нотной записи.

— О, господи! — воскликнул лорд Питер.

— Да, это, кажется, даже похлеще, чем обычно. Должно быть, что-то отчаянно важное. Слава богу, что письмо относительно короткое.

«ДОРОГОЙ ЛОРД ПИТЕР,

сегодня утром я услышала нечто, МОГУЩЕЕ оказаться полезным, поэтому СПЕШУ поделиться с Вами!! Если помните, я уже упоминала, что горничная миссис Бадж ЯВЛЯЕТСЯ СЕСТРОЙ теперешней горничной мисс Уиттакер. ТАК ВОТ!!! Сегодня ТЕТКА этих двух девушек пришла навестить служанку миссис Бадж, и ее представили мне — разумеется, как постоялица миссис Бадж я являюсь объектом повышенного интереса местных жителей и, держа в голове Ваши наставления, поощряю этот интерес, чего никогда не стала бы делать в иных обстоятельствах!!

Похоже, эта тетка была очень хорошо знакома с прежней экономкой мисс Доусон, работавшей у нее до сестер Гоутубед. Эта тетушка — в высшей степени почтенная дама ГРОЗНОГО ВИДА! — которая носит капор (!) и, по-моему, обладает неприятной склонностью ВСЕХ ОСУЖДАТЬ. Тем не менее! Нам довелось беседовать о смерти мисс Доусон, и эта тетушка — ее фамилия Тимминс чопорно поджав губы, сказала: «Никакой неприятный скандал в этой семье меня бы не удивил, мисс Климпсон. У них были очень СТРАННЫЕ родственники! Помните, миссис Бадж, что я сочла необходимым уволиться после появления той ЭКСТРАОРДИНАРНОЙ ЛИЧНОСТИ, которая объявила себя кузеном мисс Доусон?» Естественно, я спросила, кто это мог быть, поскольку никогда не слышала, чтобы у мисс Доусон были другие родственники! И она ответила, что этот человек, которого она описала как мерзкого ГРЯЗНОГО НЕГРА (!!!), явился однажды утром в облачении СВЯЩЕННИКА!!! и велел ей — мисс Тимминс — доложить о нем мисс Доусон как о ее КУЗЕНЕ АЛЛИЛУЙЕ!!! Мисс Тимминс, категорически вопреки собственной воле, как она выразилась, проводила его в очаровательную ЧИСТУЮ гостиную! Мисс Доусон, по ее словам, вместо того чтобы прогнать этого «черного» (!), сошла вниз, приветствовала это «существо» и в довершение скандала предложила ему остаться отобедать (!) «вместе с ее племянницей». «И этот ужасный арап, ВЫКАТИВ свои страшные глаза, пялился на нее, — сказала мисс Тимминс, — от чего ее чуть не вывернуло наизнанку». Прошу простить меня за это выражение, понимаю, что о подобных физиологических подробностях не принято говорить в приличном обществе (!), но это ее собственные слова. В гневе она отказалась готовить обед для бедного чернокожего (в конце концов, и чернокожие — Божии создания, и мы все тоже могли бы быть черными, если бы Он в безграничной милости своей не одарил нас белой кожей!!) и тут же покинула дом!!! Так что, к сожалению, она не могла больше ничего поведать об этом удивительном происшествии, но уверена, что у «негра» была визитная карточка, на которой значилось: «Преп. А. Доусон» и какой-то заграничный адрес. Это выглядит странно, но я думаю, что многие туземные проповедники делают замечательно важную работу среди своих соплеменников, и, безусловно, СВЯЩЕННИКУ подобает иметь визитную карточку, даже черному!!!

— Господи помилуй! — воскликнул лорд Питер, выпутавшись из этой словесной вязи. — Вот же он, наш претендент, готовенький.

— С черной, под стать сердцу, кожей, судя по всему, — подхватил Паркер. — Интересно, каковы были его намерения и откуда он взялся? Наверное, в «Крокфорде»^[143] его нет?

— Возможно, и есть, если он принадлежит к англиканской церкви, — неуверенно сказал лорд Питер, листая тут же найденный ценный источник информации. — Доусон… Преподобный Аарон, преподобный Арни, преподобный Аббакук, преподобный Адриан, преподобный Аммонд… Нет, преподобного Аллилуйи нет, как я и опасался, очень уж необычное имя. Нам было бы легче его искать, если бы мы знали, из какой части света прибыл этот джентльмен. Для мисс Тимминс «негром» мог быть кто угодно — от высшей касты браминов до самбо^[144] и растусов^[145], даже аргентинец или эскимос.

— У других церквей тоже, вероятно, существуют свои «Крокфорды», — без особой надежды предположил Паркер.

— Да, безусловно, за исключением, быть может, самых эксклюзивных сект вроде агапемонитов^[146] и тех, которые собираются вместе, чтобы распевать: «Ом»^[147]. Вольтер, кажется, сказал, что у англичан триста шестьдесят пять религий и только один соус^[148].

— Судя по работе комиссии, освобождающей от воинской повинности, я бы сказал, что это было недооценкой. И потом есть же еще Америка — страна, насколько я знаю, тоже весьма обильно оснащенная религиями.

— Что правда, то правда. Искать конкретный пасторский воротничок в Штатах — все равно что искать пресловутую иголку в стоге сена. Тем не менее мы можем осторожно порасспрашивать кое-кого, а пока слетаю-ка я в Крофтон на своей ласточке.

— В Крофтон?

— Туда, где когда-то жили мисс Клара Уиттакер и мисс Доусон. Поищу там человека с маленьким черным портфельчиком — загадочного подозрительного поверенного, который — помнишь? — приезжал к мисс Доусон два года назад и очень настаивал, чтобы она составила завещание. Думаю, он знает все, что можно знать, о преподобном Аллилуйе и его претензиях. Поедешь со мной?

— Не могу без особого разрешения. Официально я в этом деле не участвую, как ты знаешь.

— Но ты участвуешь в деле Гоутубед. Скажи своему начальнику, что они связаны. Мне очень пригодилось бы твое сдерживающее присутствие. Прожженному племени крючкотворов ничто не развязывает язык лучше, чем беззастенчивое давление официального полицейского чина.

— Ладно, попробую… если ты пообещаешь вести машину с благоразумной осторожностью.

— «Будь чиста, как лед, бела, как снег, — ты все-таки не уйдешь от клеветы»^[149]. Я вовсе не «опасный водитель». Ну, встряхнись — и за дело! Мой вороной скакун бьет копытами всех своих лошадиных сил, и голубые — в данном случае черные — береты уже за границей^[150].

— Боюсь, что с тобой я когда-нибудь и впрямь окажусь «за границей», — проворчал Паркер, отправляясь звонить сэру Эндрю Макензи в Скотленд-Ярд.

Крофтон — прелестный осколок старого мира, втиснутый между паутиной дорожных пересечений, ограничивающих треугольник, вершины которого составляют Ковентри, Уорик и Бирмингем. В спускавшихся на землю сумерках «Миссис Мердль», тихо урча, аккуратно объезжала заслоненные кустарниками углы окольных проулков. Движение затруднялось еще и тем, что Совет графства Уорик как раз на той неделе начал грандиозные работы по замене дорожных знаков, и на данном предварительном этапе все надписи на них были закрашены блестящей белой краской. Время от времени стоически терпеливому Бантеру приходилось вылезать с заднего сиденья машины и карабкаться на очередной необщительный дорожный столб, чтобы с помощью фонаря прозреть спрятанную под слоем краски надпись. Эта процедура напомнила Паркеру об Аллане Квотермейне^[151], пытающемся разглядеть черты давно ушедших королей какуанов под известковыми наростами сталактитов. Краска на одном из знаков оказалась еще не просохшей — последствия повергли компанию в еще большее уныние. В конце концов, то и дело сбиваясь с пути, в результате чего приходилось многократно возвращаться на главную магистраль, они подъехали к месту, где она разветвлялась в четырех направлениях. Стоявший здесь дорожный знак, судя по всему, особенно нуждался в ремонте, потому что стрелки-указатели на нем были вообще сняты, торчал лишь голый зловещий столб, напоминавший длинный синюшный палец, воздетый к бездушным небесам в яростном протесте.

— Дождь начинается, — заметил Паркер как бы между прочим.

— Слушай, Чарлз, если ты вознамерился легко переносить тяготы пути и быть душой нашей экспедиции, так и скажи. У меня под сиденьем лежит тяжелый гаечный ключ, а Бантер поможет закопать тело.

— Думаю, это Брашвуд-Кросс, — заключил Паркер, глядя в разложенную на коленях карту. — Если так, если это не Коверт-Корнер, который, как я считал, мы проехали полчаса назад, то одна из этих дорог ведет к Крофтону.

— Нас бы очень взбодрило, если бы удалось узнать, какая именно.

— Можно перепробовать все по очереди, возвращаясь сюда в случае неудачи.

— Самоубийц хоронят на перекрестках дорог, — угрожающе напомнил Уимзи.

— Вон там, под деревом, сидит какой-то человек, — продолжал Паркер как ни в чем не бывало. — Можно спросить у него.

— Да он сам заблудился, иначе не сидел бы здесь, — огрызнулся Уимзи. — Люди не мокнут под дождем ради собственного удовольствия.

В этот момент мужчина заметил их приближение, встал и двинулся им навстречу с поднятой рукой.

Уимзи остановил машину.

— Простите, — произнес незнакомец, оказавшийся молодым человеком в мотоциклетной экипировке, — не могли бы вы мне помочь с мотоциклом?

— А что с ним?

— Не заводится.

— Я так и знал, — проворчал Уимзи. — Хотя с чего ему вздумалось заглохнуть в таком месте, не укладывается у меня в голове. — Он вышел из машины, а молодой человек, нырнув в кусты, вывел из них «пациента» для осмотра.

— Вы нечаянно въехали в кусты или намеренно спрятали там свой мотоцикл? — поинтересовался Уимзи, неприязненно оглядывая транспортное средство.

— Спрятал. Битый час пинал стартер — все без толку, вот и решил подождать, пока кто-нибудь будет проезжать мимо.

— Ясно. А поточнее: что случилось?

— Понятия не имею. Он прекрасно ехал, а потом вдруг в один миг заглох.

— Может, бензин кончился?

— О нет. Бензина в баке полно.

— Свечи зажигания в порядке?

— Не знаю, — с несчастным видом признался молодой человек. — Я, видите ли, всего второй раз на нем выехал.

— Вот оно что! Ну, ничего серьезного тут быть не должно. Но сначала убедимся, что бензина действительно достаточно, — уже бодрее сказал Уимзи. Он открутил крышку бензобака и, посветив фонариком, заглянул внутрь. — Похоже, тут все в порядке. — Что-то насвистывая, он еще раз склонился над мотоциклом, потом закрутил крышку бака. — Попробуем запустить стартер еще раз, ну а если что, проверим зажигание.

Взбодрившись, молодой человек ухватился за ручки руля и лягнул педаль стартера с такой отчаянной силой, которая могла бы сделать честь даже армейскому мулу. Мотор душераздирающе взревел, ожил и яростно затарахтел.

— Боже милостивый! — воскликнул юноша. — Это же чудо какое-то.

Лорд Питер мягко положил руку на рычаг газа, и оглушительный рев сменился благодарным урчанием.

— Что вы с ним сделали? — вскричал мотоциклист.

— Продул топливный шланг, — с усмешкой ответил его светлость. — Воздушная пробка, сынок, вот и все.

— Я так вам благодарен.

— Не за что. Послушайте, вы можете указать нам дорогу на Крофтон?

— Конечно. Все время прямо. Да я сам туда еду.

— Слава небесам. «О, верный Божий паладин, скачи же, цель близка»^[152], как сказал сэр Галахад. Это далеко?

— Пять миль.

— Есть там приличная гостиница?

— Мой отец держит небольшой отель, называется «Лиса и собаки». Годится? И накормим мы вас от души.

— «Печаль миновала, труды свершены, и мирно течет Иордан…»^[153] Вперед, мой мальчик! Нет, Чарлз, я не могу ждать, пока ты наденешь свой плащ. «Пусть не прикрыты спина и бок, пусть замерзли руки и ноги, был бы добрым элем полон живот у нищего с дороги»^[154], — бодро пропел он.

Стартер взревел, юноша выпрямил своего железного коня и под опасным креном вырулил на дорогу. Уимзи скользнул на водительское место и двинулся вперед в кильватере мотоцикла.

Гостиница «Лиса и собаки» оказалась одним из тех милых старомодных заведений, где мебель набита конским волосом и никогда не бывает слишком поздно, чтобы получить добрый ужин — холодный ростбиф из вырезки и салат из выращенных в домашнем огороде овощей. Хозяйка, миссис Пиггин, сама обслуживала путешественников. На ней было скромное платье из черного шелка, волосы уложены в букольки по моде, принятой при королевском дворе. Ее приветливое круглое лицо сияло в свете очага; казалось, оно отражает красные камзолы охотников с картин, которыми были увешаны стены, — скачущих на лошадях через канавы и падающих. Настроение лорда Питера смягчилось под воздействием атмосферы дома и прекрасного эля, а также познавательной беседы насчет только что закончившегося охотничьего сезона, цен на конину и жизни соседей, которую он искусно подвел к теме покойной мисс Клары Уиттакер.

— О господи, конечно, мы знали мисс Уиттакер! — воскликнула миссис Пиггин. — Ее все здесь знали. Чудесная была старушка. Тут в окру́ге многие до сих пор охотятся на ее лошадях. Мистер Кливленд купил лучшую часть ее табунов и теперь процветает. Она вывела отличное поголовье, про нее всегда говорили, что в лошадях она разбирается лучше любого мужчины. Никто не мог превзойти ее в этом деле.

— Да что вы говорите?! — подыгрывая ей, восхитился лорд Питер.

— Я отлично помню, — продолжала миссис Пиггин, — как она охотилась верхом с собаками, когда ей было уже за шестьдесят, и лихо брала любые препятствия. Ну, а мисс Доусон — это подруга, с которой она вместе жила в поместье за каменным мостом, — та была тихая, все больше по дому хлопотала, и мы говорили, что она и на лошадь бы никогда не села, если бы так не любила мисс Уиттакер и не старалась держаться поближе к ней. Но, в конце концов, все мы разные, сэр, правда же? А мисс Уиттакер, она была женщиной незаурядной. Теперь таких уж не делают. Конечно, современные девушки — большинство из них — на многое способны и занимаются тем, о чем в прежние времена и помыслить было трудно, но мисс Уиттакер была настоящим знатоком. Сама отбирала лошадей, сама лечила и разводила их и не нуждалась ни в чьих советах.

— Похоже, она была выдающейся женщиной, — искренне сказал Уимзи. — Жаль, что мне не довелось быть с ней знакомым. Но у меня есть друзья, которые хорошо знали мисс Доусон… уже когда она жила в Хэмпшире.

— Правда, сэр? Мисс Доусон была очень доброй и милой леди. Мы слышали, что она тоже умерла. От рака, кажется. Ужасно! Бедняжка. Какое удивительное совпадение, что вы оказались в некотором роде связаны с нею. Наверное, вам было бы интересно взглянуть на фотографии крофтонской охоты. Джим!

— Да?

— Покажи этим джентльменам фотографии мисс Уиттакер и мисс Доусон. Они знакомы с друзьями мисс Доусон в Хэмпшире. Ступайте за мной, джентльмены… если вы не хотите чего-нибудь еще.

Миссис Пиггин повела их в уютный маленький бар, где несколько мужчин, похожих на охотников, наслаждались последним стаканчиком перед закрытием заведения. Мистер Пиггин, коренастый и приветливый, как и его жена, вышел из-за стойки поздороваться с гостями.

— Чего вам налить, джентльмены? Джо, две пинты зимнего эля^[155]. Как интересно, что вы знали нашу мисс Доусон. Тесен мир — я часто жене это повторяю. Вот последняя, думаю, их совместная фотография, сделанная во время охотничьих соревнований в поместье в восемнадцатом году. Конечно, как вы понимаете, тогда шла война и соревнования регулярно не проводились, джентльмены воевали, и лошади тоже, поддерживать все так, как было до войны, стало невозможно. Вот лис и развелось до черта, а своры стали превращаться в обычных собак — ха-ха! — я так и говорил тут, в баре: охотничьи собаки теряют нюх, скоро превратятся в домашних. Многие джентльмены смеялись тогда над моими словами, но полковник Флетчер и еще некоторые джентльмены постарше согласились, что надо как-то поддерживать собак в форме, ну вот мы и решили организовать одну-две совместные вылазки, если можно так выразиться, просто чтобы спасти своры от утери навыков, так сказать. И тогда мисс Уиттакер предложила: «Полковник, давайте устроим охоту в моем поместье. Может, это последняя охота, которую мне суждено увидеть» — говорит. Так оно и вышло, потому что у бедной леди на Новый год случился удар. И в двадцать втором году она умерла. Вот она, сидит в коляске, запряженной пони, а рядом с ней — мисс Доусон. Конечно, мисс Уиттакер следовало покончить с охотой еще несколькими годами раньше. Верхом-то она в последние годы уже не охотилась, но в двуколке ездила за охотниками до последнего. Красивая пожилая дама, правда?

Лорд Питер и Паркер с большим интересом разглядывали весьма грозную старую женщину, сидевшую с безупречно прямой спиной на козлах и державшую поводья. Суровое обветренное, но все еще красивое лицо: крупный нос, густые прямые брови. А рядом — гораздо более миниатюрная, пухленькая, более женственная Агата Доусон, чья загадочная смерть привела их в этот тихий деревенский уголок. У той было милое улыбающееся лицо, начисто лишенное властности, свойственной ее грозной подруге. Без сомнения, они составляли впечатляющую пару пожилых дам.

Лорд Питер задал несколько вопросов о семье Уиттакеров.

— Не могу сказать, сэр, чтобы я что-нибудь особо знал о ней. Мы всегда считали, что мисс Уиттакер рассорилась со всеми своими родственниками из-за того, что переехала сюда и основала собственное дело. В те времена у молодых девушек не было принято уезжать из дома, как теперь. Но если вы хотите узнать больше, сэр, тут есть пожилой джентльмен, который может вам рассказать все про мисс Уиттакер и мисс Доусон, его зовут Бен Коблинг. Он сорок лет прослужил конюхом у мисс Уиттакер и женат на горничной мисс Доусон, которую та привезла с собой из Норфолка. В прошлом году ему стукнуло восемьдесят шесть, но он до сих пор в отличной форме. В наших краях его очень уважают. Они с женой живут в маленьком доме, который мисс Уиттакер им завещала. Если будет охота, можете завтра сходить к ним, сэр, вот увидите: память у Бена — как в молодости. Ну а сейчас прошу меня простить, мне пора закрываться, надо еще выпроводить посетителей из бара. Джентльмены, время вышло, прошу на выход! Три шиллинга восемь пенсов, сэр, благодарю вас. Поскорее, пожалуйста. Джо, давай-ка поживее.

— Чудесное место этот Крофтон, — сказал лорд Питер, когда они с Паркером остались одни в просторной спальне с низким потолком и благоухающими лавандой простынями на постелях. — Бен Коблинг наверняка знает все о кузене Аллилуйе. Жду не дождусь встречи с Беном Коблингом.

Глава 12

История двух старых дев

Дождливая ночь сменилась пронизанным солнечными лучами утром. Лорд Питер, заботливо наполнив организм невероятным количеством бекона и яиц, вышел на крыльцо «Лисы и собак» насладиться теплом. Неторопливо набив трубку, он сел на скамейку и предался размышлениям. Веселая суета внутри дома возвещала приближение открытия заведения. Восемь уток гуськом переходили дорогу. Кошка вскочила на скамейку, потянулась, подобрала под себя задние лапки и плотно обвила их хвостом, словно бы для того, чтобы они случайно не разъехались. Протрусил конюх на высокой гнедой лошади, ведя под уздцы рыжего коня со стриженой гривой; за ними бежал спаниель с забавно завернувшимся ухом.

— Ух! — произнес лорд Питер.

Бармен гостеприимно распахнул дверь гостиницы, сказал: «Доброе утро, сэр, чудесная погода» — и вновь скрылся внутри.

— Гм-м, — сказал лорд Питер, снял правую ногу с колена левой, встал и в прекрасном расположении духа пересек террасу.

Глянув за угол, он увидел у церковной ограды маленькую сгорбленную фигурку — старик с морщинистым лицом и неправдоподобно кривыми ногами, обтянутыми в голенях кожаными крагами. Незнакомец быстро заковылял вперед и, почтительно обнажив свою древнюю голову, кряхтя, уселся на скамейку рядом с кошкой.

— Доброе утро, сэр, — сказал он.

— Доброе утро, — откликнулся лорд Питер. — Чудесный день.

— Ваша правда, сэр, ваша правда, — приветливо ответил старичок. — Я, когда смотрю на такой красивый майский день, как сегодня, молю Господа позволить мне пожить в Его прекрасном мире еще несколько лет. Вот вам крест.

— Вы на удивление хорошо выглядите, — сказал его светлость, — так что, полагаю, имеете все шансы.

— Да, я вполне здоров, сэр, благодарю, хотя мне на следующий Михайлов день стукнет восемьдесят семь.

Лорд Питер выразил приличествующее случаю изумление.

— Да, сэр, восемьдесят семь, и если бы не ревматизм, мне не на что было бы жаловаться. Я даже крепче, чем выгляжу. Конечно, скрючило меня малость, но это больше из-за лошадей, сэр, чем из-за возраста. Я же всю жизнь при лошадях. Работал с ними, спал с ними — можно сказать, жил в конюшне, сэр.

— Это самая хорошая компания, — сказал лорд Питер.

— Ваша правда, сэр, самая что ни на есть хорошая. Моя жена всегда ревновала меня к лошадям, корила, что я предпочитаю разговаривать с ними, а не с ней. Что ж, может, она и права. Я ей так и отвечал: лошади никогда не болтают глупостей, чего нельзя сказать о женщинах, ведь это же правда, сэр?

— Истинная правда, — согласился Уимзи. — Выпьете чего-нибудь?

— Благодарю вас, сэр. Свою обычную пинту горького. Джим знает. Джим! Всегда начинайте день пинтой горького, сэр. По мне, так оно куда полезней чая и не разъедает стенки желудка.

— Пожалуй, вы правы, — подхватил Уимзи. — Вот сейчас, когда вы это сказали, я почувствовал внутри какое-то раздражение — должно быть, от чая. Мистер Пиггин, две пинты горького, пожалуйста, и может, вы тоже к нам присоединитесь?

— Спасибо, милорд, — ответил хозяин. — Джо! Два больших горьких и один «Гиннесс». Чудесное утро, милорд. Доброе утро, мистер Коблинг. Вижу, вы уже познакомились.

— Вот так удача! — воскликнул Уимзи. — Значит, вы и есть мистер Коблинг? А я как раз хотел с вами поговорить. Рад знакомству.

— В самом деле, сэр?

— Я сообщил этому джентльмену — его зовут лорд Питер Уимзи, — пояснил хозяин, — что вы можете рассказать ему про мисс Уиттакер и мисс Доусон. Он знаком с друзьями мисс Доусон.

— Вот как? Ага! Мало кто может поведать вам об этих леди больше, чем я. Я горжусь тем, что проработал у мисс Уиттакер пятьдесят лет. Пришел к ней помощником конюха, когда главным конюхом был еще Джонни Блэкторн, а после его смерти занял его место. В те времена она была на редкость красивой девушкой. Да, черт побери. Стройная, как тростинка, кожа на лице гладкая, румянец во всю щеку и сияющие черные волосы — ну прямо как племенная кобылка-двухлетка. И очень норовистая. На удивление норовистая. Многие джентльмены были бы счастливы захомутать ее, но она никому не позволяла запрячь себя. Смотрела на них — как на грязь. Да и вообще не смотрела, разве что если это были конюхи или их помощники. И, конечно, только по делу. Вот бывают же такие Божии создания. У меня была когда-то такая же сука терьера. Охотница на крыс была — ни с кем не сравнить. Но по женской части — ни в какую. Я перетаскал к ней всех кобелей, каких только мог, — все без толку. Она им такую бойню устраивала — не приведи Господь! Думаю, таких Бог создает для каких-то своих особых целей. С женщинами не поспоришь.

— Да уж, — согласился лорд Питер.

Они допили свой эль в молчании.

Очнувшись от размышлений, мистер Пиггин рассказал какую-то историю про мисс Уиттакер на охоте. Мистер Коблинг — еще какую-то. Лорд Питер перемежал их своими «О!» и «Да ну?» Потом появился Паркер, после церемонии знакомства мистер Коблинг испросил разрешения угостить всех. Когда и с этим ритуалом было покончено, мистер Пиггин выставил еще один круг, от себя, после чего, извинившись, сказал, что его ждут посетители, и удалился.

Только теперь лорд Питер ювелирно, невыносимо медленными шажками стал подводить разговор к истории семьи мисс Доусон. Паркер, получивший воспитание в средней школе Барроу-ин-Фернса и отточивший свои навыки на службе в лондонской полиции, время от времени пытался ускорить процесс, вставляя короткие вопросы. Это неизменно кончалось тем, что мистер Коблинг утрачивал нить рассказа и пускался в многочисленные ответвления от темы. Уимзи яростно лягал друга в лодыжку, чтобы заставить замолчать, и с безграничным терпением возвращал разговор в прежнее русло.

По истечении часа или около того мистер Коблинг признался, что его жена может рассказать о мисс Доусон гораздо больше, чем он, и пригласил их к себе домой. Приглашение было принято с энтузиазмом, и компания двинулась в путь; по дороге мистер Коблинг объяснял Паркеру, что на следующий Михайлов день ему исполнится восемьдесят семь лет, но он вполне крепок здоровьем, здоровее, чем кажется, если не считать мучающего его ревматизма. «Знаю, меня малость скрючило, — говорил он, — но это больше из-за лошадей. Всю жизнь я провел с лошадьми…»

— Не злись, Чарлз, — шепнул ему на ухо Уимзи, — это все из-за чая, который ты выпил за завтраком: он раздражает стенки желудка.

Миссис Коблинг оказалась прелестной старушкой — точь-в-точь засушенная очаровательная девушка, — всего на два года моложе своего мужа. Она была в восторге от того, что представилась возможность поговорить о ее дорогой мисс Агате. Паркер, считая, что необходимо как-то объяснить причину их интереса, попытался было что-то сказать, но получил очередной пинок в лодыжку. Миссис Коблинг ни в каких объяснениях не нуждалась: для нее не было ничего более естественного, чем то, что весь мир интересуется Доусонами, и она безо всяких понуканий охотно болтала сама.

В семье Доусонов она служила с детства — можно сказать, родилась в ней. А как иначе: ведь ее мать была экономкой у мистера Генри Доусона, отца мисс Агаты, а до него — у его отца. Сама она пришла в большой дом младшей служанкой при кухне, когда ей еще не было пятнадцати. Мисс Харриет, которая потом вышла замуж за мистера Джеймса Уиттакера, было тогда всего три года. А когда рождались другие дети, она уже служила в доме. Мистер Стивен должен был стать наследником… о боже, от него были одни неприятности, они-то и свели в могилу его бедного отца, у которого ничего не осталось. Да, печально все обернулось. Бедный мистер Генри пустился в какие-то спекуляции — миссис Коблинг не знала, в какие именно, но все это было очень неприятно и случилось в Лондоне, где так много злых и нечестных людей, — и в конце концов все потерял и уже не смог снова встать на ноги. Бедный джентльмен умер всего в пятьдесят четыре года; такой замечательный, порядочный был человек, для всех находил доброе слово. Жена ненадолго его пережила, бедная овечка. Она была француженка, очень славная леди, но ей жилось очень одиноко в Англии без родственников, двух ее сестер заживо замуровали, можно сказать, в одном из этих жутких папистских монастырей.

— И что делал мистер Стивен, когда кончились деньги? — спросил Уимзи.

— Он-то? О, он занялся какой-то торговлей — неподходящее дело для джентльмена, хотя я слыхала, будто Барнабас Доусон, дед мистера Генри, был не кем иным, как бакалейщиком; но ведь не зря говорят: что заработано прадедами, будет пущено на ветер правнуками. Для мистера Стивена это было очень тяжело, он ведь привык иметь все самое лучшее. Да еще был помолвлен с хорошенькой леди, к тому же очень богатой наследницей. Но это как раз, может, оказалось и к лучшему: когда она прознала, что у мистера Стивена нет ни гроша, она ему дала от ворот поворот, а значит, не было у нее сердца. Мистер Стивен женился, только когда уже разменял пятый десяток, на женщине, которая вообще не имела никаких родственников — во всяком случае, законных. Однако она была очень добрая и милая и стала мистеру Стивену хорошей женой — просто замечательной. У них родился единственный сын, мистер Джон. Они в нем души не чаяли. Но в один ужасный день они получили известие, что он погиб на войне. Страшная вещь эта война, сэр, не правда ли? Никому от нее никакого прибытку. Только непосильные налоги да цены на все подскочили до небес, и работы стало невпроворот.

— Значит, он был убит? Должно быть, это явилось страшным горем для его родителей.

— Да, сэр, страшным. Вообще все было ужасно, потому что бедный мистер Стивен, у которого всю жизнь и так все не ладилось, совсем сошел с ума и застрелился. И впрямь он должен был окончательно свихнуться, чтобы сотворить такое, но что еще хуже, он и свою дорогую жену застрелил. Вы должны это помнить, сэр, об этом тогда писали в газетах.

— Что-то смутно припоминаю, — без зазрения совести солгал Питер, чтобы не преуменьшать значения местной трагедии. — А молодой Джон, он ведь, как я полагаю, не был женат?

— Нет, сэр. Это тоже печальная история. Он был помолвлен с молодой леди — медсестрой одного из английских военных госпиталей, насколько мы знали, и собирался жениться на ней во время следующего отпуска. В те жуткие годы вообще все шло наперекосяк.

Старушка тяжело вздохнула и промокнула глаза платочком.

— Значит, мистер Стивен был единственным сыном Доусонов?

— Ну, не совсем, сэр. Еще были близняшки. Такие милые детки, но они прожили всего два дня. Они родились через четыре года после мисс Харриет — ну, той, которая вышла за мистера Джеймса Уиттакера.

— Да-да, я помню. И таким образом два семейства породнились.

— Да, сэр. Мисс Агата, мисс Харриет и мисс Клара Уиттакер вместе учились в одной школе, и миссис Уиттакер как-то раз пригласила сестер Доусон приехать к ним вместе с мисс Кларой — погостить во время каникул, вот тогда-то мистер Джеймс и влюбился в мисс Харриет. Она, на мой вкус, была не такой хорошенькой, как мисс Агата, зато жизнерадостнее и бойчее, ну и к тому же мисс Агата вообще не признавала флирта и подобных глупостей. Бывало, говорила мне: «Бетти, я собираюсь стать старой девой, и мисс Клара тоже, и мы будем жить вместе и станем счастливыми без всяких назойливых глупых мужчин». Так оно и вышло, сэр, как вы знаете, потому что у мисс Агаты, даром что она такая тихая, был очень твердый характер. Уж если она что решила, ее не переубедить — ни уговорами, ни угрозами, ни посулами — ничем! Сколько раз я пыталась, когда она была еще ребенком (я тогда помогала иногда в детской, сэр). Она могла или распалиться, или начать дуться, но даже тогда ни за что не меняла своего детского мнения.

Перед мысленным взором Уимзи возникла картинка: беспомощная больная старушка, которая стоит на своем, несмотря на все увещевания поверенного и ухищрения племянницы. Незаурядная по-своему женщина, надо признать.

— Значит, практически весь род Доусонов пресекся, надо понимать? — спросил он.

— О да, сэр. Теперь осталась только мисс Мэри, но она, разумеется, Уиттакер, а не Доусон. Это внучка мисс Харриет, единственный ребенок мистера Чарлза Уиттакера. Она тоже была совсем одна, когда переехала жить к мисс Доусон. Мистер Чарлз с женой разбились в одной из этих жутких машин — Господи, Господи! — как будто нам так было на роду написано: переживать одну трагедию за другой. Кто бы мог подумать, что мы с Беном всех их переживем?

— Не грусти, мать, — сказал Бен, кладя руки ей на плечи. — Господь оказался на удивление милостив к нам.

— Это правда. У нас трое сыновей, сэр, две дочери, четырнадцать внуков и трое правнуков. Хотите взглянуть на их фотографии?

Лорд Питер ответил, что очень хочет, а Паркер только утвердительно что-то буркнул. В течение последовавшего довольно долгого времени перед ними разворачивались подробные истории жизни всех детей и их многочисленных потомков. Как только в рассказе появлялся малейший зазор, Паркер с надеждой шептал на ухо Уимзи: «Спроси: что там насчет кузена Аллилуйи», но прежде чем тот успевал вставить вопрос, следовало продолжение бесконечной семейной саги.

— Ради бога, Чарлз, — свирепо огрызнулся шепотом Питер, когда миссис Коблинг отправилась за шалью, которую внук Уильям прислал ей аж из пролива Дарданеллы, — кончай повторять «Аллилуйя, Аллилуйя», мы не на молельном бдении!

Когда были выражены подобающие восторги по поводу заморской шали, разговор естественным образом перекинулся на дальние края, на туземцев и чернокожих, и тут лорд Питер как бы невзначай спросил:

— А кстати, у Доусонов не было каких-нибудь родственников за границей?

— Вообще-то да, — ответила миссис Коблинг с ноткой возмущения в голосе. — У мистера Генри имелся брат, мистер Пол. О нем не любили вспоминать. Он был ужасным позором для семьи. Дело в том, — тяжелый вздох, переход на почти шепот, — что он сделался папистом и ушел в монахи! (Стань этот Пол убийцей, его преступление, судя по всему, не считалось бы таким тяжким.) Мистер Генри всегда винил себя за это.

— А в чем же здесь его вина?

— Ну, как я уже говорила, жена мистера Генри, моя дорогая хозяйка, была француженкой и, разумеется, паписткой. В этой вере она выросла и другой не знала, а замуж вышла очень молоденькой. Но мистер Генри вскоре сделал ее настоящей христианкой, она отказалась от своего идолопоклонства и стала прихожанкой местной церкви. Но мистер Пол… вот он-то влюбился в одну из ее сестер, а та дала религиозный обет, как они выражались, и постриглась в монахини. Сердце мистера Пола было разбито, и тогда он переметнулся к Великой Блуднице^[157] и… — снова пауза и шепот: — стал монахом. Ох и заваруха тут была! А он дожил до глубокой старости и до сих пор жив, насколько нам известно, но продолжает жить во грехе.

— Если он жив, — пробормотал Паркер, — то, вероятно, и является настоящим наследником. Он доводится Агате Доусон дядей и ближайшим живым родственником.

Уимзи нахмурился и вернулся к беседе с миссис Коблинг.

— Нет, я не мог иметь в виду мистера Пола, — сказал он, — потому что тот родственник мисс Агаты, о котором я слыхал, настоящий иностранец — по правде говоря, он весьма темнокожий, почти черный, во всяком случае, так мне говорили.

— Черный?! — в ужасе воскликнула старушка. — О нет, сэр, этого не может быть. Если только… Господи милосердный, если только не… ну да! Бен, как ты думаешь, может такое быть?.. Ну, Саймон, помнишь?

Бен покачал головой:

— Я мало что о нем знаю.

— Как и все мы, — горячо подхватила миссис Коблинг. — Он уехал давным-давно, но в семье сохранилось о нем предание. «Непутевый Саймон» — так они его называли. Он уплыл на какие-то острова, в названии которых есть слово «Индия», много лет назад, и никто не знал, что с ним сталось. Вот будет занятно, если окажется, что он женился на местной чернокожей женщине, и тогда это может быть — о Господи — его внук, если не правнук, потому что Саймон приходился дядей мистеру Генри, а это было так давно.

Уимзи испытал разочарование. Внук «непутевого Саймона», разумеется, являлся слишком дальней родней, чтобы оспаривать наследство у Мэри Уиттакер. И тем не менее он сказал:

— Как интересно. А куда именно он отправился, в Ост-Индию или Вест-Индию?^[158]

Этого миссис Коблинг не знала, но помнила, что это имело какое-то отношение к Америке.

— Жаль, что мистер Пробин не живет больше в Англии. Он мог бы рассказать вам о Доусонах больше, чем я. Но в прошлом году он ушел на пенсию и уехал в Италию или еще куда-то там.

— А кем он был?

— Он был поверенным мисс Уиттакер, — сказал Бен, — а также вел и все дела мисс Доусон. Славный был джентльмен, только уж такой хитроумный — ха-ха! Никогда ничего не выдаст. Но эти адвокаты, они везде одинаковые, — добавил он лукаво, — сами вы́знают что хочешь, но ни словечка не скажут.

— Он жил в Крофтоне?

— Нет, сэр, в Крофтон-Магне, в двенадцати милях отсюда. Теперь его практика перешла к фирме «Пойнтер и Винкин», но они — люди молодые, про них я почти ничего не знаю.

Услышав к тому времени все, что могли сообщить им Коблинги, Уимзи и Паркер начали постепенно сворачивать беседу и в конце концов благополучно отбыли.

— Итак, кузен Аллилуйя — пустой номер, — сказал Паркер.

— Может, да, а может, и нет. Существование какой-то связи не исключено. Но, разумеется, кандидатура покрывшего себя позором «паписта» Пола более многообещающа. Очевидно, что птичка, которая нам нужна, — мистер Пробин. Ты понял, кто он?

— Тот самый таинственный нотариус, полагаю.

— Ну конечно. Он знает, почему мисс Доусон было необходимо составить завещание. И мы теперь направляемся прямиком в Крофтон-Магну на встречу с господами Пойнтером и Винкином, чтобы услышать, что они об этом скажут.

К сожалению, господа Пойнтер и Винкин ничего сказать не смогли. Мисс Доусон отказалась от услуг мистера Пробина и передала все свои дела новому поверенному. Фирма «Пойнтер и Винкин» никогда не имела никаких контактов с семьей Доусонов. Тем не менее они готовы охотно сообщить адрес мистера Пробина — Фьезоле, вилла «Бьянка». Им очень жаль, что они не в силах больше ничем помочь лорду Питеру Уимзи. Всего хорошего.

— Коротко и неясно, — прокомментировал итог встречи его светлость. — Что же, перекусим на скорую руку и напишем письмо мистеру Пробину, а также моему доброму другу епископу Ламберту из миссии Ориноко, чтобы получить какие-нибудь сведения о кузене Аллилуйе. Как поется в песенке: не сдавайся, улыбайся! Помнишь у Инголдсби^[159]: «Ветры дуют, ветры дуют, устремляемся вперед! Ветры дуют, ветры дуют, вдаль погоня нас зовет!» А знаете ли вы Джона Пила?^[160] А также: «Ты знаешь ли край, где лимонные рощи цветут?..»^[161] Ну, если не знаешь, не огорчайся — ты всегда можешь помечтать о том, как отправишься туда в свой медовый месяц.

Глава 13

Аллилуйя

Достопочтенный прелат, епископ Ламберт из миссии Ориноко оказался человеком практичным и добрым. Лично он не был знаком с преподобным Аллилуйей Доусоном, но предполагал, что тот служил в миссии Табернакля^[163] — общины английских сепаратистов^[164], которая проводила весьма полезную работу в тех краях. Он пообещал связаться с лондонской штаб-квартирой этой общины и сообщить результат лорду Питеру. Спустя два часа секретарь епископа Ламберта дозвонился до миссии Табернакля и получил исчерпывающую информацию: преподобный Аллилуйя Доусон находится в Англии, и его можно найти в Степни, в здании миссии. Престарелый священник живет в очень стесненных обстоятельствах — этим фактом епископ был весьма опечален. «Нет-нет, не стоит благодарности, всю работу сделал мой исполнительный секретарь. Было очень приятно услышать вас, надеюсь, у вас все в порядке. Ха-ха! А когда же лорд Питер соизволит поужинать с епископом?»

Лорд Питер немедленно заехал за Паркером, и они отправились в миссию Табернакля; появление перед ее угрюмым зданием «Миссис Мердль» с длинным черным капотом и сверкающими медными выхлопами произвело неизгладимое впечатление. Вся окрестная мелюзга столпилась вокруг машины, и не успел Уимзи позвонить в дверь, как проказники уже исполняли соло на клаксоне. Когда Паркер пригрозил им наказанием, невзначай заметив, что он — офицер полиции, они впали в восторженный экстаз и, окружив его, стали водить хоровод, горланя песенку «Розовый круг»^[165] под командованием бойкой юной леди лет двенадцати от роду. Паркер сделал несколько грозных выпадов, но добился лишь того, что живое кольцо с пронзительным смехом разомкнулось и тут же сомкнулось снова. Дверь миссии отворилась, явив сие недостойное зрелище взору высокого худощавого молодого человека в очках, который со словами: «Вот я вам задам!» — осуждающе погрозил сорванцам длинным пальцем, что не возымело ни малейшего эффекта — впрочем, молодой человек, судя по всему, на него и не рассчитывал.

Лорд Питер объяснил цель своего приезда.

— О, прошу, входите, — пригласил молодой человек, державший в руках какой-то теологический труд, заложенный пальцем в том месте, на котором было прервано чтение. — Боюсь, ваш друг… ох, тут довольно шумное место.

Вырвавшись из окружения своих мучителей, Паркер, осыпая их угрозами и проклятьями, на которые противник издевательски отвечал руладами автомобильного клаксона, направился к крыльцу.

— Эдак они мне аккумулятор посадят, — сказал Уимзи.

— Да, на этих дьяволят никакой управы нет, — проворчал Паркер.

— Можно попробовать управиться с ними как с человеческими существами, — возразил Уимзи. — Детские страсти сродни страстям политиков и финансистов. Эй, Эсмеральда! — крикнул он, подзывая предводительницу.

Та показала ему язык и сделала неприличный жест, однако, заметив блеск монеты в протянутой к ней руке, тут же подошла и с вызывающим видом остановилась перед приезжими.

— Слушай меня, — сказал Уимзи, — вот полкроны — тридцать пенни, как ты знаешь. Интересует тебя это?

Маленькая чертовка мгновенно продемонстрировала свое родство с человеческим племенем. Взволновавшись при виде богатства, она стала вытирать пыль с туфли на одной ноге о чулок на другой.

— Я вижу, — продолжал лорд Питер, — что ты можешь, если захочешь, держать своих юных подданных в узде, — ты, похоже, дама с характером. Так вот, если ты не дашь им прикасаться к моей машине, пока я буду в доме, получишь полкроны. Поняла? Но если они будут нажимать на клаксон, я это услышу. И с каждым звуком клаксона ты будешь терять один пенс, ясно? Если клаксон прозвучит шесть раз, ты получишь только два шиллинга. Если я услышу его тридцать раз, ты не получишь ничего. И время от времени я буду выглядывать из окна. Если увижу, что кто-нибудь околачивается возле машины или, того хуже, залез в нее, тогда тебе ничего не обломится. Я внятно излагаю?

— Я гляжу за вашей тачкой и гребу боб^[166]. Если гудок гудит, вы отхапываете у меня медяк.

— Точно.

— Заметано, мистер. Я пригляжу, они у меня и близко не подойдут.

— Умница. Итак, сэр…

Молодой человек в очках проводил их в маленькую унылую приемную, напоминавшую вокзальный зал ожидания, только обвешанный репродукциями на библейские сюжеты.

— Я сообщу мистеру Доусону, что вы здесь, — сказал он и исчез, все так же сжимая переложенный пальцем теологический фолиант.

Наконец послышалось шарканье ног по кокосовым циновкам, и Уимзи с Паркером приготовились лицом к лицу встретить злодея — охотника за наследством.

Однако, когда открылась дверь, в комнату вошел старенький вест-индеец, настолько кроткий и безобидный на вид, что у обоих сыщиков защемило сердце. Трудно было представить себе личность менее «кровожадную», чем этот старичок, который, нервно моргая, глядел на них сквозь очки в стальной оправе, когда-то сломанной и скрепленной проволокой.

Преподобный Аллилуйя Доусон, несомненно, был цветным: приятные черты лица, нос с небольшой горбинкой, оливковая кожа карибского мулата, редкие седые волосы, жесткие и курчавые. На сутулых плечах — потертая сутана. Черные, чуть навыкате глаза с пожелтевшими белками дружелюбно смотрели на посетителей, улыбка была открытой и искренней.

— Вы хотели меня видеть? — спросил он на безупречном английском, но с мягкой туземной интонацией. — Кажется, я не имел удовольствия…

— Здравствуйте, мистер Доусон. Да. Мы проводим некое… э-э… исследование, касающееся семейства Доусонов из уорикширского Крофтона, и узнали, что вы могли бы оказать любезность просветить нас относительно их вест-индских родственных связей.

— Ах, да! — Старик немного выпрямился. — Я и сам в некоторой степени принадлежу к их роду. Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо. Мы так и подумали.

— Вы от мисс Уиттакер?

В его тоне, хоть и настороженном, сквозило некое ожидание. Уимзи, не будучи уверенным, что за ним кроется, предпочел действовать осмотрительно.

— О нет. Мы, знаете ли, работаем над книгой о сельских дворянских родах. Генеалогия, надгробья и все такое прочее.

— Ах, вот как! Ну да, я-то надеялся, что… — Мягкость интонации потонула в глубоком вздохе. — В любом случае буду рад вам помочь.

— Так вот, нам бы хотелось спросить, что сталось с Саймоном Доусоном. Мы знаем, что он покинул семью и уплыл в Вест-Индию в… каком же?.. В тысяча семьсот…

— В тысяча восемьсот десятом году, — неожиданно быстро подсказал старик. — Да. Он попал в передрягу, когда ему было шестнадцать лет. Связался с плохими людьми, старше его, и оказался замешан в очень неприятную историю. Что-то связанное с азартными играми. Был убит человек. Не на дуэли — в тогдашние времена это не считалось постыдным, хотя любое насилие богопротивно, — тот человек был убит жестоко и злонамеренно, а Саймон Доусон и его друзья сбежали от правосудия. Саймона завербовали во флот, и он отправился в дальнее плавание. Прослужил пятнадцать лет, а потом был захвачен вместе с другими матросами французским капером. Позже ему удалось бежать. Короче говоря, он оказался на Тринидаде под чужим именем. Какие-то английские колонисты проявили доброту и дали ему работу на своих сахарных плантациях. Со временем он преуспел и в конце концов стал владельцем собственной небольшой плантации.

— А какое имя он взял?

— Харкэвей. Полагаю, он опасался, что его схватят как дезертира, если он будет жить под своим именем, ведь он был обязан доложить о своем побеге с капера. Так или иначе, ему понравилась жизнь плантатора, и он решил остаться там навсегда. Не думаю, что его тянуло домой, даже для того, чтобы заявить права на свое наследство. К тому же над ним, как вы знаете, висело обвинение в убийстве, хотя вряд ли ему предъявили бы его, учитывая, что на момент преступления он был еще мальчишкой и убийство было совершено не его рукой.

— Его наследство? Значит, он был старшим сыном?

— Нет. Старшим был Барнабас, но его убили при Ватерлоо, и он не оставил потомства. Вторым был Роджер, но тот еще в детстве умер от оспы. Саймон был третьим.

— Таким образом, наследство досталось четвертому сыну?

— Да, Фредерику. Отцу Генри Доусона. Они, конечно, пытались выяснить, что сталось с Саймоном, но в те времена было трудно, как вы понимаете, получить информацию из-за границы, а сам он напрочь исчез. Вот его и обошли.

— А что случилось с детьми Саймона? — спросил Паркер. — Они у него были?

Священник кивнул, и под его смуглой кожей проступил темный румянец.

— Я его внук, — просто ответил он. — Поэтому-то я и приехал в Англию. Когда Господь призвал меня стать пастырем для моих соплеменников, я был вполне обеспеченным человеком. Владел небольшой плантацией сахарного тростника, доставшейся мне от отца, женился и был совершенно счастлив. Но настали тяжелые времена — урожаи оскудели, а моя и без того немногочисленная паства уменьшилась, обеднела и уже не могла поддерживать своего священника. Кроме того, я постарел, ослабел, работать стало трудно, на руках у меня была больная жена, а Бог благословил нас множеством дочерей, которые нуждались в заботе. Я оказался в очень стесненных обстоятельствах. И тогда я наткнулся на кое-какие старые бумаги, принадлежавшие моему деду Саймону и касавшиеся наших предков; тут-то я и узнал, что фамилия его была не Харкэвей, а Доусон, и подумал: может, в Англии у меня остались родственники и Господь ниспошлет нам «манну в пустыне»? И вот, когда возникла необходимость направить представителя в лондонскую штаб-квартиру нашей миссии, я испросил разрешения оставить тамошнее мое служение и отбыть в Англию.

— Удалось вам с кем-нибудь здесь связаться?

— Да. Я поехал в Крофтон — он упоминался в письмах моего деда — и встретился с адвокатом, неким мистером Пробином. Вы его знаете?

— Слышал о нем.

— Он был очень любезен и проявил ко мне живой интерес. Показал нашу родословную и рассказал, что мой дед должен был бы в свое время унаследовать все имущество.

— Но имущества к тому времени уже не осталось, насколько я понимаю?

— Да. Более того, когда я показал ему брачное свидетельство своей матери, он… он сказал, что никакое это не свидетельство. Боюсь, Саймон Доусон был неисправимым грешником. Он просто взял мою бабушку в свой дом, как поступали многие плантаторы по отношению к цветным женщинам, и показал ей документ, якобы являвшийся брачным свидетельством, подписанным губернатором провинции. Но, изучив его, мистер Пробин выяснил, что документ был фикцией и такого губернатора никогда не существовало. Это глубоко ранило мое христианское чувство, разумеется, но, поскольку никакого наследства уже не было, для моей семьи это ничего не меняло.

— Не повезло, — сочувственно произнес Питер.

— Мне оставалось призвать на помощь все свое смирение, — сказал старый индиец, с достоинством склонив голову. — Мистер Пробин оказал мне еще одну любезность, снабдив рекомендательным письмом к мисс Агате Доусон, единственной дожившей до того времени представительнице семьи.

— Да, она жила в Лихэмптоне.

— Совершенно верно. Она приняла меня с исключительным радушием и, когда я сообщил ей, кто я, — заверив, конечно, что никоим образом ни на что не претендую, — она проявила большую доброту, назначив мне пособие в размере ста фунтов в год, которое и выплачивала до конца своей жизни.

— Это был единственный раз, когда вы с ней встречались?

— О да. Я никогда ее больше не беспокоил. Ей наверняка не доставило бы удовольствия частое появление в ее доме родственника с моим цветом кожи, — сказал преподобный Аллилуйя с оттенком смиренной гордости. — Но в тот раз она пригласила меня отобедать и разговаривала со мной очень ласково.

— А… простите за вопрос, надеюсь, он не покажется вам бестактным… мисс Уиттакер продолжает выплачивать вам пособие?

— Э-э… нет. Я… Возможно, мне и не следовало на него рассчитывать, но для нас это было огромным подспорьем. И мисс Доусон дала мне понять, что выплаты будут продолжаться и после ее смерти. Она призналась, что не хочет составлять завещание, но сказала: «В этом нет необходимости, кузен Аллилуйя; после моей смерти деньги перейдут к Мэри, и она будет помогать вам от моего имени». Но, может, мисс Уиттакер не получила наследства?

— О нет, получила. И это весьма странно. Должно быть, она о вас забыла.

— Я взял на себя смелость послать ей несколько слов соболезнования, когда умерла ее тетушка. Наверное, ей это не понравилось. Разумеется, больше я ей писать не стал. Мне не хотелось бы думать, что сердце ее ожесточилось против обездоленного. Несомненно, существует какое-то другое объяснение.

— Безусловно, — согласился лорд Питер. — Я очень благодарен вам за любезное согласие поговорить с нами. Вы внесли ясность в вопрос о Саймоне и его потомках. Если позволите, я только запишу некоторые имена и даты.

— Конечно. Я принесу вам бумагу, которую составил для меня мистер Пробин и в которой поименованы все члены семьи. Прошу меня извинить, я скоро.

После недолгого отсутствия он вернулся с официально выглядевшим документом, аккуратно напечатанным на гербовой бумаге и представлявшим собой генеалогию рода Доусонов.

Уимзи начал переписывать в блокнот подробности, касающиеся Саймона Доусона, его сына Босуна и внука Аллилуйи, но вдруг ткнул пальцем в имя, значившееся ниже.

— Чарлз, взгляни, — сказал он. — А вот и наш отец Пол — «паршивая овца», которая переметнулась к католикам.

— Да, так и есть. Но, как видим, он уже умер, Питер. В тысяча девятьсот двадцать втором году, за три года до Агаты Доусон.

— Да. Его следует исключить. Что ж, случаются и осечки.

Сделав нужные выписки, они попрощались с преподобным Аллилуйей и, выйдя на улицу, увидели Эсмеральду, отважно оборонявшую «Миссис Мердль» от любых посягательств. Лорд Питер вручил ей полкроны и принял автомобиль.

— Чем больше я узнаю о Мэри Уиттакер, — сказал он, — тем меньше она мне нравится. Уж могла бы не лишать бедного старика Аллилуйю его сотни.

— Да, похоже, она хищная особь, — согласился Паркер. — Ну, так или иначе, отец Пол благополучно почил, а кузен Аллилуйя оказался незаконнорожденным. Следовательно, с заморскими давно пропавшими претендентами на наследство покончено.

— Черт побери! — вскричал Уимзи, бросив руль и запустив пальцы в шевелюру, чем чрезвычайно напугал Паркера. — Что-то мне это напоминает. Где же я слышал об этом раньше?

Глава 14

Хитрые каверзы закона

— Чарлз, сегодня я ужинаю с Мерблсом, — сообщил Уимзи. — Мне бы хотелось, чтобы ты к нам присоединился. Надо рассказать ему все, что мы узнали об этой семейной истории.

— И где вы ужинаете?

— У меня дома. Мне осточертела ресторанная еда. А Бантер готовит восхитительные стейки с кровью, и к ним есть молодая фасоль, молодой картофель и настоящая английская спаржа. Джеральд специально прислал ее из Денвера. Тут такой не купишь. Приходи. Традиционная английская еда и бутылка того, что Пипс^[168] называл «Го-Брион»^[169]. Тебе понравится.

Паркер принял приглашение, но заметил, что даже о таком обожаемом им предмете, как еда, Уимзи говорил как-то рассеянно и отрешенно. Где-то на периферии сознания что-то тревожило его, и хоть мистер Мерблс блистал, как всегда, мягким специфически адвокатским юмором, Уимзи слушал его с безупречной вежливостью, но только вполуха.

Обед продолжался уже некоторое время, когда, безотносительно к разговору, Уимзи вдруг шарахнул по столу кулаком с такой силой, что напугал даже невозмутимого Бантера, заставив того вздрогнуть и перелить через край бокала «Го-Брион», от которого по скатерти расползлось большое ярко-красное пятно.

— Вспомнил! — воскликнул лорд Питер.

Потрясенный Бантер сдавленным голосом принес свои извинения за неловкость.

— Мерблс, — сказал Уимзи, не обратив на них никакого внимания, — у нас ведь теперь действует новый Закон о собственности?^[170]

— Ну да, — удивленно отозвался мистер Мерблс. Его прервали на середине рассказа о молодом адвокате и еврее-ростовщике, и он несколько опешил.

— Я же помнил, Чарлз, что где-то читал эту фразу: о давно пропавших зарубежных претендентах на наследство. Года два назад об этом писали в какой-то газете, и это имело отношение к новому закону. Там еще говорилось, каким ударом это станет для романтически настроенных писателей. Мерблс, этот закон лишает права на наследство дальних родственников?

— В некотором смысле — да, — ответил поверенный. — Разумеется, не в отношении заповедного имущества^[171], которое наследуется по особым правилам. Но, как я понимаю, вы имеете в виду обычное личное имущество, или незаповедную недвижимость?

— Да. Что бывает в соответствии с этим законом, если владелец имущества умирает, не оставив завещания?

— Это весьма сложный вопрос, — начал было мистер Мерблс.

— Ближе к делу, — перебил его Уимзи. — До того как этот прелестный закон был принят, ближайший живой родственник получал все, даже если он доводился умершему седьмой водой на киселе, так?

— В целом и общем да. Если у умершего оставалась жена или муж…

— К черту мужей и жен. Предположим, что умершая не была замужем и у нее не осталось близких родственников. Тогда наследство переходило к…

— К следующему по степени родства, кем бы он ни был, если его или ее удавалось разыскать.

— Даже если приходилось углубляться в историю вплоть до Вильгельма Завоевателя, чтобы проследить родство?

— При условии, что наследник мог представить достоверный документ столь давней эпохи, — ответил мистер Мерблс. — Разумеется, в высшей степени маловероятно, что…

— Да-да, я знаю. А что происходит теперь в таких случаях?

— В соответствии с новым законом наследование в отсутствие завещания сильно упрощается, — сказал Мерблс, отложил нож и вилку, оперся локтями на стол и отогнул указательным пальцем правой руки большой палец левой, приготовившись перечислять.

— В этом я не сомневаюсь, — снова перебил его Уимзи. — Я понимаю, что значит закон, призванный упростить процедуру. Это значит, что написавшие его люди сами толком ничего не понимают и каждый его пункт нуждается в судебном процессе, чтобы распутать клубок. Но продолжайте.

— Согласно новому закону, — продолжил мистер Мерблс, — половина имущества отходит к мужу или жене, если они живы, и остается в их распоряжении до их смерти, после чего переходит к детям в равных долях. В отсутствие супруга и детей половину наследуют отец или мать умершего. Если оба они уже умерли, тогда все достается братьям и сестрам по крови, пережившим наследодателя, а если брат или сестра умерли прежде наследодателя, — их потомкам. В случае отсутствия братьев и сестер…

— Стоп, стоп! Дальше не надо. Вы абсолютно уверены в последнем? Наследство переходит к потомкам братьев или сестер?

— Да. Вот если бы вы умерли, не оставив завещания, и ваш брат Джеральд и сестра Мэри были бы мертвы к этому моменту, то ваши деньги были бы в равных долях поделены между вашими племянниками и племянницами.

— А предположим, что и они бы уже умерли, — допустим, я утомительно долго докучал бы всем своим присутствием на этом свете до тех пор, пока в живых после меня не оставалось бы никого, кроме внучатых племянников и племянниц. Кто бы тогда стал наследником?

— Ну… ну да, полагаю, они бы и стали, — ответил мистер Мерблс, впрочем, не слишком уверенно, и добавил: — Да, видимо, наследство получили бы они.

— Ясное дело, получили бы, — нетерпеливо вставил Паркер, — раз сказано: потомки братьев и сестер умершего.

— Не надо спешить с выводами, — возразил мистер Мерблс, поворачиваясь к нему. — Непрофессионалу, разумеется, слово «потомки» кажется простым. Но в законе, — мистер Мерблс, который до этого момента продолжал держать указательный палец правой руки на отогнутом большом левой, собираясь перечислять наследников единокровных братьев и сестер, теперь положил левую ладонь на стол, а указательный палец правой предостерегающе направил на Паркера, — в законе, — повторил он, — это слово может иметь два, а то и больше толкования, в зависимости от того, в каком документе оно встречается и когда был составлен этот документ.

— Но по новому закону… — поторопил его лорд Питер.

— Я не специалист по имущественному праву, — сказал мистер Мерблс, — и прошу не считать мой вывод абсолютно верным, тем более что до сих пор по данному вопросу еще не было судебных прецедентов, но на мой предварительный и сугубо ориентировочный взгляд — который я советовал бы вам перепроверить у более компетентного специалиста, — в данном случае слово «потомки» означает потомки ad infinitum^[172], и таким образом внучатые племянники и племянницы являются законными наследниками.

— Но может существовать и иное толкование?

— Да, это вопрос сложный…

— Ну, что я вам говорил? — простонал Питер. — Так и знал, что этот «упрощающий» закон породит сплошную неразбериху.

— Можно спросить, — поинтересовался мистер Мерблс, — почему именно все это вас так интересует?

— А дело вот в чем, — ответил Уимзи, доставая из кармана полученную от преподобного Аллилуйи родословную семьи Доусонов. — Мы всегда считали Мэри Уиттакер племянницей Агаты Доусон; ее все так всегда и называли, а о бедной старушке говорили как о ее тетушке. Но, взглянув сюда, вы увидите, что на самом деле она приходилась ей не более чем внучатой племянницей, она — внучка Харриет, сестры Агаты.

— Совершенно верно, — согласился мистер Мерблс, — тем не менее она совершенно очевидно являлась ближайшей живущей родственницей мисс Доусон, а поскольку та умерла в тысяча девятьсот двадцать пятом году, то ее наследство безоговорочно перешло к Мэри Уиттакер согласно старому Закону об имущественных правоотношениях. Тут никакой неопределенности не было.

— Совершенно верно, — согласился Уимзи, — не было. В том-то и дело. Но…

— Господи! — воскликнул Паркер. — Я понял, куда ты клонишь. Когда новый закон вступил в силу, сэр?

— В январе двадцать шестого, — ответил Мерблс.

— А мисс Доусон, как известно, умерла — весьма неожиданно — в ноябре двадцать пятого, — подхватил Питер. — Но допустим, что она прожила бы, как вполне определенно предсказывал доктор, до февраля или марта двадцать шестого года. Вы можете поручиться, что Мэри Уиттакер получила бы наследство и в этом случае?

Мистер Мерблс открыл было рот, чтобы ответить, но закрыл его, ничего не сказав. Потом снял очки, снова, более решительно надел их и наконец мрачным тоном произнес:

— Вы совершенно правы, лорд Питер. Это очень серьезный и важный момент. Слишком серьезный для меня, чтобы сразу высказать свое мнение. Если я правильно вас понимаю, вы предполагаете, что любая двусмысленность в истолковании нового закона могла послужить для заинтересованной стороны весьма обоснованным и достаточным мотивом для того, чтобы ускорить смерть Агаты Доусон.

— Именно это я и предполагаю. Конечно, если внучатая племянница получает наследство в любом случае, что по старому, что по новому закону, то пусть бы старушка умерла своей смертью, когда пришло бы ее время. Но если на этот счет есть хоть какое-то сомнение, это, видите ли, могло подтолкнуть ее «помочь» тетке умереть именно в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Особенно учитывая тот факт, что Агата Доусон все равно уже дышала на ладан, а других родственников, которые могли бы счесть себя ущемленными, она не имела.

— Кстати, — вставил Паркер, — предположим, что внучатая племянница лишилась бы наследства, кому в таком случае достались бы деньги?

— Они бы достались герцогству Ланкастерскому, то есть Короне.

— Иными словами, — добавил Уимзи, — никому конкретно. Ей-богу, не думаю, что такое уж преступление немного поторопить бедную старушку, испытывающую жуткие страдания, чтобы заполучить деньги, которые она и так собиралась тебе отдать. Какого черта они должны достаться герцогству Ланкастерскому? Это все равно как уклониться от подоходного налога.

— С этической точки зрения, — заметил мистер Мерблс, — ваше суждение не лишено резона. Но с юридической, боюсь, убийство есть убийство, каким бы обреченным ни было состояние жертвы и каким бы благоприятным ни был результат.

— К тому же Агата Доусон не хотела умирать, — добавил Паркер, — она сама это говорила.

— Не хотела, — задумчиво сказал Уимзи, — и, полагаю, имела полное право на собственное мнение.

— Думаю, — заметил мистер Мерблс, — прежде чем двигаться дальше, нам следует проконсультироваться со специалистом в области имущественного права. Интересно, дома ли сейчас Тоукингтон? Он — лучший знаток в этой области, какого я знаю. Как бы ни претило мне это современное изобретение — телефон, наверное, придется им воспользоваться.

Мистер Тоукингтон оказался дома и был свободен. Ему по телефону обрисовали дело о правонаследовании внучатой племянницы. Будучи захвачен врасплох и вынужденный отвечать без предварительного изучения вопроса, мистер Тоукингтон тем не менее высказался в том смысле, что согласно новому закону внучатая племянница, скорее всего, была бы исключена из числа наследников. Однако он проявил интерес к делу и выразил готовность, пользуясь случаем, проверить свои предварительные выводы. Не будет ли мистер Мерблс любезен зайти к нему и обсудить этот вопрос в ходе личной встречи? Мистер Мерблс объяснил, что в данный момент ужинает с двумя друзьями, заинтересованными в этом деле. В таком случае не захотят ли и его друзья заглянуть к мистеру Тоукингтону?

— У Тоукингтона есть отличный портвейн, — отведя трубку в сторону и прикрыв ее ладонью, сказал мистер Мерблс.

— Тогда почему бы не пойти и не отведать его? — с готовностью откликнулся Уимзи.

— Это недалеко, в Грейс-Инне^[173], — добавил мистер Мерблс.

— Тем более, — обрадовался лорд Питер.

Мистер Мерблс снова поднес трубку к уху, поблагодарил мистера Тоукингтона за приглашение и сообщил, что они всей компанией тут же отправляются в Грейс-Инн. «Вот и отлично», — радушно проговорил мистер Тоукингтон, прежде чем повесить трубку.

По прибытии в контору мистера Тоукингтона они обнаружили дубовую входную дверь гостеприимно приоткрытой и не успели постучать, как мистер Тоукингтон собственной персоной распахнул ее настежь и приветствовал гостей громким бодрым голосом. Это был крупный, широкоплечий мужчина цветущего вида и с хрипловатым голосом. В зале суда он прославился своим знаменитым: «Позвольте вас спросить», которое являлось прелюдией к пытке упрямых свидетелей, которых он гнул в бараний рог, после чего с блеском разоблачал их ложь. Уимзи он знал в лицо, по поводу знакомства с инспектором Паркером выразил бурный восторг и под радостные восклицания жестом пригласил компанию входить.

— Пока вы ехали, я вник в суть вашего вопроса, — сказал он. — Какая нелепость, не правда ли: люди, пишущие законы, не могут точно выразить, что они хотят сказать. Ха! Почему так, лорд Питер, не знаете? Ха-ха! Входите, входите!

— Думаю, потому, что законы пишут юристы, — усмехнулся в ответ Уимзи.

— Чтобы не остаться без работы? Рискну согласиться с вами. Даже юристам нужно на что-то жить. Ха! Отлично. Ну, Мерблс, а теперь, если не возражаете, изложите ваше дело еще раз, более подробно.

Мистер Мерблс снова объяснил суть вопроса, представив генеалогическое древо Доусонов и изложив соображения по поводу мотива убийства.

— Эге! — воскликнул мистер Тоукингтон, весьма довольный. — Хорошо… очень хорошо. Ваша идея, лорд Питер? Блестящая догадка. Кстати, скамья подсудимых в Олд-Бейли^[174] забита слишком догадливыми людьми. Ха! Будьте осторожны, молодой человек, а то плохо кончите. Хе-хе. Ну ладно. Вопрос здесь сводится к интерпретации слова «потомки» — ухватываете, Мерблс? Да. Вы, похоже, трактуете его как потомки ad infinitum. Почему вы пришли к такому выводу, позвольте вас спросить?

— Я не говорил, что так оно есть, я сказал лишь, что так может быть, — мягко возразил мистер Мерблс. — Судя по всему, в намерение законодателей входило исключить из числа наследников дальних родственников и считать потомками только тех, кто является не менее чем внуками наследодателя или его братьев и сестер.

— Намерение? — рявкнул мистер Тоукингтон. — Вы меня удивляете, Мерблс! Закон не имеет ничего общего с добрыми намерениями. Что говорится в нашем законе? «Единокровным братьям и сестрам и их потомкам». В отсутствие иных определений я бы сказал, что в данном случае слово «потомки» должно трактоваться так же, как оно трактовалось до принятия нового закона в отношении наследников человека, не оставившего завещания, — во всяком случае, в вопросе о личной собственности, которая, как я понимаю, и является предметом нынешнего рассмотрения, правильно?

— Да, — подтвердил мистер Мерблс.

— Тогда у вашей внучатой племянницы нет никаких шансов доказать свое право на наследство!

— Прошу прощения, — вклинился Уимзи, — я знаю, что профаны жутко раздражают специалиста, но не окажете ли вы любезность объяснить, что это чертово слово значило тогда и значит теперь, это очень помогло бы мне понять суть дела.

— Ха! Ну, слушайте, — любезно ответил мистер Тоукингтон. — До тысяча восемьсот тридцать седьмого года…

— При королеве Виктории, я знаю, — с пониманием поддакнул Питер.

— Совершенно верно. В то время, когда королева Виктория взошла на трон, слово «потомки» не имело юридического значения — никакого.

— Это удивительно!

— Вас слишком легко удивить, — сказал мистер Тоукингтон. — Многие слова и выражения не имеют юридического значения. А есть такие, юридический смысл которых не совпадает с обиходным. Кстати, выражение «желтый нарцисс» в английском преступном мире означает адвоката. Ха! Советую вам никогда его не употреблять. Никогда. Так вот: слова, которые ничего не значат в вашей обиходной речи, могут иметь вполне определенное значение на юридическом жаргоне. Например, вы употребляете слово «отказ», имея в виду то, что вам отказали или вы кому-то отказали в какой-то просьбе. А на юридическом языке это слово означает специально оговоренный в завещании дар, вычитающийся из общей наследственной массы. Такие разночтения могут порождать путаницу и приводить к результатам, далеким от ваших намерений. Понимаете? Ха-ха!

— Понимаю.

— Очень хорошо. Итак, до 1837 года слово «потомки» ничего особенного не означало. Выражение «завещаю что-то некоему лицу и его потомкам» просто давало этому лицу пожизненное право на имущество. Ситуацию с наследованием изменил Закон о завещаниях тысяча восемьсот тридцать седьмого года.

— Только в той части, которая касалась наследства по завещанию, — уточнил мистер Мерблс.

— Совершенно верно. После тридцать седьмого года слово «потомки» в завещании стало означать «наследника по происхождению», то есть ad infinitum. С другой стороны, де-факто слово «потомки» сохранило свой старый смысл — или недостаток смысла. Ха-ха! Все пока ясно?

— Да, — ответил мистер Мерблс. — И при отсутствии завещания на личное имущество…

— К этому я как раз и подхожу, — сказал мистер Тоукингтон.

— …слово «потомки» продолжало означать «наследников по происхождению» вплоть до тысяча девятьсот двадцать шестого года, — закончил свою мысль мистер Мерблс.

— Стоп! — сказал мистер Тоукингтон. — Потомки ребенка или детей покойного, разумеется, принадлежали к «потомкам ad infinitum», но потомки людей, не являющихся детьми покойного, уже не причислялись к его потомству. И это положение оставалось в силе до тысяча девятьсот двадцать шестого года. А поскольку в новом законе не содержится никаких утверждений, его опровергающих, думаю, мы должны считать, что оно продолжает действовать. Ха! А теперь позвольте спросить! В рассматриваемом нами случае претендентка на наследство не является ни ребенком покойной, ни потомком ребенка покойной, ни ребенком покойной сестры покойной? Соответственно, согласно новому закону, она, полагаю, исключается из числа наследников. Ясно? Ха!

— Ваша мысль мне понятна, — сказал мистер Мерблс.

— Более того, — продолжил мистер Тоукингтон, — после тысяча девятьсот двадцать пятого года «потомки» по завещанию или де-факто не являются «потомками ad infinitum». По крайней мере, в законе это прописано четко, и в данной части закон 1837 года отменен. Не то чтобы это имело непосредственное отношение к нашему делу. Но это может служить обозначением тенденции современной интерпретации и влиять на ход мыслей судьи при решении вопроса о толковании термина «потомки» в свете нового закона!

— Преклоняюсь перед вашей непревзойденной эрудицией, — сказал мистер Мерблс.

— Так или иначе, — вставил Паркер, — любая неопределенность в этом вопросе порождает мотив для убийства не меньший, чем уверенность в грядущем отсутствии прав на наследство. Если даже Мэри Уиттакер только предполагала, что может потерять деньги, доживи ее двоюродная бабушка до тысяча девятьсот двадцать шестого года, она вполне могла поддаться искушению устранить ее чуть раньше — чтобы исключить сомнения.

— Это весьма вероятно, — согласился мистер Мерблс.

— Расчетливо, очень расчетливо, ха! — добавил мистер Тоукингтон. — Но вы понимаете, что все эти ваши построения зависят от того, знала ли Мэри Уиттакер о новом законе и его возможных последствиях для себя до октября тысяча девятьсот двадцать пятого года.

— Не вижу причин, по которым она не могла этого знать, — сказал Уимзи. — Сам я прочел об этом в «Ивнинг баннер», кажется, это было за несколько месяцев до того — приблизительно тогда, когда закон проходил второе чтение. И вспомнил я о той статье, когда услышал фразу об исключении из числа наследников давно пропавших дальних родственников. Мэри Уиттакер точно так же могла ее прочесть.

— А если прочла, она наверняка обратилась за консультацией к юристу, — предположил мистер Мерблс. — Кто ее адвокат?

Уимзи покачал головой.

— Не думаю, что она, имея голову на плечах, стала бы обращаться к нему, — возразил он. — Видите ли, если бы она это сделала и адвокат сообщил ей, что она, возможно, не получит ничего, если мисс Доусон либо не составит завещания, либо не скончается до января двадцать шестого года, а после этого старушка вдруг неожиданно умерла бы в октябре двадцать пятого, разве у ее поверенного не возникли бы вопросы? Это было бы неосмотрительно с ее стороны. Я думаю, она под вымышленным именем пошла к какому-нибудь стороннему юристу и задала ему кое-какие невинные вопросы.

— Скорее всего, — согласился мистер Тоукингтон. — А у вас определенный криминальный талант.

— Во всяком случае, задумай я совершить преступление, я бы действовал с разумной предосторожностью, — парировал Уимзи. — Удивительно, какие оплошности порой допускают убийцы. Но я высоко оцениваю интеллект мисс Уиттакер. Бьюсь об заклад, она-то как следует замела следы.

— А ты не думаешь, что мистер Пробин мог упомянуть об этой проблеме, когда приезжал и старался уговорить мисс Доусон составить завещание? — предположил Паркер.

— Я не думаю, — решительно заявил Уимзи, — а практически уверен, что он пытался втолковать старушке суть дела, только ее так пугала сама мысль о завещании, что она наверняка не дала ему и слова сказать. Но, по моим представлениям, старик Пробин слишком тертый калач, чтобы внушать наследнице, что для нее единственный шанс получить свои денежки — это позаботиться о том, чтобы ее двоюродная бабка не дожила до вступления в силу нового закона. Вот вы бы сказали такое кому-нибудь, мистер Тоукингтон?

— Нет, если бы сам это знал, — ухмыльнулся мистер Тоукингтон.

— Это было бы крайне непрофессионально, — согласился мистер Мерблс.

— В любом случае это нетрудно выяснить, — сказал Уимзи. — Пробин живет в Италии, я как раз собирался писать ему, но, может, лучше это сделать вам, Мерблс? И между прочим упомяните, что мы с Чарлзом хотели бы знать, как найти того, кто мог консультировать мисс Уиттакер по этому делу.

— Надеюсь, ты не забыл, — заметил Паркер, — что, прежде чем выяснять мотив убийства, обычно находят доказательства того, что таковое имело место? Пока нам известно лишь то, что после тщательных посмертных исследований два квалифицированных врача подтвердили смерть мисс Доусон от естественных причин.

— Чарлз, кончай твердить одно и то же. Мне это надоело. Ты как тот «гордый Ворон старых дней». — И он процитировал: — «…в пышной важности своей он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей, он взлетел — и сел на ней»^[175]. Вот подожди, опубликую я свой эпохальный труд «Справочник убийцы, или Сто один способ причинить внезапную смерть», тогда увидишь, что меня на мякине не проведешь.

— Ну-ну, — хмыкнул Паркер.

Однако на следующее утро он отправился-таки к главному комиссару и доложил, что находит основания всерьез заняться делом Агаты Доусон.

Глава 15

Искушение святого Петра

Когда Паркер вышел из кабинета комиссара, его остановил дежурный офицер.

— Вас какая-то дама спрашивала по телефону, — сообщил он. — Я сказал ей позвонить в десять тридцать. Сейчас уже почти время.

— Как ее имя?

— Некая миссис Форрест. Она не сказала, что ей нужно.

«Странно», — подумал Паркер. Его изыскания в этой части были настолько малоплодотворными, что он практически исключил миссис Форрест из тайны гибели девицы Гоутубед — просто держал ее где-то на задворках памяти на будущее. Ему даже пришла в голову забавная мысль, что дама с опозданием обнаружила пропажу бокала и ей требуются его профессиональные умения. В этот момент, прервав эти размышления, его позвали к телефону. Звонила миссис Форрест.

— Это детектив-инспектор Паркер? Простите, что беспокою вас, но не могли бы вы дать мне адрес мистера Темплтона?

— Темплтона? — переспросил Паркер, в первый момент не сообразив, о ком речь.

— Разве фамилия того джентльмена, который приходил с вами, не Темплтон?

— Ах да, конечно. Прошу прощения, я… просто это дело ускользнуло из моей памяти. Так вам нужен его адрес?

— У меня есть кое-какая информация, которая, думаю, может его заинтересовать.

— Вот как? Миссис Форрест, вы вполне можете передать ему ее через меня.

— Не вполне, — промурлыкал голос на том конце провода. — Понимаете, вы — лицо официальное, а я предпочла бы написать мистеру Темплтону в частном порядке, предоставив ему самому решать, делиться ли с вами этой информацией.

— Понимаю. — Паркер лихорадочно соображал: Пикадилли, 110а — не тот адрес, который следовало бы сообщать миссис Форрест как адрес «мистера Темплтона». Письмо может не дойти, или, того хуже, она вздумает отправиться туда сама и обнаружит, что тамошний портье не знает никакого мистера Темплтона. Это наверняка ее насторожит, и она скроет информацию.

— Как вы понимаете, — сказал Паркер, — я не имею права сообщать адрес мистера Темплтона без его разрешения. Но вы можете ему позвонить…

— О да, конечно. Он есть в телефонном справочнике?

— Нет… Но я дам вам его личный номер.

— Большое спасибо. Еще раз простите за беспокойство.

— Никакого беспокойства. — И он назвал ей номер телефона лорда Питера.

Повесив трубку и выждав секунду-другую, он сам набрал этот номер.

— Слушай, Уимзи, — сказал он, — мне звонила миссис Форрест. Она хотела написать тебе, но я не дал ей твоего адреса, а дал номер телефона, так что, если она позвонит и спросит мистера Темплтона, не забудь, что это ты.

— Отлично. Интересно, что понадобилось от меня нашей прекрасной леди?

— Возможно, ей пришло в голову, что следует рассказать более правдоподобную историю, и она решила кое-что добавить к ней с целью усовершенствования.

— Тогда есть вероятность, что она выдаст себя: предварительный набросок зачастую бывает более убедительным, нежели окончательное полотно.

— Не могу не согласиться. Сам я из нее больше ничего вытянуть не смог.

— Естественно. Наверняка, подумав, она поняла, что довольно странно вовлекать Скотленд-Ярд в розыск блудных мужей. Она сообразила: что-то происходит — и сочла, что из такого придурковатого увальня, как я, в отсутствие официального Цербера ей будет легче выкачать информацию.

— Не исключено. Ну, ты разбирайся с миссис Форрест, а я займусь поисками юриста-консультанта.

— Больно уж расплывчат круг этого поиска.

— Ничего, у меня есть идея, которая может сработать. Если будет результат, сообщу.

Звонок миссис Форрест, как и ожидалось, последовал минут через двадцать, но она успела изменить условия. Не окажет ли мистер Темплтон любезность зайти к ней сегодня около девяти часов вечера, если это не создаст для него никаких неудобств? Она все хорошо обдумала и решила не доверять бумаге свою информацию.

Мистер Темплтон будет очень рад встретиться, у него нет других планов на сегодняшний вечер, никаких неудобств, даже не думайте об этом.

Не будет ли мистер Темплтон так добр никому не сообщать о своем визите? Мистер Форрест и его приспешники постоянно следят за миссис Форрест и только и ждут случая уличить ее в чем-нибудь за тот месяц, что остается до окончательного решения суда о разводе, так что любая компрометирующая информация, представленная королевскому проктору^[176], была бы для нее катастрофой. Желательно, чтобы мистер Темплтон доехал на метро до станции «Бонд-стрит» и дошел до дома пешком, чтобы не оставлять машину на улице или чтобы таксист не мог потом свидетельствовать в суде против миссис Форрест.

Мистер Темплтон галантно обещал повиноваться всем указаниям дамы.

Миссис Форрест была весьма благодарна и сказала, что будет ждать его в девять часов.

— Бантер!

— Милорд?

— Сегодня вечером я ухожу. Меня просили не говорить куда, поэтому не говорю. Но, с другой стороны, подспудно чувствую, что было бы неблагоразумно позволить себе бесследно исчезнуть из поля зрения смертных, так сказать. Поэтому оставляю адрес в запечатанном конверте. Если до завтрашнего утра не объявлюсь, можно считать меня свободным от всех обещаний.

— Очень хорошо, милорд.

— И если меня не найдут по этому адресу, нелишне будет проверить… Эппингский лес или Уимблдон-Коммон^[177].

— Я вас понял, милорд.

— Кстати, вы сделали фотографии тех отпечатков пальцев, которые я передал вам какое-то время назад?

— Да, милорд.

— Вероятно, они понадобятся мистеру Паркеру для кое-какого расследования, которое ему придется провести.

— Я все понял, милорд.

— Это, как вы понимаете, не имеет никакого отношения к моей сегодняшней вылазке.

— Разумеется, милорд.

— А теперь принесите мне, пожалуйста, каталог Кристи. Я собираюсь посетить тамошний аукцион, а потом пообедаю в клубе.

И, выбросив из головы мысли о преступлении, лорд Питер направил свои интеллектуальные и финансовые возможности на то, чтобы, перебивая ставки, сорвать игру дилеров. Его небезобидно озорное настроение весьма располагало к подобному занятию.

Должным образом выполнив все поставленные перед ним условия, лорд Питер пешком прибыл к жилому дому на Саут-Одли-стрит. Как и в первый раз, миссис Форрест открыла дверь сама. Удивительно, отметил про себя Уимзи, что в ее ситуации она, судя по всему, не держала ни горничной, ни компаньонки. С другой стороны, подумал он, компаньонку, призванную свидетельствовать беспорочность хозяйки, можно и подкупить. В общем и целом миссис Форрест, видимо, исповедовала здравый жизненный принцип: никаких сообщников; в конце концов, многих правонарушителей погубило именно то, что они не знали простых правил. Ему вспомнилось:

Миссис Форрест рассы́палась в извинениях за доставленное ею мистеру Темплтону неудобство.

— Но я никогда не знаю, следят за мной в данный момент или нет, — сказала она. — Это чистое злодейство. Учитывая то, как вел себя по отношению ко мне мой муж, я считаю это возмутительным.

Гость согласился с тем, что мистер Форрест, должно быть, настоящее чудовище, иезуитски придержав при себе мнение, что чудовище это, вероятно, мифологическое.

— А теперь вы теряетесь в догадках, зачем я вас к себе пригласила, — продолжила дама. — Входите же, садитесь на диван. Не желаете ли виски или кофе?

— Кофе, пожалуйста.

— Дело в том, что после вашего визита я кое-что узнала. Находясь в весьма сходных обстоятельствах, — (короткий смешок), — я очень сочувствую жене вашего друга.

— Сильвии, — вставил лорд Питер с похвальной услужливостью. — О да. Характер у нее, конечно, не сахар и все такое, но ее спровоцировали. Да-да, точно. Бедная женщина. Такая чувствительная… она страшно нервничает, знаете ли.

— Еще бы! — Миссис Форрест покачала головой в каком-то фантастическом тюрбане. Задрапированная по самые брови в золотистую ткань, из-под которой выглядывали лишь два полумесяца желтых волос, плотно прилегающих к скулам, в этом экзотически расшитом наряде она напоминала юного принца из «Сказок тысячи и одной ночи». Ее пальцы, протянувшие гостю чашку кофе, были густо унизаны кольцами.

— Так вот. Я видела, что для вас очень важно выяснить правду. Хотя, как я уже говорила, ко мне все это и не имеет никакого отношения, я упомянула о вашем деле в письме к… к моему другу, который в тот вечер ужинал у меня.

— Очень любезно с вашей стороны проявить такой интерес, — сказал Уимзи, принимая у нее чашку. — Да… э-э… очень любезно.

— Он — мой друг — сейчас за границей, потребовалось время, чтобы письмо до него дошло, поэтому ответ я получила только сегодня.

Словно бы собираясь с мыслями, миссис Форрест отпила глоток кофе.

— И этот ответ меня немало удивил. Мой друг напомнил мне, что после ужина, почувствовав, что в гостиной стало немного душно, он открыл окно — вон то, которое выходит на Саут-Одли-стрит, — и заметил стоявшую там машину: маленькую, закрытую, то ли черную, то ли синюю. И пока он смотрел на нее, просто так, без цели, из дома вышли мужчина и женщина, не из моего подъезда, а из соседнего или через один слева, сели в машину и уехали. Мужчина был во фраке, и мой друг подумал, что, возможно, это тот, кого вы ищете.

Лорд Питер, поднеся чашку ко рту, слушал с большим вниманием.

— А девушка тоже была в вечернем платье?

— Нет, и это особенно удивило моего друга. Она была в простом темном костюме и шляпке.

Лорд Питер постарался поточнее вспомнить, как была одета в последний свой день Берта Гоутубед. Неужели наконец появилась зацепка?

— Гм-м… это очень интересно, — пробормотал он. — Наверное, никаких других деталей ее одежды ваш приятель не запомнил?

— Нет, — с сожалением ответила миссис Форрест, — однако написал, что мужчина поддерживал девушку за талию, словно та была уставшей или неважно себя чувствовала, он даже расслышал его фразу: «Все хорошо… на свежем воздухе тебе станет лучше». Но вы совсем не пьете свой кофе.

— О, прошу меня простить, — сказал Уимзи, очнувшись от размышлений. — Задумался, пытался сложить два и два… каков хитрец. Ах да, кофе. Вы не возражаете, если я не стану пить этот, а попрошу вас налить мне другой, без сахара?

— Ах, простите ради бога. Мне казалось, что обычно мужчины пьют черный с сахаром. Давайте чашку, я вылью.

— Не беспокойтесь, я сам. — На маленьком столике не было полоскательницы, поэтому Уимзи быстро встал, подошел к окну и выплеснул кофе в наружный цветочный ящик. — Все в порядке. А вы не хотите еще чашечку?

— Благодарю, но нет, потом не смогу уснуть.

— Один глоток.

— Ну ладно, раз вы настаиваете. — Она наполнила обе чашки, села и стала пить маленькими глотками. — В сущности, вот и все, просто я подумала, что вам это может быть интересно.

— Вы очень правильно поступили, — сказал Уимзи.

Они поболтали еще немного — о последних спектаклях («Я, знаете ли, редко выхожу, в моей ситуации лучше не привлекать к себе внимания»), о книгах («Обожаю Майкла Арлена»). Читала ли она его роман «Влюбленные»? Еще нет, но уже заказала в библиотеке. Не желает ли мистер Темплтон что-нибудь съесть или выпить? Бренди? Ликер?

Нет, спасибо. Мистер Темплтон полагает, что ему уже пора на покой.

— Нет… не уходите… мне так одиноко долгими вечерами. — В ее голосе послышалось отчаяние. Лорд Питер снова сел.

Хозяйка начала сбивчиво и смущенно рассказывать о своем «друге». Она стольким пожертвовала ради него. И теперь, когда развод уже совсем близок, у нее появилось ужасное ощущение, что ее друг уже не так нежен с ней, как прежде. Женщине очень больно переживать подобное, жизнь так жестока.

И так далее.

Время шло, и лорд Питер испытывал неловкость, видя, что она наблюдает за ним. Слова слетали с ее губ поспешно, но совершенно бесстрастно, как заученные, а вот глаза явно выражали ожидание — ожидание чего-то пугающего, к чему она тем не менее была готова. Она напоминала ему человека, которому предстоит хирургическая операция и который настроился на нее, понимая, что она необходима, но все же внутренне весь сжимается при мысли о ней.

Он, со своей стороны, поддерживал эту бессмысленную беседу, стараясь за ничего не значившей болтовней разгадать истинный смысл ее поведения.

Внезапно его осенило: она пыталась — неуклюже, по-дурацки, словно вопреки собственной воле — соблазнить его.

Сам по себе этот факт не показался ему странным. Он был весьма богат, хорошо воспитан, привлекателен и в свои тридцать семь лет достаточно умудрен жизненным опытом, чтобы довольно часто получать подобные предложения, причем не всегда от многоопытных женщин. Бывали среди них и те, кто жаждали получить первый опыт, и те, кто сами могли поделиться с ним своим. Но подобная неумелость со стороны женщины, которая якобы уже была замужем и имела любовника, ему еще не встречалась.

Более того, он предвидел, что этот новый опыт не доставит ему удовольствия. Будучи довольно красивой, миссис Форрест совсем не привлекала его. Несмотря на весь ее макияж и весьма откровенное одеяние, она производила впечатление старой девы — и даже бесполого существа. Паркер, человек строгих моральных правил и ограниченного опыта светской жизни, не уловил бы этих эманаций. Но Уимзи уже тогда, в их первую встречу, почувствовал ее фригидную сущность и с еще большей силой ощущал ее теперь. Ему до сих пор не доводилось встречать женщины, настолько лишенной великого «Этого»^[179], столь превозносимого Элинор Глин.

Она прижалась к нему обнаженным плечом, осыпав белой пудрой тонкое сукно его костюма.

Шантаж — первое, что пришло ему в голову. Следующим номером в дверях, пылая праведным гневом и оскорбленными чувствами, должен был появиться так называемый мистер Форрест или его представитель. «Симпатичная маленькая ловушка», — подумал Уимзи и произнес вслух:

— Ну, теперь мне действительно пора.

Она схватила его за руку.

— Не уходите!

В ее прикосновении не было нежности — только своего рода отчаяние. «Ей следовало немного попрактиковаться, тогда вышло бы убедительнее», — подумал он.

— Мне правда не следует дольше у вас оставаться, — мягко произнес Уимзи, — да и для вас это небезопасно.

— Я готова рискнуть, — ответила она.

Страстная женщина произнесла бы это страстно. Или с веселой отвагой. Или с вызовом. Или соблазнительно. Или загадочно.

Она же сказала это угрюмо, впившись пальцами в его руку.

«А, черт с ним, рискну, — подумал Уимзи. — Должен же я узнать — и узна́ю, что за всем этим стоит».

— Бедная малышка. — Он подпустил хрипотцы в голос, приготовившись изображать влюбленного идиота, и, обняв ее, почувствовал, как ее тело напряглось, но она издала тихий вздох облегчения.

Внезапно он резко притянул ее к себе и поцеловал в губы, умело имитируя преувеличенную страсть.

И тут он все понял. Мужчина, однажды испытавший такое, всегда безошибочно распозна́ет этот жуткий спазм, это неконтролируемое, тошнотворное отвращение плоти к ласке. На какой-то миг ему показалось, что ее вот-вот по-настоящему вырвет.

Он мягко отпустил ее и встал, несколько обескураженный, но по-своему торжествующий: значит, интуиция его не подвела.

— Это было недопустимо с моей стороны, — беспечно сказал он. — Вы заставили меня забыться. Но вы ведь простите меня, правда?

Она потрясенно кивнула.

— И мне действительно пора. Уже очень поздно. Где моя шляпа? Ах да, в прихожей. Ну, до свидания, миссис Форрест, берегите себя. И большое спасибо, что сообщили мне о том, что видел ваш друг.

— Вы в самом деле уходите?

Она говорила так, словно потеряла всякую надежду.

«Господи боже мой, — подумал Уимзи, — что же ей все-таки нужно? Заподозрила, что мистер Темплтон не совсем тот, за кого себя выдает? Хотела оставить его на ночь, чтобы иметь возможность проверить метку из прачечной на рубашке? Может, помочь ей, вручив визитку лорда Питера Уимзи?»

Направляясь к выходу, он не всерьез повертел в голове эту мысль.

Миссис Форрест отпустила его без дальнейших уговоров.

Выйдя в прихожую, он обернулся и посмотрел на нее. Она стояла посреди комнаты, наблюдая за ним, и лицо ее выражало такую яростную смесь страха и гнева, что у лорда Питера кровь застыла в жилах.

Глава 16

Железное алиби

Мисс Уиттакер и младшая мисс Файндлейтер вернулись из своей экспедиции. Мисс Климпсон, сыщица высокого класса, с письмом лорда Питера в качестве талисмана в кармане юбки, пригласила мисс Файндлейтер к себе на чай.

Вообще-то девушка и сама по себе интересовала мисс Климпсон. Ее глупая аффектация и порывистость, попугайское повторение модных современных словечек были симптомами, хорошо понятными опытной старой деве. На самом деле, по ее мнению, они свидетельствовали о том, что девушка глубоко несчастна и совершенно не удовлетворена ограниченной жизнью в провинциальном городишке. А кроме того, мисс Климпсон не сомневалась, что красивая Мэри Уиттакер «заарканила», как она мысленно выразилась, Веру Файндлейтер. «Для девушки стало бы настоящим избавлением, — думала мисс Климпсон, — если бы она испытала привязанность к какому-нибудь юноше. Для школьницы естественно быть schwärmerisch^[181] по отношению к подруге, но для молодой двадцатидвухлетней женщины это весьма нежелательно. А эта Уиттакер явно поощряет ее. Еще бы! Ей приятно иметь рядом кого-то, кто ею восхищается и готов быть у нее на посылках. И она предпочитает, чтобы это был человек недалекий, который не может составить ей конкуренцию. Если бы Мэри Уиттакер решила выйти замуж, то ей подошел бы разве что кролик». (Живое воображение мисс Климпсон услужливо нарисовало ей образ такого «кролика» — светловолосого, чуть пузатого мужчины, который без конца твердит: «Я должен посоветоваться с женой». Мисс Климпсон никогда не могла взять в толк, зачем Бог вообще создает таких мужчин. Она считала, что мужчина должен быть уверенным в себе, пусть даже не слишком добрым и умным. Она осталась старой девой по стечению обстоятельств, но не по натуре — по натуре она была истинной женщиной.)

«Однако, — думала мисс Климпсон, — Мэри Уиттакер не из тех, кто стремится замуж. У нее характер деловой женщины-профессионалки. Кстати, профессия у нее есть, но она не собирается продолжать ею заниматься. Ее профессия требует слишком большого сострадания и подчинения врачу, а Мэри Уиттакер предпочитает сама контролировать чужие жизни. «Лучше быть Владыкой Ада, чем слугою Неба!»^[182]. Господи, прости! Наверное, немилосердно сравнивать человека с сатаной. Впрочем, это ведь всего лишь поэзия, там, наверное, можно. В любом случае я уверена, что добром для Веры Файндлейтер эта связь не кончится».

Гостья мисс Климпсон охотно повествовала о проведенном ими в деревне месяце. Сначала они несколько дней ездили по окрестностям, но потом услышали о чудесной птицеферме, которая продавалась в Кенте, неподалеку от Орпингтона, отправились взглянуть на нее и узнали, что хозяевам нужно продать ферму в ближайшие две недели. Было бы неблагоразумно купить ее с ходу, не выяснив всех обстоятельств, не присмотревшись, и на их удачу прямо рядом с фермой сдавался прелестный меблированный коттедж. Они сняли его на несколько недель, чтобы мисс Уиттакер могла «оглядеться» и ознакомиться с состоянием птицеводческого бизнеса в окру́ге и всем прочим. Ах, как им было хорошо, как чудесно жить и вести хозяйство вместе, вдали от всей этой глупой домашней публики.

— Разумеется, я не вас имею в виду, мисс Климпсон. Вы приехали из Лондона и мыслите гораздо шире. Но в этой лихэмптонской компании я просто не могу больше оставаться, и Мэри тоже.

— Не сомневаюсь, это и впрямь замечательно — освободиться от привычных условностей, — сказала мисс Климпсон, — особенно пребывая в обществе родственной души.

— Да! Мы с Мэри стали лучшими подругами, хотя она, разумеется, намного умней меня. И мы точно решили купить ферму и держать ее вместе. Ну разве это не прекрасно?

— А вам не будет немного скучно и одиноко: две девушки — и больше никого вокруг? Ведь вы привыкли в Лихэмптоне встречаться со множеством молодых людей. Не будете скучать по теннису, кавалерам и всему прочему?

— Да ничуть! Если бы вы только знали, какие они все глупые! И вообще, я не нуждаюсь в мужчинах! — Мисс Файндлейтер тряхнула головкой. — У них нет никаких интересных идей. И на женщину они всегда смотрят как на домашнее животное или игрушку. Да такая женщина, как Мэри, одна сто́ит полсотни таких, как они. Слышали бы вы, как этот Маркхем тут недавно рассуждал о политике с мистером Тредгоулдом, никому слова вставить не давал, а потом эдак снисходительно говорит: «Боюсь, вам, мисс Уиттакер, все это скучно слушать». А Мэри своим спокойным тоном ему отвечает: «О, мистер Маркхем, тема разговора отнюдь не кажется мне скучной». Но он такой тупой, что даже не понял иронии и ответил: «Никто не ждет, чтобы женщины интересовались политикой. Но, вероятно, вы — из тех современных молодых дам, которые выступают за избирательные права для всяких эмансипе?» Представляете? И почему мужчины становятся так несносны, когда говорят о женщинах?

— Я думаю, они склонны испытывать по отношению к женщинам некое ревнивое чувство, — задумчиво ответила мисс Климпсон, — а ревность делает человека брюзгливым и грубым. Наверное, когда такой человек хочет выказать кому-то презрение, но в глубине души с ужасом сознает, что не имеет для этого никаких оснований, он преувеличенно подчеркивает свое презрение в разговоре. Вот почему, моя дорогая, я стараюсь никогда не отзываться о мужчинах насмешливо — даже притом, что они часто этого заслуживают. Но если я буду это делать, то все сочтут меня завистливой старой девой, разве не так?

— Ну, я-то в любом случае намерена остаться старой девой, — огрызнулась мисс Файндлейтер. — Мы с Мэри это уже для себя решили. Нас интересуют дела, а не мужчины.

— Ну что ж, тогда вы сделали правильный первый шаг, чтобы испытать себя, — сказала мисс Климпсон. — Прожить с человеком вместе целый месяц — это прекрасная проверка. Полагаю, вам кто-то помогал по хозяйству?

— Абсолютно никто. Мы все делали сами, и это было так здорово! Я теперь мастерица скрести полы и разжигать камин, а Мэри просто восхитительная кухарка. Это такое отдохновение от слуг, которые дома вечно толкутся вокруг. Конечно, у нас был современный коттедж, оборудованный всеми необходимыми приспособлениями, — кажется, он принадлежал каким-то людям из театрального мира.

— А чем вы занимались в свободное от птицеводства время?

— О, мы разъезжали в машине, осматривали окрестности, посещали рынки. Рынки — очень занятное место, там столько смешных старых фермеров и других необычных людей. Конечно, я и раньше бывала на рынках, но с Мэри это было гораздо интересней, и мы примечали все, что может впоследствии оказаться полезным для нашей собственной торговли.

— И вы ни разу не ездили в столицу?

— Нет.

— Я думала, вы иногда предпринимали небольшие увеселительные прогулки.

— Мэри ненавидит Лондон.

— Но вам-то, наверное, хотелось иногда туда съездить?

— Не то чтобы очень. Во всяком случае, не теперь. Раньше меня это привлекало, но, думаю, это было всего лишь следствием своего рода душевного томления человека, у которого нет цели в жизни. На самом деле там нет ничего интересного.

Мисс Файндлейтер рассуждала с видом человека, все испытавшего, пресытившегося впечатлениями и освободившегося от иллюзий. Мисс Климпсон сдержала улыбку. Роль наперсницы была для нее не нова.

— Значит, вы все это время провели только вдвоем?

— До единой минуты. И мы ничуть не надоели друг другу.

— Надеюсь, ваш эксперимент окажется успешным, — сказала мисс Климпсон. — Но когда вы действительно начнете свою совместную жизнь, не будет ли благоразумно время от времени все же устраивать передышки, как вы думаете? Смена окружения хоть ненадолго полезна всем. Я на своем веку повидала немало счастливых дружб, испорченных тем, что люди слишком много времени проводили с глазу на глаз.

— Значит, это были не настоящие дружбы, — безапелляционно заявила девушка. — Мы с Мэри совершенно счастливы вместе.

— Тем не менее, — сказала мисс Климпсон, — позвольте старой женщине дать вам маленький совет: не стоит постоянно держать лук натянутым. Предположим, мисс Уиттакер захочется взять перерыв и одной провести день в Лондоне или, скажем, с друзьями. Вам нужно научиться не препятствовать ее желанию.

— Разумеется, я не буду ей препятствовать. Зачем же… — Она осеклась. — Я хочу сказать, что совершенно уверена: Мэри всегда будет предана мне так же, как я — ей.

— Это прекрасно, — сказала мисс Климпсон. — Чем дольше я живу, моя дорогая, тем больше убеждаюсь, что ревность — самое губительное чувство. В Библии сказано: «…люта, как преисподняя, ревность»^[183], и я в этом не сомневаюсь. Абсолютная преданность без ревности — вот идеал.

— Да. Хотя, естественно, человеку больно думать, что тот, кому ты беззаветно предан, заменяет тебя кем-то другим… Мисс Климпсон, вы ведь верите, что дружба должна быть на равных, правда?

— Полагаю, это и есть идеальная дружба, — задумчиво произнесла мисс Климпсон. — Но такие дружбы случаются очень редко. Я имею в виду — между женщинами. Не думаю, что встречалась с подобной дружбой за всю свою жизнь. Мужчины, по моим наблюдениям, более склонны к компромиссам в этом вопросе — может быть, потому, что у них гораздо более разносторонние интересы.

— Ну конечно! Мужская дружба! Столько о ней разговоров! Но я не верю, что у них настоящая дружба. Мужчина может уехать на долгие годы и забыть о своих друзьях. И они никогда не бывают до конца откровенны друг с другом. Мы же с Мэри поверяем друг другу все свои мысли и чувства. Мужчине достаточно знать, что его друг — хороший парень, его не интересует, что творится у того глубоко в душе.

— Может быть, поэтому их дружба дольше живет, — заметила мисс Климпсон. — Они не так требовательны друг к другу.

— Но великая дружба должна быть требовательной! — горячо воскликнула мисс Файндлейтер. — Она должна быть для человека всем. Удивительно, как она влияет на наши мысли, обогащая их. Вместо того чтобы сосредоточиваться на себе, человек сосредоточивается на другом. Разве не в этом, не в готовности умереть за другого — смысл христианской любви?

— Не знаю, — ответила мисс Климпсон. — Однажды я слышала проповедь замечательного священника на эту тему. Он сказал, что любовь подобного рода может легко обернуться идолопоклонством, если не быть осмотрительным, что слова Мильтона о Еве: «Мужчина создан только для Бога, а женщина для Бога в лице его»^[184] не сообразны с католической доктриной. Во всем нужно блюсти правильную меру, а когда одно человеческое существо взирает на мир только глазами другого, это уже чрезмерно.

— Для всякой женщины Бог должен быть превыше мужчины, разумеется, — довольно сухо произнесла мисс Файндлейтер. — Но если дружба взаимна — а я говорю именно о такой дружбе — и совершенно бескорыстна с обеих сторон, то она наверняка является благом.

— Любовь всегда благо, если она праведна, — согласилась мисс Климпсон, — но я думаю, что она не должна быть слишком собственническим чувством. Приходится воспитывать себя… — Она запнулась, но потом отважно закончила: — …И в любом случае, моя дорогая, я не могу сердцем не чуять, что более естественно — более подобающе в некотором смысле — объектами взаимной любви быть мужчине и женщине, нежели двум людям одного пола. В конце концов… э-э… это… плодотворный союз, — добавила она не без легкого лукавства. — И я уверена: когда подходящий МУЖЧИНА объявится на вашем горизонте…

— К черту подходящего мужчину! — сердито воскликнула мисс Файндлейтер. — Ненавижу подобные разговоры. Они заставляют меня мерзко чувствовать себя призовой коровой. Такая точка зрения в наши дни безнадежно устарела.

Мисс Климпсон осознала, что в порыве искреннего рвения перешла границу сыщицкой рассудительности, рискуя утратить благорасположенность своей информантки, и сочла за лучшее переменить тему. Тем не менее в одном она теперь могла точно заверить лорда Питера: кого бы ни видела тогда в Ливерпуле миссис Кроппер, то была не мисс Уиттакер. Надежным гарантом тому служила преданная мисс Файндлейтер, ни на шаг не отходившая от своей подруги.

Глава 17

Рассказ провинциального адвоката

«Письмо от мистера Пробина, солиситора в отставке;

Вилла «Бьянка», Фьезоле,

мистеру Мерблсу, солиситору,

Стэпл-Инн.

Лично и конфиденциально.

Уважаемый сэр,

меня весьма заинтересовало Ваше письмо, касающееся смерти мисс Агаты Доусон из Лихэмптона, и я постараюсь по возможности коротко, но точно ответить на Ваши вопросы, полагаясь, разумеется, на то, что все сведения о делах моей покойной клиентки останутся в строгой тайне. Исключение, конечно, составляет офицер полиции, которого вы упоминаете в связи с этим делом.

Вы хотели знать, (1) была ли осведомлена мисс Агата Доусон о том, что в соответствии с новым законом, чтобы ее внучатая племянница мисс Мэри Уиттакер могла унаследовать ее личное имущество, ей необходимо было составить завещательное распоряжение в ее пользу; (2) рекомендовал ли я ей когда-либо составить такое завещательное распоряжение и каков был ее ответ; (3) доводил ли я до сведения мисс Мэри Уиттакер, в какой ситуации она может оказаться, если ее двоюродная бабушка умрет, не оставив завещания, позднее 31 декабря 1925 года.

Итак, весной 1925 года один ученый друг обратил мое внимание на неопределенность формулировок некоторых статей нового закона, особенно в той части, которая касается интерпретации термина «потомок». Я немедленно проверил дела всех моих клиентов, чтобы убедиться, что у них имеются оформленные должным образом распоряжения, позволяющие избежать недоразумений и судебных исков в случае отсутствия завещания, и сразу обнаружил, что наследование имущества мисс Доусон ее внучатой племянницей мисс Уиттакер полностью зависит от интерпретации соответствующей статьи нового закона. Я знал, что мисс Доусон решительно настроена против составления завещания в силу суеверного страха смерти, с которым мы так часто сталкиваемся в своей профессиональной деятельности. Тем не менее я счел своим долгом разъяснить ей ситуацию и сделать все возможное, чтобы убедить ее подписать завещание. Для этого я отправился в Лихэмптон и изложил ей суть дела. Это было в марте, кажется, четырнадцатого числа — насчет точности даты не поручусь.

К несчастью, я застал мисс Доусон в момент, когда ее враждебный настрой против идеи составления завещания достиг наивысшего накала. Накануне врач сообщил ей, что в ближайшие недели необходимо сделать еще одну операцию, и, таким образом, трудно было выбрать худший момент для того, чтобы обсудить с ней вопрос, так или иначе касающийся ее кончины. Она решительно отвергла все мои предложения, заявив, что против нее плетут заговор с целью запугать ее так, чтобы она действительно умерла во время операции. Похоже, весьма бестактный врач напугал ее подобным предположением перед предыдущим хирургическим вмешательством. Но она его благополучно пережила и была решительно настроена пережить следующее, если только окружающие не будут ее сердить и устрашать.

Конечно, если бы она и впрямь умерла на операционном столе, вопрос решился бы сам собой и никакой нужды в завещании не возникло бы. Я заверил ее, что беспокоюсь о завещании именно потому, что ничуть не сомневаюсь: она благополучно доживет до следующего года, и попытался, как мог, еще раз объяснить ей положения нового закона. Она лишь еще больше рассердилась и ответила, что в таком случае у меня не было повода приезжать и будоражить ее подобными предложениями, поскольку у нее будет полно времени составить завещание после вступления нового закона в силу.

Естественно, лечащий врач, со свойственной всем им в этом вопросе недальновидностью, не позволял говорить ей правду о ее болезни, и она была убеждена, что следующая операция пройдет успешно и она проживет еще много лет. Когда же я рискнул проявить настойчивость, объясняя это тем, что мы, юристы, предпочитаем на всякий случай перестраховаться, она вконец разгневалась и фактически велела выставить меня из дома. Через несколько дней я получил от нее письмо, в котором она упрекала меня в дерзком поведении и уведомляла, что не может больше доверять человеку, который обошелся с ней столь бесцеремонно и грубо. По ее распоряжению я передал все ее дела, находившиеся в моем ведении, мистеру Ходжсону из Лихэмптона и с тех пор не имел никаких контактов ни с кем из членов ее семьи.

Таков ответ на два первых Ваших вопроса. Что же касается третьего, то, разумеется, я не считал допустимым информировать мисс Уиттакер о том, что ее право на наследство будет действительно, только если ее двоюродная бабка либо составит завещание, либо скончается не позднее 31 декабря 1925 года. Хоть у меня и не было никакого повода подозревать мисс Уиттакер в чем-либо дурном, я всегда придерживался мнения, что наследникам незачем знать заранее, сколько именно они получат в случае внезапной смерти наследодателя, ибо при любом непредвиденном несчастном случае с последним они могут оказаться в двусмысленной ситуации: наличие у них подобной информации, выйди оно наружу, может нанести ущерб их интересам. Единственное, что я счел возможным сказать, это: если мисс Доусон выразит желание видеть меня, за мной можно и нужно послать немедленно, в любое время дня и ночи. Разумеется, передача дел мисс Доусон другому юристу лишила меня возможности в дальнейшем оказывать на них хоть какое-то влияние.

В октябре 1925 года, чувствуя, что здоровье мое не так крепко, как прежде, я отошел от дел и перебрался в Италию. Сюда английские газеты доходят не всегда своевременно, поэтому я пропустил сообщение о смерти мисс Доусон. То, что она случилась столь неожиданно и при довольно загадочных обстоятельствах, конечно, не может не настораживать.

Вы также хотели знать мое мнение о психическом состоянии мисс Агаты Доусон в день нашей с ней последней встречи. Так вот, мыслила она совершенно здраво и была вполне дееспособна, чтобы заниматься делами. Правда, она никогда особо не ориентировалась в юридических вопросах, и мне было чрезвычайно трудно объяснить ей, какие проблемы могут возникнуть в связи с принятием нового закона. Она воспитывалась в сознании, что собственность всегда прямо и непосредственно переходит к следующему поколению, и ей было трудно понять, что положение может меняться. Мисс Доусон уверяла меня, что традиции никогда не позволят правительству принять подобный закон о наследовании. А когда я, преодолев сопротивление, все же сумел убедить ее, что это вполне возможно, она выразила абсолютную уверенность, что в любом случае суд не станет трактовать закон так, чтобы лишить мисс Уиттакер наследства, поскольку совершенно очевидно, что никто кроме нее претендовать на него не имеет права. «Я даже незнакома с герцогом Ланкастерским», — сказала она. Мисс Доусон была не слишком сообразительной особой, и я вовсе не уверен, что она до конца поняла суть проблемы, не говоря уж о ее упорном нежелании вообще говорить на эту тему. И тем не менее никаких сомнений в том, что она была compos mentis^[186], у меня нет. Причина, по которой я убеждал ее составить завещание перед операцией, разумеется, заключалась в опасении, что после и вследствие нее она утратит дееспособность или — что с формальной точки зрения то же самое — будет постоянно находиться под действием опиатов.

В надежде, что эта информация окажется Вам полезной,

Мистер Мерблс дважды очень внимательно перечитал письмо. При всей своей профессиональной рассудительности, даже он не мог теперь не признать, что здесь вырисовывается дело. Аккуратным старческим почерком он написал детективу-инспектору Паркеру короткое письмо с просьбой позвонить ему в Стэпл-Инн при первой же возможности.

У мистера Паркера, однако, в тот момент такой возможности не было. Он два дня напролет обходил адвокатские конторы, и при виде очередной медной таблички ему уже становилось дурно. Заглянув в длинный список, который держал в руке, он с отвращением сосчитал количество еще не охваченных им адресов.

Паркер был из тех дотошных, старательных людей, которых мир так недооценивает. Когда они с Уимзи трудились над каким-нибудь делом, само собой разумелось, что вся отнимающая много времени, кропотливая, нудная и однообразная работа доставалась Паркеру. Его временами крайне раздражало, что Уимзи воспринимает это как должное. Например, сейчас. День стоял жаркий. Тротуары были пыльными. Ветер носил по улицам клочки бумаги. Автобусы раскалились снаружи и были битком набиты внутри. Экспресс-кафе, в которое он забежал наскоро перекусить, насквозь пропахло жареной камбалой и спитым чаем. Уимзи же, как он знал, в этот момент обедал в клубе, прежде чем отправиться с Фредди Арбатнотом смотреть игру команды «Нью-Зиландерз» на какой-то из стадионов. Он так и видел его: в изысканном светло-сером костюме, вальяжно прогуливающимся по Пэлл-Мэлл. Чертов Уимзи! Ну почему он не оставил мисс Доусон покоиться с миром в своей могиле? Лежала бы себе там, никому не причиняя вреда, так нет же, неймется ему, влез в ее дела и довел до того, что он, Паркер, просто вынужден предпринять официальное расследование. Ну что ж, придется продолжить поиски этих проклятых адвокатов.

Паркер вел поиски по собственной системе, которая могла оказаться плодотворной, а могла и нет. Изучив новый закон о наследовании, он понял: когда (и если) мисс Уиттакер узнала о его возможных последствиях для ее ожиданий, она наверняка сразу решила проконсультироваться с юристом.

Первой ее мыслью, несомненно, было обратиться к какому-нибудь лихэмптонскому специалисту, и если в то время она еще не вынашивала никаких преступных замыслов, ничто не мешало ей это сделать. Поэтому первое, что предпринял Паркер, — отправился в Лихэмптон и проверил три тамошние адвокатские конторы. Во всех трех ему со всей определенностью ответили, что в 1925 году они не получали подобных запросов ни от мисс Уиттакер, ни от кого-либо еще. Один адвокат — старший партнер фирмы «Ходжсон и Ходжсон», которой мисс Доусон передала свои дела после ссоры с мистером Пробином, — услышав вопрос, с удивлением посмотрел на Паркера и сказал:

— Уверяю вас, инспектор: если бы подобное обращение к нам поступало, я наверняка вспомнил бы об этом в свете последовавших событий.

— И у вас, полагаю, не возникло никаких сомнений, когда встал вопрос о праве мисс Уиттакер наследовать имущество мисс Доусон?

— Не сказал бы, что на это имелись основания. Они могли бы возникнуть, если бы стоял вопрос о розыске наследников следующей очереди — я говорю могли бы, а не возникли, — но мистер Пробин передал мне исчерпывающую родословную мисс Доусон, которая скончалась почти за два месяца до вступления нового закона в силу, так что все формальности были выполнены более-менее автоматически. По правде говоря, я никогда и не думал о новом законе в этой связи.

Паркер выразил удивление по поводу услышанного и передал мистеру Ходжсону ученое мнение мистера Тоукингтона на этот счет, которое того весьма заинтересовало. Вот и все, что дала Паркеру поездка в Лихэмптон, если не считать его визита к мисс Климпсон, который та сочла очень лестным, а он сам — полезным, поскольку узнал все, что ей рассказала Вера Файндлейтер. Мисс Климпсон проводила Паркера до станции в надежде повстречать мисс Уиттакер («Уверена, вам будет интересно увидеть ее»), но им не повезло. Впрочем, может, оно и к лучшему, подумал Паркер. Пускай ему и хотелось взглянуть на мисс Уиттакер, но было не особо желательно, чтобы та увидела его, тем более в обществе мисс Климпсон.

— Между прочим, — сказал он, — постарайтесь как-нибудь объяснить мой визит миссис Бадж, а то она может что-то заподозрить.

— Уже объяснила, — ответила мисс Климпсон с милым смешком. — Когда миссис Бадж сказала, что меня спрашивает некий мистер Паркер, я, конечно, сразу сообразила, что не сто́ит ей знать, кто вы такой, поэтому без запинки ответила: «Мистер Паркер! О, это, должно быть, мой племянник Адольфус». Надеюсь, вы не против побыть немного Адольфусом? Как ни смешно, никакого другого имени мне в тот момент на ум не пришло. Даже не знаю почему — я в жизни не знала ни одного Адольфуса.

— Мисс Климпсон, — торжественно ответил Паркер, — вы потрясающая женщина, и я бы ничего не имел против, назови вы меня хоть Мармадьюком.

И вот теперь он отрабатывал второе направление своих поисков. Если мисс Уиттакер не могла обратиться к лихэмптонскому юристу, то к кому бы она обратилась? Был, конечно, мистер Пробин, но Паркер не думал, что она поехала бы к нему. В Крофтоне она с ним, конечно, не встречалась — в сущности, мисс Уиттакер никогда не жила у своих двоюродных бабушек, но она видела его в тот день, когда он приезжал в Лихэмптон к мисс Доусон. Разумеется, поверенный не посвящал ее в цели своего визита, однако она могла знать со слов тетки, что речь шла о завещании, и в свете того, что ей стало известно о новом законе, догадаться, что он-то и волновал мистера Пробина, но тот не считал допустимым обсуждать это с нею. Обратись она к нему с подобным вопросом, он, вероятно, сказал бы, что больше не занимается делами мисс Доусон, и направил ее к мистеру Ходжсону. А кроме того, если бы она задавала ему вопросы на сей счет, он мог впоследствии это вспомнить. Нет, к мистеру Пробину она бы не пошла.

Тогда к кому?

Для человека, которому есть что скрывать, который хотел бы затеряться, как случайный листок в пышной кроне дерева, стать посетителем с улицы, о котором никто никогда и не вспомнит, существовало только одно место, гарантировавшее безопасность и забвение. Лондон, где никто не знает даже ближайших соседей; где в магазинах нет постоянных покупателей; где к больному каждый раз приходит новый врач; где можно, умерев, пролежать в доме несколько месяцев, и никто не станет тебя искать и не найдет, пока газовщик не явится снимать показания счетчика; где незнакомые люди приветливы, а друзья небрежны. Лондон, растрепанная и замусоренная утроба которого являет собой могильник стольких причудливых тайн. Скрытный, нелюбопытный и все погребающий в себе Лондон.

Не то чтобы Паркер мысленно выражался столь высокопарно. Он просто подумал: «Десять к одному, что она отправилась в Лондон. Всем им кажется, что так безопасней».

Мисс Уиттакер, конечно, хорошо знала Лондон, ведь она работала в Королевской общедоступной больнице, а следовательно, район Блумсбери был знаком ей в первую очередь. Никто лучше Паркера не знал, как редко лондонцы сходят со своих привычных персональных орбит. Если только за время работы в больнице кто-нибудь не рекомендовал ей знакомого адвоката, практиковавшего в другом районе, скорее всего, она обратилась в одну из контор Блумсбери или Холборна.

К несчастью Паркера, весь квартал так и кишел адвокатами. Грейс-Инн-роуд, собственно здание Грейс-Инн, Бедфорд-Роу, Холборн, Линкольнс-Инн — медные таблички виднелись повсюду, как грибы после дождя. Вот почему в тот жаркий июньский день Паркер чувствовал себя уставшим и сытым поисками по горло.

С нетерпеливым ворчанием отодвинув тарелку с остатками яичницы, он расплатился у стойки, вышел и направился к Бедфорд-Роу, обозначенной в его списке как очередной маршрут сегодняшних поисков.

В первой же попавшейся на пути конторе, принадлежавшей некоему Дж. Ф. Триггу, ему повезло. Секретарь в приемной сообщил Паркеру, что мистер Тригг только что вернулся с обеда, свободен и готов его принять. Входите, пожалуйста.

Мистер Тригг оказался приятным моложавым мужчиной лет сорока с небольшим. Он предложил мистеру Паркеру сесть и спросил, чем может быть полезен.

В тридцать седьмой раз Паркер начал разыгрывать свою заранее заготовленную партию:

— Я нахожусь в Лондоне временно, мистер Тригг, и некий мужчина, с которым я познакомился в ресторане, рекомендовал мне вас, когда узнал, что мне требуется юридический совет. Он представился, но я, к сожалению, забыл его имя, впрочем, это ведь не так важно, правда? А дело вот в чем. Мы с женой приехали в Лондон навестить ее двоюродную бабушку, которая весьма серьезно больна. Можно сказать, что она при смерти. Старушка, видите ли, всегда очень любила мою жену, и считалось само собой разумеющимся, что после ее смерти деньги унаследует миссис Паркер. Сумма значительная, и мы… нет, конечно, мы не ждали ее смерти, но в некотором роде рассчитывали, что это поможет нам обеспечить свою старость. Вы же понимаете? У старушки больше нет никаких родственников, поэтому, хотя она иногда и заводила разговоры о завещании, мы особо не волновались — были уверены, что так или иначе моя жена унаследует все. Но вчера речь об этом зашла у нас в беседе с одним другом, и он нас огорошил, сообщив, что принят новый закон или какой-то там еще документ, согласно которому, если двоюродная бабушка моей жены не оставит завещания, то моя жена ничего не получит. Кажется, он сказал, что все отойдет Короне. Я подумал, что такого не может быть, но жена занервничала, поскольку это затрагивает интересы и наших детей, и попросила меня проконсультироваться с юристом, так как ее бабушка может скончаться в любую минуту, а мы не знаем, подписала она завещание или нет. Вот я и хотел уточнить, каковы наследственные права внучатой племянницы в свете новых установлений.

— Полной ясности в этом вопросе нет, — ответил мистер Тригг, — но мой вам совет: выяснить, существует ли завещание, и если нет, незамедлительно позаботиться о нем, пока наследодательница дееспособна для его подписания. В противном случае есть очень реальная опасность того, что ваша жена потеряет наследство.

— Похоже, вы хорошо знакомы с этой проблемой, — улыбнулся Паркер. — Наверное, после принятия нового закона вам неоднократно приходилось иметь с ней дело.

— Я бы не сказал, что неоднократно. Не так уж часто бывает, что единственной близкой родственницей наследодателя остается внучатая племянница.

— В самом деле? Ну да, наверное. А не помните ли вы, мистер Тригг, интересовался ли кто-нибудь у вас этим вопросом летом тысяча девятьсот двадцать пятого года?

На лице мистера Тригга появилось весьма озадаченное, пожалуй, даже тревожное выражение.

— А почему вы об этом спрашиваете?

— Не волнуйтесь, мистер Тригг, можете отвечать спокойно, — сказал Паркер, доставая свое служебное удостоверение. — Я — офицер полиции и имею основания интересоваться данным вопросом. Я выдал проблему за свою личную, поскольку мне сперва требовалось ваше непредвзятое профессиональное мнение.

— Понятно. В таком случае, инспектор, полагаю, я имею право выдать вам информацию о клиенте. Ко мне действительно обращались с этим вопросом в июне тысяча девятьсот двадцать пятого года.

— Вы помните, при каких обстоятельствах?

— Очень хорошо помню. Едва ли я мог бы забыть их — вернее, их последствия.

— Интересно. Пожалуйста, расскажите мне все и как можно подробнее.

— Разумеется. Одну минуту. — Мистер Тригг выглянул за дверь и сказал: — Бэдкок, я буду занят с мистером Паркером, никого не принимать. Итак, мистер Паркер, я к вашим услугам. Хотите закурить?

Паркер принял предложение, раскурил свою видавшую виды вересковую трубку и стал попыхивать ею, между тем как мистер Тригг, прикуривая одну сигарету от другой, разворачивал перед ним весьма занятную историю.

Глава 18

Рассказ лондонского адвоката

— Думаю, — начал мистер Тригг, — это случилось пятнадцатого или шестнадцатого июня тысяча девятьсот двадцать пятого года. Ко мне зашла дама, интересовавшаяся точно тем же вопросом, что и вы, только она представилась подругой заинтересованного лица, имени которого не пожелала раскрыть. Да, я могу довольно точно ее описать. Высокая и статная, с очень чистой кожей, темными волосами и голубыми глазами — привлекательная девушка. Помню, у нее были красивые брови, почти прямые, довольно бледный цвет лица и наряд какой-то летний, но очень элегантный — кажется, вышитое льняное платье, я не знаток в подобных вещах — и белая соломенная шляпа с широкими полями.

— Похоже, вы хорошо ее запомнили, — вставил Паркер.

— Да, у меня неплохая память, но кроме того, мне довелось встретиться с этой дамой еще несколько раз, как вы сейчас услышите. В тот первый визит она — почти так же, как и вы, — сообщила мне, что не живет в Лондоне и что ей меня рекомендовал случайный знакомец. Я ответил, что не люблю давать советы навскидку. Закон, как вы, вероятно, помните, тогда только-только прошел последнее чтение, и я еще недостаточно его изучил. По беглом прочтении я понял, что некоторые важные положения его неизбежно будут вызывать разные толкования. Я сказал посетительнице — кстати, она назвалась мисс Грант, — что хотел бы проконсультироваться со специалистом прежде, чем дать совет, и спросил, не сможет ли она зайти на следующий день. Она ответила, что сможет, встала, поблагодарила меня и протянула руку. Пожимая ее, я заметил странный шрам, который пересекал все ее пальцы с тыльной стороны, — словно когда-то она поранилась соскользнувшим инструментом вроде резца. Тогда я, разумеется, не придал этому никакого значения, но впоследствии наблюдательность моя оказалась полезной.

Мисс Грант, как договаривались, явилась на следующий день. Я успел посоветоваться с коллегой — специалистом в нужной области, и дал ей тот же совет, какой вам сегодня. Судя по всему, он ее озадачил, а может, еще и расстроил.

«Как несправедливо, — посетовала она, — что семейные деньги могут вот так просто отойти государству. В конце концов, внучатая племянница — достаточно близкое родство».

Я пояснил: если предполагаемая внучатая племянница сможет предоставить свидетелей, которые подтвердят, что покойная всегда намеревалась оставить деньги именно ей, то государство, скорее всего, уступит наследство или выделит из него соответствующую долю согласно воле покойной. Тем не менее решение будет полностью зависеть от суда, и если выяснится, что между наследодательницей и наследницей когда-либо имели место ссоры или разногласия, судья может принять решение не в пользу внучатой племянницы.

«В любом случае, — сказал я клиентке, — я не утверждаю, что внучатая племянница в соответствии с новым законом исключается из числа наследников, я только знаю, что это может произойти. Так или иначе, до вступления закона в силу остается еще полгода, и может случиться всякое».

«Вы хотите сказать, что тетушка может умереть? — уточнила она. — Но ее физическое состояние не так уж опасно — в отличие от «умственного», как выражается ее сиделка».

Она расплатилась и ушла, а я про себя отметил, что «двоюродная бабушка подруги» вдруг превратилась в «тетушку», и решил, что эта клиентка каким-то образом лично заинтересована в деле.

— Полагаю, так и было, — согласился Паркер. — А когда вы увидели ее в следующий раз?

— Как ни странно, я случайно наткнулся на нее в декабре того же года в Сохо, когда зашел перекусить на скорую руку перед спектаклем, куда собирался. Маленькое заведение, которое я обычно предпочитаю в таких случаях, было переполнено, и мне пришлось сесть за столик, где уже сидела дама. Когда я пробормотал обычное: «У вас не занято?», она подняла голову, и я сразу же узнал ту свою клиентку.

«О, как поживаете, мисс Грант?» — приветствовал ее я. Но она весьма натянутым тоном ответила: «Боюсь, вы обознались». «Прошу прощения, — сказал я еще более натянутым голосом, — моя фамилия Тригг, и в июне вы заходили ко мне в адвокатскую контору на Бедфорд-Роу. Но если я помешал, прошу меня извинить». Тогда она улыбнулась, ответила: «Простите, я вас не сразу узнала» — и разрешила сесть за ее столик.

Чтобы завязать разговор, я поинтересовался, консультировалась ли она еще с кем-нибудь по вопросу о наследовании. Она ответила — нет, ее вполне удовлетворил мой совет. В порядке поддержания беседы я спросил, составила ли в конце концов та двоюродная бабушка завещание. Она весьма коротко ответила, что в этом отпала необходимость: старая дама скончалась. Я заметил, что сама она была в черном, и решил: она и есть та самая внучатая племянница.

Мы немного поболтали за обедом, и должен признаться, инспектор, я нашел мисс Грант очень интересной личностью. Она обладала почти мужским умом. Нужно сказать, что я не из тех мужчин, которые предпочитают безмозглых женщин. Нет, в этом смысле я человек вполне современный. Если бы я когда-нибудь решил жениться, то хотел бы, чтобы моя спутница жизни была интеллигентной дамой.

Паркер ответил, что такая точка зрения делает ему честь, а мысленно добавил, что мистер Тригг, наверное, не имел бы ничего против женитьбы на молодой женщине, унаследовавшей деньги и не обремененной родственниками.

— Исключительно редко доводится встретить женщину с юридическим складом ума, — продолжал мистер Тригг. — Мисс Грант составляла именно такое исключение. Она очень интересовалась разными судебными процессами, о которых тогда писали в газетах, — уж не помню сейчас, какими именно, — и задавала на удивление разумные, здравые вопросы. Не скрою, я получил удовольствие от разговора с ней. Прежде чем обед подошел к концу, мы успели затронуть и кое-какие личные темы, и я упомянул, что живу в Голдерс-Грин^[187].

— А она вам свой адрес не сообщила?

— Она сказала, что остановилась в отеле «Певерил» в Блумсбери и подыскивает дом в Лондоне. Я выразил готовность сообщить, если узнаю о продающихся домах в хэмпстедском направлении, и предложил ей свои профессиональные услуги, если у нее в них возникнет нужда. После обеда я проводил ее до отеля, и мы распрощались в вестибюле.

— Значит, она действительно там останавливалась?

— Очевидно. Однако недели через две я услышал о том, что в Голдерс-Грин неожиданно выставлен на продажу дом. Оказалось, что его владелец — мой клиент. Следуя своему обещанию, я написал мисс Грант в отель «Певерил». Не получив ответа, навел справки и выяснил, что она съехала из отеля на следующий день после нашей встречи, не оставив нового адреса, а при регистрации указала какой-то манчестерский адрес. Я был немного разочарован, но вскоре выкинул все это из головы.

Спустя примерно месяц — чтобы быть точным, двадцать шестого января — я сидел дома и читал перед сном. Должен пояснить, что я занимаю квартиру, или скорее мезонин, в небольшом доме, поделенном на два владения. Семья, живущая на первом этаже, была в отъезде, так что я оставался в доме один, прислуга у меня приходящая. Когда зазвонил телефон, я взглянул на часы, было без четверти одиннадцать. Я взял трубку. Женский голос умолял меня немедленно прибыть по некоему адресу на Хэмпстед-Хис, чтобы нотариально засвидетельствовать завещание человека, находящегося при смерти.

— Голос был вам знаком?

— Нет. Похоже, звонила служанка. Во всяком случае, она говорила с сильным акцентом кокни^[188]. Я спросил, не терпит ли это дело до завтра, но звонившая призывала меня поспешить, так как может оказаться поздно. С большой неохотой я оделся и вышел. Ночь была весьма противной, холодной и туманной. Мне повезло застать свободное такси на ближайшей стоянке. Мы поехали по адресу, в кромешной тьме было довольно трудно отыскать нужный дом, оказавшийся маленьким и стоявший на отшибе — к нему даже невозможно было подъехать. Я вышел из машины на дороге, ярдах в двухстах от него, и попросил таксиста подождать меня, так как сомневался, что удастся найти другую машину в таком месте и в такое время. Таксист поворчал, но согласился подождать, если я буду отсутствовать не слишком долго.

Я пошел к дому. Сначала мне показалось, что в нем совершенно темно, но потом я заметил, что в одном окне на нижнем этаже мерцает тусклый свет. Я позвонил. Никто мне не открыл, хотя я слышал громкую трель внутри. Я позвонил еще раз, потом постучал. Опять никакого ответа. Было жутко холодно. Я зажег спичку, чтобы убедиться, что это тот самый дом, который мне указали, и тут увидел, что дверь приоткрыта.

Решив, что служанка, которая мне звонила, слишком занята с тяжелобольной хозяйкой и не может оставить ее и что, вероятно, ей нужна помощь, я открыл дверь, вошел и услышал слабый голос, то ли стонавший, то ли звавший. Когда глаза мои немного привыкли к темноте, я на ощупь прошел вперед и заметил, что из-за двери слева пробивается слабый свет.

— Это была та самая комната, в окне которой вы видели свет снаружи?

— Думаю, да. Я крикнул: «Можно войти?» — и низкий слабый голос ответил: «Да, пожалуйста». Я толкнул дверь и вошел в комнату, обставленную как гостиная. В одном углу стояла кушетка, небрежно, словно впопыхах застеленная простынями; на ней лежала женщина, больше в комнате никого не было.

Я с трудом различал ее силуэт. Свет исходил только от маленькой масляной лампы под зеленым абажуром — видимо, чтобы щадить зрение больной. В камине горел огонь, однако он уже затухал. Тем не менее я разглядел, что голова и лицо женщины забинтованы. Я пошарил по стене в поисках выключателя, но дама сказала: «Нет, не зажигайте свет, пожалуйста, он мне режет глаза».

— А как она увидела, что вы ищете выключатель?

— Да, — согласился мистер Тригг, — это было странно. Впрочем, она произнесла это, когда я уже щелкнул выключателем, но ничего не произошло: свет не зажегся.

— Вот как?

— Да. Я предположил, что лампочку выкрутили или она перегорела. Тем не менее, ничего не сказав, я подошел к постели. Женщина полушепотом спросила: «Вы нотариус?» Я ответил «да» и поинтересовался, чем могу быть полезен.

Она ответила: «Я попала в ужасную аварию. Я умираю и хочу немедленно написать завещание». Я спросил, действительно ли она здесь совсем одна. «Да-да, — торопливо подтвердила она, — моя служанка вернется с минуты на минуту. Она побежала за доктором». «А разве она не могла позвонить ему? — удивился я. — Вы не в том состоянии, чтобы оставлять вас одну». «Мы не смогли дозвониться ни до одного врача, — ответила женщина. — Все в порядке, она скоро вернется. Не теряйте времени. Я должна написать завещание». Она говорила ужасным задыхающимся голосом, и я решил: лучше всего сделать так, как она хочет, чтобы не волновать ее. Я пододвинул стул к столу, на котором стояла лампа, достал авторучку и бланк завещания и сказал, что я к ее услугам.

Прежде чем начать диктовать, она попросила меня налить ей немного бренди с водой из графина, стоявшего на том же столе. Я выполнил ее просьбу, она сделала небольшой глоток, который, похоже, ее взбодрил. Поставив стакан так, чтобы она могла до него дотянуться, я по ее предложению налил и себе, с большим удовольствием, поскольку, как я уже упомянул, ночь была отвратительной, и в комнате стоял дикий холод. Я огляделся в поисках угля, чтобы подкинуть в очаг, но угля нигде не было.

— Это очень странно и наводит на размышления, — отметил Паркер.

— Я тоже так подумал тогда. Но странным было вообще все. Так или иначе, я повторил, что готов начать, а она сказала: «Вы можете подумать, что я не совсем в себе, поскольку ранена в голову, но я нахожусь в абсолютно здравом уме, и он не получит ни пенни из моих денег». Я спросил, не напал ли на нее кто-нибудь, и она ответила: «Мой муж. Он считает, что убил меня, но я намерена прожить столько, сколько потребуется, чтобы лишить его наследства». После этого она сообщила, что ее зовут миссис Мэрион Мид, и стала диктовать завещание, согласно которому ее состояние, составлявшее около десяти тысяч фунтов, распределялось между несколькими наследниками, включая дочь и трех или четырех сестер. Условия завещания были весьма сложными, так как содержали разные механизмы, связывающие деньги дочери в трастовом фонде и предотвращавшие доступ к любой их части ее отцу.

— Вы записывали имена и адреса упоминавшихся ею людей?

— Записывал, но, как вы увидите дальше, это оказалось бесполезным. У меня нет сомнений, что наследодательница пребывала в здравом уме, хотя казалась очень слабой и говорила только шепотом — кроме одного раза: когда велела мне не зажигать свет.

В конце концов я закончил свои записи и принялся переводить ее распоряжения в официальную форму. Служанка все не возвращалась, и я начал по-настоящему волноваться. К тому же то ли чрезвычайный холод, то ли что-то еще вдобавок к очень позднему времени — обычно я в этот час давно уже сплю — оказало свое воздействие: меня ужасно клонило в сон. Чтобы согреться, я плеснул себе еще немного бренди и продолжил составлять завещание.

Завершив, я сказал: «Теперь надо его подписать, но чтобы оно было юридически действительным, требуется свидетель». Она ответила: «Моя служанка вот-вот вернется. Не понимаю, что с ней могло случиться». «Вероятно, заблудилась в тумане, — предположил я. — Но я еще немного подожду. Нельзя же оставить вас вот так одну».

Она слабым голосом поблагодарила меня и некоторое время не произносила ни слова. Но по мере того как шло время, ситуация становилась все более неестественной. Больная тяжело дышала и время от времени стонала. Меня неумолимо смаривал сон. Я ничего не понимал.

В конце концов, несмотря на сонное отупение, я сообразил, что разумней всего будет позвать таксиста — если тот еще не уехал, — чтобы он засвидетельствовал завещание вместе со мной, а потом самостоятельно отправиться на поиски доктора. Я сидел, сонно проворачивая эти мысли в голове и собираясь с силами, чтобы заговорить, но чувствовал, что меня накрыла непреодолимая вялость. Любое движение давалось с трудом.

И вдруг произошло нечто, заставившее меня очнуться. Миссис Мид повернулась на своей кушетке, привстала и пристально вгляделась в мое лицо, освещенное лампой. При этом обеими руками она оперлась о край стола. И тут со смутным ощущением чего-то неправильного я заметил, что на левой руке у нее нет обручального кольца. А потом еще кое-что: внешнюю сторону пальцев ее правой руки пересекал странный шрам — словно какой-то инструмент вроде резца соскользнул и поранил их.

Паркер встрепенулся.

— Вижу, вас это заинтересовало, — сказал мистер Тригг. — А меня тогда напугало. Впрочем, «напугало» — не совсем подходящее слово. В тогдашнем подавленном состоянии я почувствовал себя как человек, очнувшийся от страшного сна. Я с трудом выпрямил спину, и женщина тут же снова откинулась на подушки.

В этот момент раздался нетерпеливый звонок в дверь.

— Служанка?

— Нет. Слава богу, это был мой таксист, которому надоело ждать. Я подумал… даже не знаю, что именно я подумал, но от испуга издал не то крик, не то стон, и водитель вошел — к счастью, как выяснилось, я оставил дверь незапертой.

Мне удалось собраться с силами настолько, чтобы попросить его засвидетельствовать завещание. Должно быть, выглядел я необычно, и речь моя звучала странно, потому что помню, как таксист переводил взгляд с меня на бутылку бренди. Тем не менее завещание он подписал — после того как слабой, дрожащей рукой и лежа свою подпись поставила миссис Мид.

«Дальше чё, командир?» — спросил шофер, когда дело было сделано.

К тому времени я чувствовал себя совершенно больным, поэтому смог выдавить лишь: «Отвезите меня домой».

Он посмотрел на миссис Мид, потом на меня и спросил: «А за ней разве никто не присматривает, сэр?»

Я ответил: «Привезите ей врача, только сначала доставьте меня домой».

Спотыкаясь и опираясь на его руку, я вышел из этого дома. До меня доносилось бормотание таксиста насчет того, что все это очень странно. Как мы доехали до моего дома, я не помню. Очнувшись, я уже лежал в своей постели, рядом стоял местный врач.

Боюсь, я утомил вас своим слишком подробным рассказом. Короче, к концу поездки водитель, оказавшийся очень порядочным и разумным человеком, обнаружил, что я полностью потерял сознание. Он не знал, кто я, но пошарил у меня в кармане и нашел там мою визитку и ключи от дома. Он отволок меня в мою квартиру и, решив, что если я пьян, то настолько пьяного человека ему еще видеть не доводилось, проявил гуманность и привез мне врача.

Доктор высказал мнение, что я был отравлен вероналом или чем-то в этом роде. Если меня хотели убить, то, на мое счастье, доза вещества оказалась недостаточной. Тщательно изучив вопрос, он пришел к выводу, что в мой организм попало около тридцати гран вещества. Выявить его наличие в крови путем анализа весьма трудно, но, взвесив все обстоятельства, врач сделал именно такое заключение. Несомненно, бренди был отравлен.

Разумеется, на следующий день мы отправились осмотреть тот дом. Он оказался заперт, и местный молочник сообщил, что его владельцы уехали неделю назад и вернутся не раньше чем дней через десять. Мы связались с ними, но выяснилось, что они обычные люди и понятия не имеют о произошедшем. Они часто уезжали и просто запирали дом на ключ, никого не прося присматривать за ним. Хозяин, естественно, тут же приехал, чтобы оценить урон, однако оказалось, что ничего не украдено и не испорчено, если не считать пары простыней и нескольких подушек, которыми, судя по всему, кто-то пользовался, да угля из ведерка, которым отапливали гостиную. Угольный подвал был заперт, а находившийся в нем электрический щиток отключен — хоть какую-то предосторожность хозяева перед отъездом проявили, — чем и объяснялись холод и темнота в доме, когда я в него вошел. Незваная гостья, судя по всему, сумела сдвинуть обычный, простенький шпингалет на окне кладовки ножом или еще чем-нибудь, а лампу, сифон и бренди принесла с собой. Рискованно, но не слишком сложно.

Излишне говорить, что и миссис Мид, и мисс Грант исчезли без следа. Хозяевам дома было ни к чему затевать дорогостоящее расследование — в конце концов, у них ничего не пропало, кроме горстки угля ценой в шиллинг, — и по зрелом размышлении, учитывая, что меня все же не убили и особого вреда мне не причинили, я тоже предпочел закрыть на это дело глаза. Тем не менее приключение было весьма неприятным.

— Не сомневаюсь. Вы когда-нибудь еще слышали что-то о мисс Грант?

— Да. Она дважды звонила мне: один раз через три месяца после нашей встречи, а второй — всего две недели назад, просила принять ее. Можете считать меня трусом, мистер Паркер, но в обоих случаях я ей отказал, не зная, чего еще от нее можно ожидать. У меня создалось отчетливое впечатление, что меня заманили в тот дом, как в ловушку, чтобы продержать там ночь, а потом шантажировать. Это единственное объяснение, зачем меня опоили снотворным, которое приходит в голову. Я решил, что осторожность — лучшее проявление мужества, и велел своим сотрудникам и домохозяйке на любой звонок мисс Грант отвечать, что меня нет и буду неизвестно когда.

— Гм-м. Как думаете, она догадалась, что вы узнали шрам на ее руке?

— Уверен, что нет. Иначе она вряд ли пыталась бы снова связаться со мной под тем же именем.

— Вы правы. Что ж, мистер Тригг, я чрезвычайно признателен вам за информацию, она может оказаться очень ценной. И если мисс Грант опять вам позвонит… кстати, а откуда она звонила?

— Всегда из уличных кабинок. Я знаю это, поскольку оператор всегда сообщает, если звонок поступает с общественного телефона. Я не пытался отследить ее звонки.

— Разумеется, я вас в этом и не виню. Так вот, если она еще раз позвонит, не сочтите за труд назначить ей встречу и тут же сообщить мне. Звоните просто в Скотленд-Ярд, меня всегда найдут.

Мистер Тригг обещал так и сделать, и Паркер удалился.

«Итак, теперь мы знаем, — размышлял Паркер, возвращаясь домой, — что некая особа — эксцентричная и неразборчивая в средствах — в 1925 году интересовалась наследственными правами внучатых племянниц. Дело за малым: выяснить у мисс Климпсон, есть ли у Мэри Уиттакер шрам на правой руке, или мне нужно продолжать отлавливать адвокатов».

Жаркие городские улицы уже не напоминали ему раскаленные печи. Паркер был настолько воодушевлен состоявшейся беседой, что на радостях подарил выигрышный купон, найденный в пачке сигарет, первому попавшемуся сорванцу.

Глава 19

Побег

— Полагаю, ты не станешь отрицать, — заметил лорд Питер, выходя из ванной комнаты, — что с людьми, которые могли бы сообщить что-либо о последних днях Агаты Доусон, происходит нечто странное. Берта Гоутубед внезапно умирает при подозрительных обстоятельствах; ее сестре кажется, что она видит мисс Уиттакер, поджидающую ее в ливерпульском порту; мистера Тригга заманивают в таинственный дом и чуть не умерщвляют. Интересно, что случилось бы с мистером Пробином, не прояви он достаточного благоразумия и останься в Англии?

— Я ничего не отрицаю, — ответил Паркер. — Я только обращаю твое внимание, что в течение того месяца, когда происходили несчастья с семьей Гоутубед, объект твоих подозрений находился в Кенте с мисс Верой Файндлейтер, которая не отходила от него ни на шаг.

— Этому неоспоримому факту, — возразил Уимзи, — я могу противопоставить письмо мисс Климпсон, в котором — помимо всякого вздора, коим я не стану тебя утомлять, — она сообщает, что на правой руке мисс Уиттакер действительно имеется шрам, точно такой, как описывает мистер Тригг.

— Вот как? Это уже вполне определенно связывает мисс Уиттакер с историей Тригга. Так ты считаешь, что она старается устранить всех, кто что-нибудь знает о мисс Доусон? Не слишком ли масштабная задача, чтобы женщина могла решить ее в одиночку? И если так, то почему доктор Карр избежал печальной участи? И сестра Филлитер? И сестра Форбс? И тот, другой врач? Да и все прочее население Лихэмптона, если уж на то пошло?

— Это интересный вопрос, он мне уже приходил в голову. Думаю, я знаю ответ. До настоящего момента дело Доусон представляло две разные проблемы: юридическую и медицинскую, то есть мотива и средств совершения преступления, если угодно. Что касается возможности, то ее имели только два человека — мисс Уиттакер и сестра Форбс. Форбс, убивая хорошую пациентку, не получала никакой выгоды, так что ее мы на данный момент можем исключить. Теперь о медицинской проблеме — то есть о средствах. Должен признать, что пока загадка представляется совершенно неразрешимой. Я в тупике, Ватсон, — сказал Уимзи, сердито сверкнув из-под полуопущенных век своим орлиным взором. — Даже я в тупике. Но это ненадолго! — воскликнул он в приливе восхитительной самоуверенности. — Моя Честь (с заглавной буквы) обязывает меня преследовать это Исчадие Ада в Человеческом Обличье (все с заглавных) до самого логова и приковать лицемера в беленом гробу к позорному столбу, даже под угрозой быть им раздавленным! Громкие аплодисменты.

Он задумчиво зарылся подбородком в ворот домашнего халата и выдул несколько утробных нот из своего бас-саксофона, любимого напарника в часы одиноких бдений в ванной комнате.

Паркер демонстративно вернулся к книге, которую отложил при появлении Уимзи.

— Скажи, когда закончишь, — язвительно бросил он.

— Я еще и не начинал. Повторяю: вопрос о средствах кажется неразрешимым — и очевидно, что преступник именно так и думает: увеличения смертности среди врачей и медсестер не наблюдается. С этой стороны леди не предвидит угрозы. Мотив — слабое звено, отсюда стремление поскорей заткнуть рот тем, кто сведущ в юридическом аспекте проблемы.

— Понимаю. Кстати, миссис Кроппер отбыла обратно в Канаду. Как видишь, на нее никто не покушался.

— Не покушался, и именно поэтому я продолжаю думать, что в Ливерпуле за ней следили. Миссис Кроппер была опасна только до той поры, пока никому не рассказала свою историю. Вот почему я и позаботился о том, чтобы встретить ее и демонстративно проводить до Лондона.

— Черт побери, Питер! Даже если бы мисс Уиттакер там была — а мы теперь знаем, что это не так, — откуда бы она проведала, что ты собираешься расспрашивать миссис Кроппер о деле Доусон? Она ведь тебя знать не знает.

— Она могла узнать Мерблса. Газетное объявление, положившее начало всему этому делу, как ты помнишь, было подписано его именем.

— В таком случае почему она не попыталась убить Мерблса или тебя?

— Мерблс — стреляный воробей. Силки на него ставить бесполезно. Он не работает с клиентками-женщинами, не принимает никаких приглашений и никогда не выходит из дома без сопровождения.

— Не знал, что он так серьезно относится к собственной безопасности.

— О да, Мерблс достаточно долго прожил на свете, чтобы научиться дорожить собственной шкурой. Что касается меня, то разве ты не заметил знаменательного сходства между приключением мистера Тригга и моим маленьким приключеньицем, если можно так выразиться, на Саут-Одли-стрит?

— С миссис Форрест?

— Да. Тайное свидание. Выпивка. Попытки любым способом оставить меня на ночь. Я уверен, Чарлз, в том сахаре было что-то такое, чего там быть не должно, — смотри Закон о здравоохранении, статья «Фальсификация продуктов питания», раздел «Разное».

— Ты считаешь, что миссис Форрест — сообщница?

— Да. Не знаю, каков ее интерес — вероятно, деньги, — но не сомневаюсь, что связь существует. Отчасти из-за найденной у Берты Гоутубед пятифунтовой купюры, отчасти потому, что история миссис Форрест — откровенная ложь. Уверен, что у этой женщины никогда не было любовника, не говоря уж о муже: подлинную неопытность не скроешь. А главное — из-за сходства методов. Преступники склонны повторяться. Вспомни Джорджа Джозефа Смита с его женами, или Нила Крима, или Армстронга с его чаепитиями.

— Ну, если есть сообщница, тем лучше. Обычно сообщники выдают себя быстрее.

— Это правда. И мы находимся в выгодном положении, поскольку преступники, судя по всему, пока не подозревают, что мы догадываемся о существующей между ними связи.

— И тем не менее я по-прежнему считаю, что сначала нам нужно добыть реальное доказательство того, что преступление действительно имело место. Можешь считать меня придирой, но если бы ты указал способы, которыми можно было избавиться от этих людей, не оставив никаких следов, мне стало бы поспокойней.

— Способы, говоришь?.. Вообще-то кое-что мы знаем.

— Например?

— Ну… возьмем две наши жертвы…

— Предполагаемые.

— Ладно, старый ты крохобор. Возьмем две предположительно состоявшиеся и две (предположительно) намечавшиеся жертвы. Мисс Доусон была больна и беспомощна; Берта Гоутубед, вероятно, одурманена перееданием и непривычным количеством алкоголя; Триггу дали достаточное количество веронала, чтобы как минимум надолго отключить его, мне пытались дать что-то в том же роде, жаль, что не удалось сохранить остатки того кофе. Что из этого вытекает?

— Наверное, что способ умерщвления требует пребывания жертвы в более-менее беспомощном или бессознательном состоянии.

— Точно. Например, подкожная инъекция, хотя, похоже, им ничего не впрыскивали. Или некое малое хирургическое вмешательство — знать бы только, какое именно. Или ингаляция — правда, признаков удушья не найдено.

— Именно. Это нам мало что дает.

— Однако это уже кое-что. К тому же вполне могут существовать способы, которых мы не знаем, но квалифицированная медсестра может знать или по крайней мере могла о них слышать. Мисс Уиттакер — дипломированная медсестра, как тебе известно. Кстати, это позволило ей весьма искусно наложить повязку на собственную голову и придать себе жалкий и неузнаваемый вид, чтобы разыграть спектакль перед недогадливым Триггом.

— Тогда это не должно быть чем-то из ряда вон выходящим, то есть таким, что под силу только профессиональному хирургу либо требует весьма специфических знаний.

— Необязательно. Возможно, что-то почерпнуто из беседы с доктором или другими медсестрами. А что, если нам еще раз поговорить с доктором Карром? Хотя нет, если бы ему что-то пришло в голову, он бы уже давно нам все выложил. Я знаю, у кого спросить — у Лаббока, врача-криминалиста. Он поможет. Завтра же с ним свяжусь.

— А пока, полагаю, нам остается только сидеть и ждать, когда убьют еще кого-нибудь? — сказал Паркер.

— Да, это ужасно. Я до сих пор будто ощущаю кровь Берты Гоутубед на своих руках. Послушай!

— Да?

— А ведь в деле Тригга у нас есть почти явное доказательство. Ты не можешь подержать даму в камере за проникновение со взломом, пока мы не разоблачим остальные ее махинации? Так ведь часто делается. И, в конце концов, проникновение ведь действительно имело место. Она вломилась в чужой дом после наступления темноты и незаконно присвоила ведерко угля. Тригг ее опозна́ет — он ведь далеко не мимоходом встречался с ней несколько раз, к тому же его таксист может добавить подкрепляющие детали.

Паркер несколько минут молча дымил трубкой, потом произнес:

— В этом что-то есть. Вероятно, стоит предложить такой план начальству. Но тут нельзя торопиться. Хорошо бы добыть больше доказательств. Существует ведь такая вещь, как Хабеас корпус^[189], — нельзя до бесконечности держать человека под арестом только на основании кражи ведерка угля…

— Не забывай, что имело место еще и незаконное вторжение. В конце концов, это типичная кража со взломом. А за нее и каторгу схлопотать можно.

— Все зависит от того, как суд отнесется к краже угля. Он может решить, что изначально не имелось умысла на кражу, и квалифицировать дело как мелкое или административное правонарушение. В любом случае нам не нужен приговор за кражу угля. Но я разведаю, как отнесутся к этой идее в нашем ведомстве, а тем временем еще раз свяжусь с Триггом и попытаюсь разыскать таксиста. И еще того врача, который приходил к Триггу. Может, удастся выдвинуть обвинение в покушении на убийство или как минимум в нанесении тяжкого вреда здоровью. Но мне нужны дальнейшие доказательства того, что…

— Мечтатель! Мне они тоже нужны. Но я не могу, как факир, достать их из рукава. К черту все это, будь реалистичней. Я выстроил тебе дело практически из ничего. Разве это само по себе не замечательно? Твоя беда в том, что ты в принципе неблагодарный.

Розыски потребовали от Паркера определенного времени, тянулись самые долгие в году июньские дни.

Чемберлен и Левайн перелетели Атлантику, Сигрейв^[190] распрощался с Бруклендсом^[191], «Дейли йелл» выступила против красных, утверждая, что раскрыла заговор, кто-то притязал на титул маркиза, а некий чехословак — на то, что якобы переплыл Ла-Манш. Хэммонд^[192] превзошел достижения Грейса^[193]; в Москве резко возросло число убийств; Фокслоу выиграл Золотой кубок Аскота; в Оши^[194] разверзлась земля, поглотив чей-то палисадник. В Оксфорде сочли, что женщины представляют собой опасность; на «Уайт Сити»^[195] разрешили использовать электрических зайцев во время собачьих бегов. На Уимблдоне был брошен вызов английскому доминированию в мировом теннисе, а палата лордов изобразила унижение паче гордости^[196].

Между тем задуманный лордом Питером magnum opus^[197] по выявлению ста одного способа причинения внезапной смерти достиг той стадии, когда масса листков с заметками заполонила всю его домашнюю библиотеку, грозя погрести под собою Бантера, в обязанности которого входило разбирать их, делать перекрестные ссылки и вообще создавать порядок из хаоса. Ученые-востоковеды и путешественники-исследователи отлавливались в клубах, и из них безжалостно выкачивались знания по поводу таинственных туземных ядов; из едва поддававшихся расшифровке документов добывалась информация о чудовищных экспериментах, проводившихся в немецких лабораториях; жизнь сэра Джеймса Лаббока, имевшего несчастье быть близким другом лорда Питера, превратилась в ежедневную пытку расспросами о посмертном выявлении в организме всевозможных веществ, таких как хлороформ, кураре, пары́ синильной кислоты и диэтилсульфонметилэтиметан.

— Ну наверняка же должно существовать некое средство, которое убивает, не оставляя следов, — взмолился лорд Питер, когда доктор Лаббок потребовал наконец оставить его в покое, — это же предмет такого широкого спроса! Ничего непосильного для ученых нет в том, чтобы нечто подобное изобрести. Оно должно существовать. Почему его должным образом не рекламируют? Следует развернуть кампанию по его продвижению в массы. Это же вещь, которая в любой день может понадобиться каждому.

— Вы не поняли, — сказал сэр Джеймс Лаббок. — Существует куча ядов, которые практически невозможно обнаружить при посмертном исследовании. И множество таких — особенно растительного происхождения, — которые трудно выявить в ходе анализа, не зная, что именно ищешь. Например, если делаешь тест на мышьяк, он не покажет присутствие стрихнина. А если ищешь стрихнин, анализ ничего не скажет о наличии в организме морфия. Пришлось бы бесконечно продолжать анализы один за другим, пока не наткнешься на то, что нужно. И, разумеется, существуют некоторые яды, для которых пока не придумали способов обнаружения.

— Все это мне известно, — сказал Уимзи. — Я сам все проверял. Но раз для некоторых ядов еще не существует способов выявления, как вы узнаёте об их присутствии в организме?

— Ну разумеется, по симптомам. Приходится изучать историю болезни и обстоятельства дела.

— Понятно, но мне нужен яд, отравление которым не дает никаких симптомов. Естественно, кроме смерти, если ее можно назвать симптомом. Неужели не существует яда, который действует бессимптомно и не поддается лабораторному обнаружению? Такой, от которого человек просто испускает дух. Паф-ф — и делу конец!

— Нет, конечно, — с раздражением ответил собеседник, поскольку симптомы и лабораторные анализы — это хлеб криминалиста, а кому же понравится предположение, подрывающее сами основы его профессии? — Даже у старости и психического расстройства всегда есть симптомы.

К счастью, не дав симптомам психического расстройства проявиться у самого́ лорда Питера, Паркер призвал его к действию.

— Я еду в Лихэмптон с ордером на арест, — сообщил он, позвонив Уимзи. — Возможно, я им не воспользуюсь, но шеф считает, что вероятность не исключена. Тайна Баттерси, дело Дэниелса, Берта Гоутубед… создается впечатление, что на нынешний год выпало слишком много необъяснимых трагедий, и пресса — будь она проклята — снова поднимает вой! На этой неделе в «Рядовом гражданине» напечатана статья под заголовком «Девяносто шесть убийц в бегах», а «Вечерний взгляд» начал редакционную статью словами: «Прошло уже полтора месяца, а полиция ничуть не приблизилась к разгадке…» — ну, дальше ты знаешь. Нам необходимо предпринять хоть что-то. Хочешь поехать со мной?

— Безусловно. Думаю, глоток сельского воздуха пойдет мне на пользу. Надо стряхнуть с себя паутину. Может, это даже вдохновит меня на изобретение подходящего способа умерщвления людей. Там без забот, не знаясь с грустью, смертельной музыкой упьюсь я^[198]. Кто-то это написал или я сам придумал? Звучит знакомо.

Паркер, пребывавший не в духе, ответил коротко, уведомив Уимзи, что полицейская машина отправляется в Лихэмптон через час.

— Еду с вами, — ответил Уимзи, — хотя ненавижу, когда меня везет кто-то другой. Не чувствую себя в безопасности. Впрочем, не важно. Я буду дерзок, смел, кровав^[199], как сказала королева Виктория архиепископу Кентерберийскому.

Они доехали до Лихэмптона без происшествий, вопреки опасениям лорда Питера. Паркер взял с собой еще одного офицера, а по дороге они подхватили главного констебля графства, который был весьма скептически настроен по отношению к их предприятию. Лорду Питеру при виде пяти сильных мужчин, собиравшихся схватить одну молодую женщину, вспомнились слова маркизы де Бренвилье^[200] («Что, вся эта вода приготовлена для такой миниатюрной женщины, как я?»); а мысль о знаменитой отравительнице, в свою очередь, вернула его к размышлениям о ядах, коим он и предавался, мрачно ссутулившись на заднем сиденье, пока машина не остановилась перед особняком на Веллингтон-авеню.

Выйдя из машины, Паркер с главным инспектором проследовали к дому. Дверь им отворила испуганная служанка, которая, вскрикнув при виде их, спросила:

— О, сэр, вы пришли сообщить, что с мисс Уиттакер что-то случилось?

— Значит, мисс Уиттакер нет дома?

— Нет, сэр. Они с мисс Верой Файндлейтер уехали на машине в понедельник, то есть четыре дня назад, и до сих пор не вернулись, ни мисс Уиттакер, ни мисс Файндлейтер. Я ужасно беспокоюсь, не случилось ли с ними чего. Когда я вас увидала, сэр, так и подумала: вот идет полиция, сейчас они скажут, что произошла авария. Я прямо не знаю, что делать, сэр.

«Сбежала, черт возьми» — было первой мыслью Паркера, но он подавил раздражение и спросил:

— Вы знаете, куда они поехали?

— Мисс Уиттакер сказала, что на Краус-Бич, сэр.

— Это добрых полсотни миль отсюда, — вставил главный констебль. — Может, они просто решили задержаться там на день-другой?

«Скорее рванули в противоположном направлении», — мысленно возразил Паркер.

— Они не взяли с собой никаких вещей для ночевки, сэр. Выехали около десяти часов утра, сказали, что пообедают там и вернутся к вечеру. И мисс Уиттакер даже ничего не написала, а она всегда так аккуратна на этот счет. Мы с кухаркой не знаем, что и…

— Ну, я думаю, с ними все в порядке, — успокоил ее главный констебль. — Жаль, нам очень нужно было повидать мисс Уиттакер. Когда она объявится, передайте ей, что заезжал сэр Чарлз Пиллингтон с приятелем.

— Хорошо, сэр. Но пожалуйста, скажите, что нам делать?

— Ничего. Не волнуйтесь. Я наведу справки. Я, как вы знаете, главный констебль, и мне нетрудно будет выяснить, не случалось ли какой-нибудь аварии в последние дни. Но если бы что-то подобное произошло, мы бы уже знали. Ну-ну, успокойтесь, нет никакой причины для слез. Мы дадим вам знать, как только что-то станет известно.

Однако сэр Чарлз выглядел взволнованным. Все это было весьма некстати в присутствии Паркера.

Лорд Питер ничуть не огорчился, узнав новость.

— Отлично, — сказал он, — подстегнем их. Заставим шевелиться. Это как раз то, что нужно. Так всегда бывает, когда что-то случается. Сбываются мои худшие подозрения. Это придает ощущение собственной важности и эффективности, не так ли? Однако интересно, зачем она взяла с собой девушку? Кстати, не навестить ли нам Файндлейтеров? Они могут что-нибудь знать.

Разумное предложение было тут же претворено в жизнь, но не дало результатов: семейство отдыхало на побережье в полном составе, исключая мисс Веру, которая жила с мисс Уиттакер на Веллингтон-авеню. Горничная Файндлейтеров не выразила никакого беспокойства; судя по всему, и остальная челядь его не испытывала. Сыщики постарались не возбудить никакой тревоги, только оставили банально-вежливое послание от сэра Чарлза и удалились для совещания.

— Насколько я понимаю, — сказал Паркер, — нам остается лишь оповестить все полицейские участки о розыске машины и дам. Ну и, конечно, проверить все порты. Хотя, имея в запасе четыре дня, они могут быть уже где угодно. Эх, надо было мне рискнуть и начать пораньше, с разрешения начальства или без оного. А что представляет собой эта Вера Файндлейтер? Вернусь-ка я в дом и попрошу фотографии, ее и Уиттакер. А ты бы, Уимзи, заглянул к мисс Климпсон, может, у нее есть какая-нибудь информация?

— А ты сообщи в Ярд, чтобы следили за домом миссис Форрест, — ответил Уимзи. — Когда с преступником случается нечто неожиданное, бывает полезно понаблюдать за сообщником.

— Уверен, что вы оба ошибаетесь, — сказал сэр Чарлз Пиллингтон. — Преступник… сообщник… Господь с вами! Опыт всей моей долгой жизни — гораздо более долгой, чем те, что прожил каждый из вас, джентльмены, — позволяет мне быть уверенным, что мисс Уиттакер, которую я довольно хорошо знаю, — славная, добропорядочная девушка, в чем и вы сможете убедиться. Но что-то с ними, наверное, все же случилось, и долг повелевает мне провести тщательное расследование. Как только получу описание машины, немедленно свяжусь с отделением полиции в Краус-Бич.

— Это «Остин-семь», регистрационный номер экс-экс девяносто девять семнадцать, — сказал Уимзи, к большому удивлению главного констебля. — Но я очень сомневаюсь, что вы найдете его в Краус-Бич или где-нибудь поблизости.

— Не будем терять время, — перебил его Паркер. — Нам лучше разделиться. Как насчет того, чтобы пообедать вместе через час «У Джорджа»?

Уимзи не повезло. Мисс Климпсон не оказалось дома. Она рано пообедала и ушла, сказав, что длительная загородная прогулка ей явно не помешает. Миссис Бадж подозревала, что ее постоялица получила неприятную новость, ибо со вчерашнего вечера выглядела расстроенной и озабоченной.

— Однако, сэр, — добавила она, — если вы поторопитесь, то можете еще застать ее в церкви. Прогуливаясь, она часто по дороге заглядывает туда помолиться. По мне, так не слишком уважительное отношение к Дому Божьему, сэр, забегать туда мимоходом в будний день, как будто к приятельнице на чай, и возвращаться домой после причастия веселой, готовой смеяться и шутить. Не представляю, как можно подобным образом относиться к религиозным таинствам, так неуважительно, без благоговения в сердце. Но что поделаешь? У всех нас есть свои недостатки, а мисс Климпсон, должна сказать, — славная женщина, пускай и не бескомпромиссная католичка.

Лорд Питер подумал, что «бескомпромиссные католики» — весьма подходящее название для своего рода ультрамонтанов^[201] Высокой церкви, однако счел, что не может позволить себе в данный момент религиозную дискуссию, и немедленно отправился в церковь на поиски мисс Климпсон.

Дверь церкви Святого Онисима была гостеприимно открыта, сумрак внутри освещало лишь приветливое маленькое пятно красного алтарного светильника. Войдя с яркого июньского солнца, Уимзи немного постоял, моргая, чтобы привыкнуть к темноте. Наконец ему удалось различить темную склоненную фигуру, стоявшую на коленях перед алтарем. На миг он понадеялся, что это мисс Климпсон, но тут же с разочарованием понял, что это просто какая-то монахиня в черном облачении, свершавшая свою очередь бдения перед Господом. Кроме нее в церкви находился лишь священник в рясе, занимавшийся украшением главного престола. Уимзи вдруг вспомнил, что сегодня праздник Рождества Иоанна Крестителя. Он прошел по боковому нефу, надеясь найти свою «добычу» в каком-нибудь темном уголке. Его туфли скрипели, и это раздражало — прежде Бантер никогда такого не допускал. Ему казалось, что скрип обуви — дьявольское наваждение, вызов религиозной атмосфере со стороны его персонального, неотступно преследующего демона. Развеселившись от этой мысли, Уимзи увереннее зашагал вперед.

Скрип привлек внимание священника, тот обернулся и направился к пришельцу, — наверняка, подумал Уимзи, чтобы предложить свои профессиональные услуги в изгнании злого духа.

— Вы кого-то ищете? — любезно поинтересовался священник.

— Да, я ищу даму, — начал Уимзи, но тут же сообразил, что под церковными сводами это выражение прозвучало несколько странно, и поспешил объяснить подробнее, понизив голос до подобающего в святом месте полушепота.

— Да-да, — невозмутимо ответил священник. — Мисс Климпсон была здесь недавно, но уже ушла. Не то чтобы я имел обыкновение следить за своей паствой, — добавил он, рассмеявшись, — но мы с ней говорили перед ее уходом. У вас что-то срочное? Как жаль, что вы с ней разминулись. Чем я могу помочь? Передать ей что-нибудь?

— Нет, благодарю, — сказал Уимзи. — Простите, что побеспокоил. Негоже отлавливать людей в церкви, но… да, у меня довольно важное дело. Я оставлю ей записку дома. Огромное спасибо.

Он повернулся было, чтобы уйти, однако неожиданно оглянулся.

— Послушайте, — произнес он, — вы ведь даете прихожанам советы морального свойства, не так ли?

— Считается, что мы должны пытаться это делать, — ответил священник. — Вас тревожит что-то конкретное?

— Да-а, — протянул Уимзи. — Это не имеет отношения к религии — ничего вроде непорочности Пресвятой Девы или чего-то в этом роде. Просто кое-что меня смущающее.

Священник — это был тот самый викарий, мистер Тредгоулд — сказал, что он полностью к услугам лорда Питера.

— Очень любезно с вашей стороны. Не могли бы мы перейти куда-нибудь, где не надо шептать? — попросил Уимзи. — Никогда ничего не мог объяснить шепотом. Это меня просто парализует.

— Давайте выйдем на улицу, — предложил мистер Тредгоулд.

Они вышли и присели на плоском надгробии.

— Речь идет о некоем гипотетическом расследовании, — сказал Уимзи. — Предположим, кто-то знает кого-то, кто очень-очень болен и о ком известно, что жить ему осталось совсем недолго. Человек испытывает чудовищные боли, постоянно находится под действием морфия — словом, фактически для окружающего мира он уже мертв. Далее предположим, что, если больной умрет прямо сейчас, может произойти нечто желательное для них обоих, чего не произойдет, если больной немного задержится на этом свете. (Не могу уточнять подробности, чтобы не указывать ни на кого персонально.) Пока все ясно? Так вот, предположим, кто-то, кто в курсе дела, просто чуть-чуть, так сказать, поторопит события. Будет ли это таким уж тяжким преступлением?

— Закон… — начал мистер Тредгоулд.

— О, закон однозначно трактует это как преступление, — перебил Уимзи. — А вы, положа руку на сердце, тоже сочли бы это страшным грехом? Это ведь никакого вреда никому не принесло бы.

— Нам не дано этого знать, — ответил мистер Тредгоулд, — поскольку нам неведомы пути, коими Господь ведет наши души. Возможно, в эти последние недели или даже часы страданий и забытья душа проходит некую необходимую часть своего земного пути. Не нам прерывать его. Кто мы такие, чтобы распоряжаться чужой жизнью и смертью?

— Вообще-то мы каждый день это делаем. Жюри присяжных, солдаты, врачи… Тем не менее мне кажется, что данный случай — нечто другое. И еще, вторгаясь в это дело — пытаясь выяснить факты и так далее, — можно только больше навредить, навлечь новые беды.

— Я думаю, — сказал мистер Тредгоулд, — что грех — хотя здесь было бы уместней другое слово — вред, наносимый обществу, неправедность содеянного пагубно влияет не столько на убитого, сколько на убийцу. Особенно, конечно, если убийство выгодно убийце. Могу я спросить, то «желательное», о чем вы упомянули и что больной в любом случае намеревался сделать, принесло выгоду другому?

— Да. Определенно. Ему… ей… да, принесло.

— Это сразу переводит его поступок в иную плоскость: это не то же самое, что приблизить смерть человека из сострадания. Грех — в намерении, не в деянии. И в этом заключается различие между законом людским и законом Божьим. Пагубно для человека считать, что он имеет право распоряжаться чужой жизнью к собственной выгоде. Это ведет к тому, что он начинает ставить себя над всеми законами, — человек, безнаказанно совершивший намеренное убийство, опасен для общества. Вот почему — или и поэтому тоже — Господь запрещает личную месть.

— Вы хотите сказать, что одно убийство может повлечь за собой и другое?

— Так часто бывает. Во всяком случае, одно убийство ведет к готовности совершать другие.

— Оно и привело. И в этом-то проблема. Других убийств не было бы, не начни я выяснять, что случилось. Может, мне не следовало вмешиваться?

— Понимаю. Это трудный вопрос. А для вас — ужасно мучительный. Вы чувствуете себя ответственным!

— Да.

— Вы сами не преследовали цель личной мести?

— О нет. Ко мне это не имеет никакого отношения. Я, как дурак, ввязался в дело, чтобы помочь человеку, который попал в беду, поскольку на него пало подозрение. Но мое непрошеное вторжение вызвало цепную реакцию новых преступлений.

— Вам не стоит слишком корить себя. Вполне вероятно, что страх разоблачения привел бы убийцу к новым преступлениям и без вашего вмешательства.

— Это правда, — согласился Уимзи, вспомнив мистера Тригга.

— Мой вам совет: делайте то, что считаете правильным согласно законам, в уважении к которым мы воспитаны, а последствия предоставьте Господу. И старайтесь испытывать милосердие даже к порочным людям. Вы ведь понимаете, что я имею в виду. Предайте преступника правосудию, но помните: всем воздастся по справедливости, ни вам, ни мне не избежать Высшего суда.

— Я знаю. Сбив противника с ног, не надо топтать его. Конечно. Простите, что растревожил вас. И извините мое поспешное бегство, но у меня важная встреча с другом. Я вам очень благодарен. Теперь я чувствую себя не так мерзко. Но мне нужно было снять камень с души, — сказал Уимзи.

Мистер Тредгоулд смотрел, как он торопливо удаляется, обходя надгробия.

— О-хо-хо, — пробормотал священник себе под нос, — какие они все же славные: сколько доброты, щепетильности и сомнений таится под панцирем кодекса выпускника привилегированной школы. Они гораздо более чувствительны и слабонервны, чем принято думать. Трудно понять этих аристократов. Надо будет затронуть поднятый им вопрос во время завтрашней службы.

Будучи человеком практичным, мистер Тредгоулд завязал узелок на носовом платке, чтобы не забыть о своем благочестивом решении.

«Проблема выбора — вмешиваться или не вмешиваться, закона Божьего и закона кесарева. Полицейские. Впрочем, для них тут проблемы нет. Но как же трудно обычному человеку размотать клубок собственных намерений. Интересно, что привело его сюда? Неужели… Нет, — оборвал себя викарий, — я не имею права строить предположения!» Он снова достал платок и завязал на нем еще один узелок на память, чтобы не забыть на следующей исповеди упомянуть, что поддался греху любопытства.

Глава 20

Убийство

Паркер тоже провел полчаса без желаемого результата. Как выяснилось, мисс Уиттакер не только не любила фотографироваться, но и уничтожила все свои существующие снимки, до которых смогла добраться после смерти мисс Доусон. Конечно, они могли найтись у многих друзей мисс Уиттакер, в первую очередь у мисс Файндлейтер, но Паркер не был уверен, что в данный момент стоит поднимать шумиху. Вероятно, какая-нибудь фотография могла быть у мисс Климпсон. Он пошел на Нельсон-авеню. Мисс Климпсон не оказалось дома, ее уже спрашивал другой джентльмен. У миссис Бадж от любопытства стали округляться глаза — ее явно начали одолевать сомнения насчет «племянника» мисс Климпсон и его друзей. Паркер отправился по местным фотографам. Их было пять. У двух из них он получил несколько групповых фотографий, сделанных во время церковных базаров и домашних спектаклей, на которых мисс Уиттакер присутствовала лишь в виде неузнаваемой фигуры. Она никогда не заказывала в Лихэмптоне своего студийного портрета.

Что касается мисс Файндлейтер, то здесь, напротив, нашлось большое количество превосходных фотографий: невысокая светловолосая девушка с томным взглядом, пухленькая, довольно миловидная. Все фотографии Паркер отправил в Лондон, указав, что они должны быть разосланы по полицейским участкам с описанием одежды, в которой дам видели в последний раз.

Бодрыми и радостными из всей компании к «Джорджу» прибыли только второй полицейский, который вдоволь наслушался местных сплетен от владельцев гаражей и гостиниц, да главный констебль — этот и вовсе имел вид триумфатора. Обзвонив полицейские участки графства, он выяснил, что автомобиль с номером XX9917 в понедельник видел какой-то мальчик-скаут на дороге, ведущей в Краус-Бич. С самого начала уверенный, что девушки действительно отправились в Краус-Бич, констебль радовался тому, что утер нос представителю Скотленд-Ярда. Уимзи и Паркер удрученно признали, что для дальнейшего расследования следует ехать в Краус-Бич.

Тем временем один из фотографов, чей кузен служил в «Лихэмптон меркьюри», связался по телефону с этим идущим в ногу со временем изданием, очередной выпуск которого был готов к печати. Отсылка газеты в типографию была приостановлена, и в срочном порядке подготовлен специальный выпуск; потом кто-то позвонил в лондонскую «Ивнинг вьюз», и та разразилась сенсационной новостью на первой полосе. Лиха беда начало: «Дейли йелл», «Дейли вьюз», «Дейли уайр» и «Дейли тайдингз», испытывавшие нехватку горячих новостей, на следующее утро вышли с крупными заголовками об исчезновении двух молодых женщин.

В Краус-Бич, на этом приятном и респектабельном водном курорте, никто ничего не знал ни про мисс Уиттакер, ни про мисс Файндлейтер, ни про «Остин» с номером XX9917. Ни в одном отеле они не останавливались, ни в одном гараже не заправляли и не чинили свою машину, ни один полицейский их не видел. Главный констебль держался своей версии об аварии, были разосланы поисковые группы. В Скотленд-Ярд отовсюду поступали телеграммы: пропавших видели в Дувре, в Ньюкасле, в Шеффилде, в Винчестере, в Рагби. Две молодые женщины пили чай в Фолкстоуне и вели себя подозрительно; какая-то машина с ревом промчалась через Дорчестер в понедельник поздно вечером; темноволосая девушка, «весьма взволнованная», вошла в паб в Нью-Элресфорде незадолго до закрытия и спросила дорогу в Хейзлмир. Среди всех этих сообщений Паркер отобрал только информацию мальчика-скаута, который в субботу утром рассказал, что в минувший понедельник видел двух дам с машиной, устроивших себе пикник на склоне холма неподалеку от Шелли-Хеда. Машина была «Остин-7» — он это точно знал, потому что был помешан на автомобилях (бесспорное основание верить мальчишке его возраста), и еще паренек заметил, что на машине имелся лондонский номер, хотя цифр не запомнил.

Шелли-Хед располагался на побережье, милях в десяти от Краус-Бич, но, как ни удивительно, учитывая его близость к популярному курорту, представлял собой уединенное место. Под обрывом тянулась длинная полоса песчаного, никем не посещаемого пляжа, невидимая из домов. Известняковые утесы, покрытые невысоким дерном, сменялись убегающими вдаль холмами, поросшими дроком и вереском. Дальше виднелась полоса сосен, за которой пролегала узкая крутая, изрезанная колеями дорога, в конце вливавшаяся в асфальтированное шоссе, соединявшее Рэмборо и Райдерс-Хит. По холмам явно мало кто гулял, хотя они были исчерчены узкими ухабистыми дорожками, по которым машина тем не менее проехать могла, если вас не особо заботили комфорт и сохранность рессор.

Повинуясь указаниям мальчугана-скаута, полицейский автомобиль, подпрыгивая на кочках, двигался по этим малоприспособленным для езды дорогам. Искать предыдущие следы от шин было бесполезно, поскольку известняк сух и тверд, а трава и вереск колеи не хранят. Тут и там виднелись небольшие, совершенно одинаковые лесистые лощины и впадины, во многих из них вполне могла спрятаться маленькая машина, не говоря уж об остатках недавнего пикника. Подъехав к тому месту, которое их провожатый ориентировочно определил как то самое, где он видел женщин, машина остановилась, и все вышли. Паркер разделил территорию поисков на пять квадратов, и каждый из прибывших отправился на свой участок.

В тот день Уимзи возненавидел дрок: заросли его были очень густыми и жесткими, и в каждом кусте могли застрять пачка из-под сигарет, обертка от бутербродов или клочок ткани, способные дать какой-нибудь ключик к разгадке. Уимзи уныло брел по своему участку, согнувшись, не отрывая глаз от земли, взбирался на гребень, спускался в лощину, отклонялся то вправо, то влево, возвращался, ориентируясь по полицейской машине, и снова вверх, и снова вниз, через очередной гребень…

И вот… Да! Во впадине что-то мелькнуло.

Он заметил нечто торчавшее из-под дрокового куста. Что-то светлое и заостренное, напоминавшее мыс туфли.

Его слегка замутило.

— Тут, кажется, кто-то прилег поспать, — произнес он вслух и подумал: «Забавно, почему на виду всегда оказывается нога?»

Продираясь сквозь кусты и скользя по короткой траве, он едва не скатился на дно лощины и раздраженно выругался.

Женщина спала в странной позе. Вокруг ее головы роились мухи.

Ему пришло в голову, что в это время года мух еще быть не должно. Вспомнился какой-то рекламный стишок из газеты: «Если муху одну ты прихлопнешь сейчас, в сентябре будет меньше их в триста раз». Или в тысячу? Он не мог верно воспроизвести стихотворный размер.

Взяв себя в руки, он приблизился. Мухи взлетели облачком.

Чтобы так раскроить череп, нужно было нанести очень сильный удар. Коротко стриженные волосы женщины были светлыми, лицом она уткнулась в землю между оголенными руками.

Он перевернул тело на спину.

Конечно, без фотографии нельзя было сказать наверняка, но, судя по всему, это была Вера Файндлейтер.

Осмотр занял у него секунд тридцать.

Потом он вскарабкался на край впадины и закричал.

Маленькая черная фигурка, находившаяся на значительном расстоянии, остановилась и обернулась. Издали лицо казалось белым, ничего не выражавшим пятном. Уимзи крикнул снова и призывно замахал руками. Фигура побежала; человек неуклюже раскачивался, поспешая по заросшей вереском земле. Это был полицейский, грузный человек, не приспособленный для бега по вересковым зарослям. Уимзи снова закричал, полицейский что-то крикнул ему в ответ. Уимзи увидел, что к нему с разных сторон стягиваются и остальные. Гротескная фигурка скаута появилась на вершине холма; мальчик размахивал своим скаутским жезлом, потом снова исчез. Полицейский был теперь уже довольно близко. Он сдвинул на затылок форменную каску, что-то, висевшее на цепочке для часов, взблескивало на солнце в такт его движениям. Лорд Питер вдруг осознал, что сам бежит ему навстречу, крича на ходу, пытаясь объяснить, что случилось. Расстояние между ними было еще слишком велико, чтобы что-то понять, но Уимзи продолжал сыпать словами, подкрепляя их жестикуляцией. Когда они с полицейским наконец сошлись, тот почти совсем выдохся. Они оба выдохлись. Склонившись друг к другу и упершись ладонями в колени, мужчины хватали ртом воздух — довольно нелепая картина. Потом Уимзи повернулся и побежал обратно, полицейский — за ним по пятам. Наконец все собрались на злополучном месте, указывая руками, измеряя, делая заметки, шаря под кустом. Уимзи сел на землю. Он смертельно устал.

— Питер, — услышал он голос Паркера, — иди, взгляни на это.

Он с трудом встал.

Неподалеку от места, где нашли труп, валялись остатки пикника. Полицейский держал в руках пакет, извлеченный из-под тела, и изучал его содержимое. На земле возле головы мертвой девушки лежал тяжелый разводной ключ, неприятно побуревший, со светлыми волосками, прилипшими к «клешням». Но Паркер хотел привлечь внимание Уимзи не к нему, а к серо-лиловому мужскому кепи.

— Где ты это нашел? — спросил Уимзи.

— Альф подобрал на краю впадины, — ответил Паркер.

— Оно зацепилось за дроковый куст, — вставил скаут, — вон там, повыше, лежало изнанкой кверху, как будто свалилось с чьей-то головы.

— Какие-нибудь следы вокруг были?

— Вроде нет, — ответил Паркер. — Но есть место, где кусты поломаны и истоптаны. Выглядит так, словно там происходила борьба. А куда подевался «Остин»? Эй! Не трогай гаечный ключ, парень. На нем могут быть отпечатки пальцев. Похоже, на женщин напала какая-то банда.

— Деньги в кошельке есть?

— Десятишиллинговая банкнота, шесть пенсов и несколько медяков. Наверное, у другой женщины нашлось побольше. Она ведь отнюдь не бедна, как ты знаешь. Не удивлюсь, если ее похитили с целью выкупа. — Паркер наклонился и, очень осторожно завернув гаечный ключ в шелковый носовой платок, передал полицейскому, чтобы тот отнес его в машину. — Думаю, нам нужно опять рассредоточиться и поискать «Остин», — сказал он. — Предлагаю начать с вон той лесополосы — удобное место, чтобы спрятать автомобиль. А вам, Хопкинс, нужно вернуться в Краус-Бич, поставить в известность тамошний полицейский участок и привезти сюда фотографа. И возьмите вот эту телеграмму, ее надо отослать в Скотленд-Ярд главному комиссару. Да, еще: прихватите врача и дополнительную машину — если не найдем «Остин», в одной этой мы все не поместимся. На всякий случай возьмите с собой Альфа, чтобы не заблудиться на обратном пути. Ах да, Хопкинс, привезите что-нибудь поесть и воды, мы можем задержаться здесь надолго. Вот вам деньги. Этого достаточно?

— Да, сэр, спасибо.

Полицейский уехал, забрав Альфа, который разрывался между желанием продолжить участие в поисках и искушением снискать славу, став первым, кто сообщит всем невероятную новость. Паркер поблагодарил мальчишку за его бесценную помощь — тот просиял от гордости — и повернулся к главному констеблю.

— Скорее всего, они отбыли в том направлении, — предположил Паркер. — Не возражаете, сэр, если вы зайдете в лесополосу слева, а Питер — справа и будете двигаться навстречу друг другу, а я начну с середины?

Главный констебль, до глубины души потрясенный обнаружением трупа, безропотно повиновался. Уимзи схватил Паркера за рукав.

— Послушай, — сказал он, — ты хорошо рассмотрел рану? Что-то с ней не так. Во всяком случае, повреждения должны быть более обширными. Как ты думаешь?

— В настоящий момент я никак не думаю, — мрачно ответил Паркер. — Подождем заключения врача. Вперед! Нам нужно найти машину.

— Давай-ка получше рассмотрим кепи. Гм-м. Куплено в магазине некоего джентльмена еврейского происхождения, живущего в Степни. Почти новое. Сильно пахнет бриллиантином «Калифорнийский мак» — не слишком ли шикарно для бандита? Или для местной деревенщины.

— Да, нужно будет отработать этот след. Слава небесам, преступники всегда что-то упускают из вида. Ладно, надо идти.

Поиски машины оказались недолгими. Войдя в лесополосу, Паркер почти сразу наткнулся на нее. По небольшой полянке струился ручей, на берегу которого и стоял пропавший «Остин». Вперемежку с соснами здесь росли и другие деревья, ручей, сделав петлю, образовывал неглубокий затон с заболоченными берегами.

Крыша автомобиля была поднята, и Паркер приблизился, испытывая опасение найти внутри что-то неприятное, но салон оказался пуст. Он проверил рычаг переключения передач. Машина стояла на нейтральной скорости и ручном тормозе. На сиденье лежал носовой платок, очень грязный, без монограммы и метки прачечной. Паркер проворчал что-то насчет неосмотрительной привычки преступника повсюду разбрасывать улики и, обойдя машину спереди, получил лишнее тому подтверждение: в вязкой земле сохранились следы — на первый взгляд, две пары мужских и одна женская.

Сначала, судя по всему, вышла из машины женщина — он видел, где левый каблук глубоко впечатался в землю, когда она, опираясь на одну ногу, поднималась с низкого сиденья. Рядом — отпечаток правой подошвы, не такой глубокий, потом она немного потопталась на месте и побежала. Но один из мужчин настиг ее. Он вышел из зарослей папоротника, рифленые подошвы его туфель были новыми; имелись кое-какие следы борьбы, как будто он ее держал, а она пыталась вырваться. Наконец подоспел второй мужчина с удивительно узкими ступнями, в ботинках с длинными мысами, какие любят еврейские юноши, не отличающиеся примерным поведением; он подошел со стороны машины, его следы были отчетливыми и перекрывали полустершиеся женские. Какое-то время все трое топтались на месте. Потом — женщина посередине, мужчины по краям — направились туда, где виднелся отчетливый след мишленовского протектора. На «Остине» стояли обычные данлопские колеса, кроме того, эта машина явно была больше и простояла тут некоторое время, судя по небольшому пятну моторного масла, видимо, капавшего из картера. Потом большая машина отъехала и углубилась в чащу деревьев, судя по оставленной колее. Паркер пошел вдоль нее, но она вскоре исчезла на густой хвойной подстилке. Тем не менее больше машине деться было некуда. Он вернулся к «Остину» и продолжил осмотр. Наконец крики оповестили его, что два других поисковика встретились посередине лесополосы. Он позвал их, и вскоре, продравшись через окаймлявшие лес кусты дрока, появились Уимзи и сэр Чарлз Пиллингтон.

— Итак, — сказал Уимзи, — думаю, мы можем счесть сей элегантный лиловый головной убор аксессуаром джентльмена в узких ботинках. Предполагаю, что ярко-желтых, на кнопках. Должно быть, он глубоко сожалеет о потерянном кепи. Женские следы оставила, полагаю, Мэри Уиттакер.

— Наверняка. Не вижу, каким образом они могли бы принадлежать Вере Файндлейтер. Эта женщина либо ушла сама, либо ее увезли в машине.

— Они не могут принадлежать Вере Файндлейтер еще и по той причине, что, когда мы осматривали тело, на ее подошвах не было грязи.

— О! Так ты не утратил наблюдательности? Я думал, в тот момент ты был слишком ошарашен.

— Так оно и было, старина, но я ничего не могу с собой поделать: наверное, даже на смертном одре я буду замечать детали. Кстати! Что это?

Лорд Питер сунул руку за подушку сиденья и вытащил американский журнал «Черная маска» — из тех ежемесячных изданий, которые печатают с продолжением детективы и фантастику.

— Массовое чтиво, — сказал Паркер.

— Вероятно, принадлежавшее джентльмену в желтых ботинках, — предположил главный констебль.

— Скорее мисс Файндлейтер, — возразил Уимзи.

— Едва ли женщина стала бы такое читать, — усомнился сэр Чарлз.

— О, не знаю, не знаю. Из того, что я слышал, мисс Уиттакер — категорическая противница всяких сантиментов и обвитых розочками террас, а ее напарница, бедняжка, во всем ей подражала. У них вполне мог быть мужской вкус в чтении.

— Ну, это не так уж важно, — резюмировал Паркер.

— Не спеши. Взгляни сюда. Кто-то сделал здесь пометку.

Уимзи протянул другу журнал. Первое слово на обложке было жирно подчеркнуто карандашом.

— Ты думаешь, это какое-то послание? Может, журнал лежал на сиденье, и она умудрилась тайком сделать пометку, а потом спрятала его, прежде чем ее перетащили в другую машину?

— Хитроумно, — заметил сэр Чарлз. — Но что должно означать подчеркнутое слово «черная»? Не вижу смысла.

— Может, человек в узконосых ботинках был негром? — предположил Паркер. — Негры испытывают пристрастие к модной обуви и парфюмерии для волос. А возможно, индус или парс, что-то вроде того.

— Упаси господи! — в ужасе воскликнул сэр Чарлз. — Английская девушка в руках негра?! Какая мерзость!

— Будем надеяться, это не так. Ну что, пойдем по следу или дождемся врача?

— Думаю, лучше вернуться к телу, — сказал Паркер. — У них большая фора перед нами, так что получасом раньше, получасом позже — уже не имеет значения.

Из-под прозрачной прохлады леса они зашагали обратно к злосчастной впадине. Ручеек, весело журча на камнях, бежал на юго-запад, к реке и морю.

— Вот ты все болтаешь, — обратился к нему Уимзи, — а рассказать нам, что видел, не можешь. Жаль.

Глава 21

Каков же все-таки способ?

Врач оказался пухлым суетливым мужчиной — про себя Уимзи тут же окрестил его мистером О-хо-хо. Он хлопотал над изуродованной головой Веры Файндлейтер так, словно имел дело с массовым заражением ветрянкой после детского праздника или вызванным собственной беспечностью пациента приступом подагры.

— О-хо-хо! Чудовищный удар. Как же это могло случиться, интересно? Ах-ах-ах. Где же был ее инстинкт самосохранения? Ох, уже несколько дней прошло. Это сильно усложняет дело, конечно. Боже мой, какое горе для ее бедных родителей. И сестер. Они очень славные девочки, вы же их знаете, сэр Чарлз. Да. О-хо-хо.

— Полагаю, сомнений в том, что это мисс Файндлейтер, нет? — уточнил Паркер.

— Никаких, — ответил сэр Чарлз.

— Ну, поскольку вы опознали труп, думаю, можно будет избавить ее родственников от этого шокирующего зрелища. Одну минуту, доктор, фотограф должен зафиксировать положение тела, прежде чем что-либо трогать. Где мистер Эндрюс? Ага. Вам доводилось уже делать подобные фотографии? Нет? Ну, держитесь! Я понимаю, что это весьма неприятно. Один снимок отсюда, пожалуйста, чтобы показать расположение тела. Теперь с верхней точки. Отлично. Теперь — снимок раны крупным планом, пожалуйста. Благодарю. Теперь, доктор, можете ее перевернуть. Простите, мистер Эндрюс, я очень хорошо понимаю, что́ вы чувствуете, но это необходимо сделать. Ба! Вы только посмотрите, как исцарапаны ее руки. Похоже, она пыталась сопротивляться. Правое запястье и левое плечо… как будто кто-то пытался удержать ее, прижав к земле. Мистер Эндрюс, нужно все подробно сфотографировать, это может оказаться важным. Взгляните, доктор, что вы можете сказать об этом повреждении на лице?

По виду доктора можно было догадаться, что тот предпочел бы не смотреть на лицо девушки, однако, вздыхая и причитая, заставил себя это сделать.

— Насколько можно судить, учитывая все посмертные изменения, — сказал он наконец, — похоже, будто лицо вокруг носа и губ то ли обветрено, то ли обожжено. Хотя ни на переносице, ни на шее, ни на лбу таких следов нет. О-хо-хо… Иначе это можно было бы квалифицировать как сильный солнечный ожог.

— А как насчет ожога хлороформом? — подсказал Паркер.

— Ох, — ответил врач, расстроенный тем, что не догадался сам, — вы, полицейские, всегда торопитесь, желаете, чтобы все решалось мгновенно. Если бы вы меня не перебили, я бы сказал, что, раз не могу приписать этот ожог солнцу, остается вероятность, которую вы упомянули. Я не стану с определенностью утверждать, что это — следствие воздействия хлороформа, медицинские заключения подобного рода не делаются в спешке, без тщательного исследования, но готов признать, что это вполне возможно.

— А в этом случае, — вклинился Уимзи, — она могла умереть от действия хлороформа? Допустим, ее заставили надышаться им больше, чем допустимо, или у нее было слабое сердце?

— Господи, сэр, — сказал врач, на сей раз глубоко оскорбленный, — вы посмотрите на рану у нее на голове и спросите себя сами: разве нужно искать какую-то другую причину смерти? Кроме того, умри она от хлороформа, зачем было бить ее по голове?

— Именно это я и хотел бы знать, — ответил Уимзи.

— Надеюсь, — продолжил врач, — вы не станете оспаривать мою профессиональную квалификацию?

— Ни в коем случае! — воскликнул Уимзи. — Но, как вы сами справедливо заметили, неразумно делать какие бы то ни было медицинские заключения без тщательного исследования.

— А тут обстановка для него неподходящая, — поспешно вставил Паркер. — Думаю, мы сделали все, что можно было сделать на месте. Вы будете сопровождать тело в морг, доктор? Мистер Эндрюс, а вам я был бы признателен, если бы вы проследовали за мной в лесополосу и сфотографировали имеющиеся там следы. Боюсь, освещение под деревьями не очень хорошее, но надо постараться изо всех сил.

Взяв Уимзи под руку, Паркер отвел его в сторонку от главного констебля и шепнул:

— Доктор, конечно, умом не блещет, однако у нас будет возможность выслушать и другое мнение. А пока сделаем вид, будто согласны с его поверхностным объяснением случившегося.

— Вас что-то смущает? — с любопытством спросил подошедший к ним сэр Чарлз.

— Нет-нет, — ответил Паркер. — Все улики говорят в пользу того, что на девушек напали какие-то бандиты, которые похитили мисс Уиттакер с целью получения выкупа и жестоко расправились с мисс Файндлейтер, оказавшей сопротивление. Возможно, это и есть правильная версия. Мелкие несоответствия, безусловно, со временем разрешатся. Все станет ясней после тщательного анатомического исследования.

Они вернулись в лесополосу, где фотограф все отснял и были проведены скрупулезные измерения следов.

Главный констебль наблюдал за этой деятельностью с пристальным интересом, заглядывая Паркеру через плечо, пока тот делал заметки в своем блокноте.

— Слушайте, — вдруг сказал он, — вам не кажется довольно странным, что…

— Кто-то едет, — перебил его Паркер.

Звук мотоцикла, приближавшегося на второй скорости по ухабистому проселку, как выяснилось, возвещал прибытие молодого человека, вооруженного фотоаппаратом.

— О господи! — застонал Паркер. — Проклятая пресса! Уже пронюхали!

Однако встретил он журналиста достаточно вежливо, показал ему следы от шин и ног, а по пути к месту, где было найдено тело, в общих чертах обрисовал историю похищения.

— Инспектор, не могли бы вы дать нам примерное представление о двух разыскиваемых в связи с этим делом мужчинах? — спросил репортер.

— Ну, один из них, похоже, эдакий денди: носит лиловое кепи и остроносые ботинки, а если эта пометка на обложке журнала имеет какой-то смысл, то, вероятно, один из двух мужчин цветной. О втором можно сказать только то, что у него десятый размер ноги и на нем была обувь на резиновой подошве.

— Насчет обуви я как раз хотел сказать, — вмешался Пиллингтон, — что это весьма интересно…

— А вот здесь мы нашли тело мисс Файндлейтер, — бесцеремонно продолжил Паркер. Он описал раны и расположение тела, после чего в высшей степени довольный журналист принялся фотографировать все, что можно, в том числе Уимзи, Паркера и главного констебля: все трое стояли среди кустов дрока, и констебль величественно указывал тростью на роковое место.

— Ну, а теперь, когда ты получил все, что хотел, сынок, — доброжелательно заключил Паркер, — дуй отсюда и перескажи все остальным своим ребятам. Все, что можно было, мы тебе сообщили, и у нас есть дела поважнее, чем давать интервью каждому из вас в отдельности.

О лучшем репортер не мог и мечтать. Для него это означало обладание исключительной информацией, а даже викторианская матрона не могла иметь более тонкого понимания достоинств исключительности, чем современный газетчик.

— Итак, сэр Чарлз, — произнес Паркер, когда осчастливленный молодой человек удалился на своем пыхтящем и стреляющем выхлопом мотоцикле, — что вы собирались сказать насчет следов?

Но сэр Чарлз был оскорблен. Представитель Скотленд-Ярда прилюдно окоротил его и поставил под сомнение его полномочия.

— Ничего, — ответил он. — Боюсь, мои соображения покажутся вам чересчур элементарными.

Всю обратную дорогу он хранил гордое молчание.

Дело Уиттакер, почти незаметно начавшееся в Сохо со случайно подслушанного замечания, оброненного в ресторане, завершалось под рев прессы, потрясший Англию от края до края и отодвинувшего на второй план даже Уимблдон. Факты об убийстве и похищении были обнародованы тем же вечером в экстренном вечернем выпуске «Ивнинг вьюз». На следующее утро они были подхвачены всеми воскресными газетами, поместившими на своих первых полосах фотографии и подробности, реальные и вымышленные. Мысль о том, что одна английская девушка жестоко убита, а другая увезена бог знает куда для немыслимого злодейства чернокожим мужчиной, породила такой накал страстей, на какой только способен английский темперамент. Общество бурлило от возмущения и ужаса. Газетчики слетались в Краус-Бич, как саранча; холмы близ Шелли-Хеда превратились в нечто вроде ярмарочного пространства: повсюду машины, мотоциклы и тучи людей, бросившихся приятно провести выходные, причащаясь к тайне и кровопролитию.

Сняв номера в «Зеленом льве», Паркер и Уимзи отвечали на телефонные звонки и принимали поступавшие отовсюду письма и телеграммы, а в конце коридора стоял дюжий полицейский, охранявший их от непрошенных вторжений.

Уимзи мерил шагами комнату, в волнении выкуривая одну сигарету за другой.

— На сей раз мы их сцапаем, — сказал он. — Слава богу, они наконец прокололись.

— Да. Только нужно проявить терпение, старина. Мы не должны их упустить, но сначала необходимо собрать все факты.

— Ты уверен, что твои парни надежно следят за миссис Форрест?

— О да. Она вернулась домой в понедельник вечером — по крайней мере, так говорят работники гаража. Наши люди не спускают с квартиры глаз и сразу же дадут нам знать, если кто-нибудь к ней пожалует.

— В понедельник вечером?!

— Да. Но сам по себе этот факт не является доказательством. Большинство уезжающих на выходные лондонцев возвращаются в город в понедельник вечером. А кроме того, я не хочу спугнуть ее, пока мы не выясним, является она основной преступницей или сообщницей. Смотри, Питер, сообщение от еще одного моего человека. Он изучал финансовое положение мисс Уиттакер и миссис Форрест. Мисс Уиттакер снимала со счета крупные суммы в чеках, начиная с минувшего декабря, и эти суммы точь-в-точь совпадают с суммами, которые миссис Форрест вносила на свой счет. Эта женщина обрела большую власть над мисс Уиттакер как раз после смерти старой мисс Доусон. Питер, она по уши в этом деле.

— Так я и думал. Она проворачивала все дела, пока Уиттакер обеспечивала себе алиби в Кенте. Господи, Чарлз, только бы нам не промахнуться. Пока хоть одна из этих дам на свободе, ничья жизнь не в безопасности.

— Порочная и циничная женщина, — нравоучительно произнес Паркер, — самая безжалостная преступница на свете, она в сто раз хуже мужчины, потому что всегда гораздо более целеустремленна.

— Это потому, что такие женщины не обременены сентиментальностью, — согласился Уимзи. — Мы, болваны, тупо верим, будто женщины романтичны и эмоциональны. Чушь собачья! Черт бы побрал этот телефон!

Паркер схватил телефонную трубку.

— Да… да… говорите. Господи боже мой, не может быть! Хорошо. Да. Да, конечно, вам следует его задержать. Думаю, что его подставили, но допросить надо. И позаботьтесь, чтобы это попало во все газеты. Журналистам скажите, будто не сомневаетесь, что это он и есть. Понятно? Хорошенько втолкуйте им, что это официальная точка зрения. И еще — минутку — мне нужна фотография чека и сведения об имеющихся на нем отпечатках пальцев. Пришлите все это немедленно со специальным курьером. Надеюсь, чек подлинный? В банке подтвердили? Отлично! Его прохождение отследили?.. Вот как?.. Конверт?.. Выбросил?.. Вот болван. Хорошо… Хорошо, до свиданья.

Он в волнении повернулся к Уимзи.

— Вчера утром Аллилуйя Доусон явился в отделение «Банка Ллойда» в Степни и предъявил чек на десять тысяч фунтов от Мэри Уиттакер, выданный в пятницу двадцать четвертого числа в их же лихэмптонском отделении. Поскольку сумма крупная, а история об исчезновении появилась в пятницу в вечерних газетах, они попросили его зайти попозже, а сами связались с Лихэмптоном. После того как вчера вечером вышла новость об убийстве, управляющий лихэмптонского отделения позвонил в Скотленд-Ярд, оттуда прислали своих людей, и Аллилуйю задержали для выяснения обстоятельств. Он говорит, будто получил чек по почте в субботу утром, в конверте, кроме чека, ничего больше не было, никаких объяснений. Разумеется, старый дурак выбросил конверт, поэтому проверить его рассказ или выяснить что-либо по почтовому штемпелю невозможно. Наши сочли историю немного сомнительной, поэтому Аллилуйя задержан и ожидает расследования — иными словами, арестован по подозрению в убийстве и преступном сговоре!

— Бедный Аллилуйя! Чарлз, это просто чудовищно! Он же безобидный старик, неспособный и мухи обидеть.

— Я знаю. Но его уже взяли, и придется ему потерпеть. Черт, кто там еще? Войдите.

— К вам доктор Фолкнер, сэр, — сообщил констебль, просунув голову в дверь.

— А, хорошо. Входите, доктор. Вы закончили вскрытие?

— Да, инспектор. Очень интересные результаты. Должен честно признать, что вы были совершенно правы.

— Рад слышать. Садитесь и рассказывайте.

— Я постараюсь как можно короче, — сказал врач. Его прислал из Лондона Скотленд-Ярд, и он привык к темпам полицейской работы. Это был сухопарый, белый как лунь мужчина, деловитый и наблюдательный — прямая противоположность мистеру О-хо-хо, который так злил Паркера накануне вечером.

— Итак, прежде всего: удар по голове действительно не является причиной смерти. Вы сами видели, что крови было очень мало. Травма была нанесена посмертно, спустя некоторое время — безусловно, для того, чтобы создать впечатление бандитского нападения. То же самое с царапинами и порезами на руках. Это явный камуфляж.

— Именно. Ваш коллега…

— Мой коллега, как вы изволите его величать, болван, — резко ответил врач. — Если это — образец его диагностики, я бы не удивился, узнав о необычно высоком уровне смертности в Краус-Бич. Но это так, к слову. Хотите знать истинную причину смерти?

— Хлороформ?

— Возможно. Я провел аутопсию, но не обнаружил симптомов, характерных для отравления или иного воздействия. Я изъял соответствующие внутренние органы и отправил их, как вы просили, на исследование сэру Джеймсу Лаббоку, но почти уверен, что это ничего не даст. При вскрытии грудной клетки не было ни малейшего запаха хлороформа. То ли время, прошедшее с момента смерти, слишком велико, что вполне вероятно, учитывая высокую летучесть вещества, то ли доза была слишком малой. Я не обнаружил никаких признаков сердечной недостаточности, которая могла бы вызвать смерть здоровой молодой девушки, для этого на нее надо было бы воздействовать хлороформом в течение длительного времени.

— Как вы думаете, его вообще использовали?

— Думаю, да. Об этом свидетельствуют ожоги на лице.

— А также, вероятно, носовой платок, найденный в машине, — добавил Уимзи.

— Наверное, — подхватил Паркер, — потребовалась значительная физическая сила и решительность, чтобы заставить дышать хлороформом сильную молодую девушку. Она должна была ожесточенно сопротивляться.

— Должна, — мрачно ответил врач, — но, как ни странно, не сопротивлялась. Как я уже сказал, все следы борьбы были нанесены на тело уже после смерти.

— А если предположить, что она в тот момент спала, — спросил Уимзи, — это удалось бы проделать без сопротивления с ее стороны?

— О да, легко. Уже после нескольких глубоких вдохов она впала бы в полубессознательное состояние, после чего с ней можно было делать что угодно. Думаю, вполне возможно, что, пока она спала на солнышке, ее спутница отошла от нее, была похищена, а потом похитители вернулись к мисс Файндлейтер и расправились с ней.

— Но в этом не было особой необходимости, — заметил Паркер. — Зачем вообще было к ней возвращаться?

— Вы думаете, что они обе спали и их обеих обездвижили хлороформом? Как-то маловероятно.

— Нет, я так не думаю. Послушайте, доктор… только никому этого не говорите.

Паркер поделился с врачом подозрениями относительно Мэри Уиттакер. Тот слушал в ужасе и немом изумлении.

— По нашим предположениям, все произошло следующим образом, — сказал Паркер. — В силу каких-то причин мисс Уиттакер решила избавиться от бедной девушки, которая была ей безгранично предана. Она обставила дело так, будто они едут на пикник, и позаботилась, чтобы было известно, куда они направляются. Потом, когда Вера Файндлейтер задремала на солнышке, она убила ее, то ли с помощью хлороформа, то ли — что, по моему мнению, более правдоподобно — тем же неизвестным нам пока способом, каким она избавлялась от остальных своих жертв. Потом ударила ее по голове и сымитировала другие признаки борьбы, оставила на кусте кепи, которое заранее купила и смазала бриллиантином. Я, разумеется, выяснил «путь» этого кепи. Мисс Уиттакер — высокая сильная женщина, думаю, что она вполне способна нанести такой удар по уже не сопротивлявшемуся телу.

— Но как же те следы в лесу?

— Я как раз к этому подхожу. В них есть кое-что странное. Прежде всего, если эта история — дело рук какой-то неизвестной банды, зачем им было сворачивать с дороги на единственный в округе на двадцать миль сырой, вязкий участок земли, чтобы оставить там свои следы, если можно было легко приехать и уехать по сухой земле, вообще никак не наследив?

— Резонно, — согласился доктор. — Я бы еще добавил, что они не могли не заметить потерю кепи и вернулись бы за ним.

— Именно. Далее. Ни на одной из пар обуви, оставившей следы, нет ни малейших признаков изношенности. Ни каблуки, ни подошвы на ботинках ничуть не стерты, а резина на паре большего размера вообще как будто только что из магазина. Нам должны с минуты на минуту привезти фотографии — сами увидите. Разумеется, не исключено, что оба бандита были в только что купленной обуви, однако верится в это с трудом.

— Вы правы, — кивнул доктор.

— А теперь мы подходим к моменту, более всего наводящему на размышления. У одного из предполагаемых преступников нога намного больше, чем у второго. Напрашивается вывод, что этот человек выше ростом и тяжелее другого, и шаг у него должен быть шире. Но что мы видим по сделанным замерам? Во всех трех случаях — большой мужчина, маленький мужчина, женщина — длина шага одинакова. Более того, все отпечатки имеют абсолютно одинаковую глубину, как если бы у всех троих был одинаковый вес. Не буду углубляться в прочие несоответствия, уже упомянутого достаточно, чтобы исключить совпадение.

Доктор Фолкнер задумался на некоторое время, потом сказал:

— Полагаю, вы правы. Все, что вы сказали, абсолютно убедительно.

— Даже сэр Чарлз Пиллингтон, не блещущий сообразительностью, признал это, — заметил Паркер. — Мне стоило некоторых стараний и находчивости удержать его, чтобы он немедленно не выболтал эти подробности корреспонденту «Ивнинг вьюз».

— Значит, вы считаете, что мисс Уиттакер сама привезла с собой всю эту обувь и наделала следы?

— Да, каждый раз возвращаясь к машине по папоротнику. Очень умно. Она не допустила ни одной ошибки, накладывая следы друг на друга. Все было проделано безупречно: полное впечатление, что на этом месте одновременно топтались три человека. Я бы сказал, что она прилежно изучала произведения мистера Остина Фримена^[202].

— И что теперь?

— Думаю, выяснится, что миссис Форрест, которую мы считаем сообщницей мисс Уиттакер, заранее пригнала машину — ту, большую — и ждала ее. Возможно, это она делала следы на земле, пока Мэри Уиттакер инсценировала нападение. Скорее всего, она приехала после того, как Мэри Уиттакер и Вера Файндлейтер, оставив «Остин» на дороге, отправились к впадине на склоне устраивать пикник. Когда Мэри Уиттакер закончила свою часть работы, они подложили носовой платок и журнал «Черная маска» в «Остин», а уехали на машине миссис Форрест. Естественно, мы выяснили, что это за машина: темно-синий четырехместный «Рено» с мишленовскими шинами и регистрационным номером икс о сорок два сорок семь. Мы знаем, что машина вернулась в гараж в понедельник вечером, за рулем была миссис Форрест.

— Но где же теперь мисс Уиттакер?

— Где-то прячется. Но мы все равно ее найдем. Она не сможет снять деньги в своем банке — ее счет заблокирован. Если миссис Форрест попытается передать ей деньги, мы проследим за ней. В худшем случае, бог даст, возьмем ее измором. Но у нас есть еще один ключик. Она сделала вполне определенную попытку бросить тень подозрения на несчастного родственника мисс Доусон — некоего неортодоксального темнокожего священника с редким именем Аллилуйя. У него были определенные финансовые претензии к мисс Уиттакер — не официальные, но такие, какие любой благородный и сострадательный человек счел бы уважительными. Мисс Уиттакер их не уважила, и можно было предположить, что несчастный старик затаил на нее обиду. Вчера утром он попытался обналичить выписанный ею на предъявителя чек на десять тысяч фунтов, изложив сомнительно звучащую историю, будто чек принесли с утренней почтой, в конверте, без каких бы то ни было объяснений. Естественно, старика пришлось задержать как одного из предполагаемых похитителей.

— Но это как-то уж больно неуклюже. У него наверняка есть алиби.

— Думаю, легенда будет такая: старик нанял двух гангстеров, чтобы они сделали работу за него. Он принадлежит к миссии в Степни — где, кстати, было куплено кепи и где нетрудно найти сколько угодно крепких парней. Разумеется, мы проведем тщательное расследование и опубликуем подробный отчет во всех газетах.

— А потом?

— Потом, полагаю, мисс Уиттакер объявится где-нибудь в растрепанных чувствах и поведает историю о том, как на нее напали и держали где-то ради выкупа; эта история прекрасно встроится в историю с кузеном Аллилуйей. Если тот не представит убедительного алиби, нам придется согласиться, что он и есть тот человек, который руководил убийцами. Если мисс Уиттакер не удастся доказать, что он был на месте преступления, она может сказать, что похитители упоминали его имя или что он в какой-то момент сам объявился в том месте, где держали бедную девушку и которого она, конечно же, не сумеет указать: в какой-то ужасной берлоге, дороги к которой она не видела.

— Какой дьявольский план.

— Да. Мисс Уиттакер — очаровательная молодая женщина. Если ее что-то и может остановить, то я этого средства не знаю. Обходительная миссис Форрест, похоже, того же поля ягода. Разумеется, доктор, мы рассчитываем на ваше молчание. Вы ведь понимаете, что поимка Мэри Уиттакер зависит от того, поверит ли она, что мы заглотили ее хитроумные наживки.

— Я не болтун, — ответил врач. — Банда так банда. И мисс Файндлейтер скончалась от удара по голове. Надеюсь только, что мой коллега и главный констебль проявят такую же сдержанность. Я, естественно, предупредил их о том, что вы сказали мне вчера вечером.

— Все это прекрасно, но какие, в конце концов, мы имеем прямые улики против этой женщины? — сказал Уимзи. — Умно выстроенная защита камня на камне не оставит от нашей версии. Единственное, что мы можем доказать безоговорочно, — это незаконное проникновение в дом на Хэмпстед-Хит и кража угля. Все смерти были признаны следствием смертями от естественных причин. Что же касается мисс Файндлейтер, то, даже если мы докажем, что там применялся хлороформ — ну, хлороформ совсем нетрудно достать, это вам не мышьяк и не цианистый калий. И даже если на гаечном ключе обнаружатся отпечатки пальцев…

— Их там не обнаружилось, — угрюмо вставил Паркер. — Эта девица свое дело знает.

— А зачем ей вообще понадобилось убивать Веру Файндлейтер? — вдруг спросил врач. — По вашим словам, девушка была ей безраздельно предана и являлась самым ценным свидетелем в ее защиту. Ведь только она одна могла засвидетельствовать алиби мисс Уиттакер на моменты совершения остальных преступлений — если, конечно, это были преступления.

— Она могла слишком много узнать о связи мисс Уиттакер с миссис Форрест. На мой взгляд, она сослужила свою службу и стала опасной. На что нам сейчас нужно надеяться, так это на то, что обнаружится нечто неожиданное в контактах Форрест и Уиттакер. Как только мы что-нибудь о них узнаем…

— Хм! — перебил его доктор Фолкнер, подошедший в этот момент к окну. — Не хочу вас слишком расстраивать, но вижу, что сэр Чарлз Пиллингтон беседует со специальным корреспондентом «Уайр». Утренний выпуск сегодняшней «Йелл» вышел с историей на всю первую полосу о бандитском нападении и передовицей, патриотически предостерегающей от опасности, которую представляют собой цветные иностранцы. Излишне напоминать вам, что «Уайр» не остановится перед тем, чтобы подкупить самого архангела Гавриила, лишь бы переплюнуть «Йелл».

— А, черт! — воскликнул Паркер, бросаясь к окну.

— Поздно, — констатировал доктор. — Корреспондент «Уайр» уже вошел в здание почты. Конечно, вы можете позвонить и попробовать остановить катастрофу.

Паркер так и сделал. Редактор газеты любезно заверил его, что материал до него еще не дошел, но если дойдет, он не забудет об инструкциях инспектора Паркера.

Редактор «Уайр» ничуть не кривил душой. Материал получил не он, а редактор «Ивнинг баннер», ее дочернего издания. Иногда в критические моменты бывает полезно, чтобы левая рука не знала, что делает правая. В конце концов, это же был эксклюзивный репортаж.

Глава 22

Дело совести

В четверг, 23 июня был канун Рождества святого Иоанна. Скромное облачение, в котором церковь отправляла свои ежедневные обряды после праздничного зеленого буйства Троицы, сменилось торжественным, алтарь снова сиял белым убранством. В приделе Пресвятой Богородицы церкви Святого Онисима закончилась вечерня — витавший в воздухе слабый аромат ладана поднимался к смутно вырисовывавшимся под сводами нефа стропилам. Коротышка-псаломщик свечным колпачком на длиннющей медной ручке гасил свечи, добавляя в этот аромат чуть неприятный, но богоугодный запах горячего воска. Немногочисленная паства, состоявшая в основном из пожилых женщин, медленно отрешаясь от своего религиозного рвения и с трудом разгибая колени, покидала церковь. Мисс Климпсон собрала молитвенники, отнесла на место и стала нащупывать в кармане перчатки. Вынимая их, она выронила свой церковный ежедневник, который завалился за скамеечку для коленопреклонения; к огорчению мисс Климпсон, из ежедневника выпали и разлетелись по полу в темном углу за исповедальней пасхальные открытки, книжные закладки, религиозные картинки, засушенные веточки и листки с текстами молитв.

Мисс Климпсон сердито вскрикнула, наклонилась, чтобы собрать их, и тут же укорила себя за неуместный в святом месте взрыв гнева. «Дисциплина, — бормотала она, доставая последнюю потерю из-под коленной подушечки, — дисциплина, надо учиться держать себя в руках». Она затолкала бумажки в ежедневник, схватила перчатки и сумку, поклонилась в сторону алтаря, уронила сумку, подняла ее — на сей раз со смирением великомученицы, — быстро вышла из бокового придела и пересекла церковь в направлении южного входа, у дверей которого стоял ризничий с ключом, дожидавшийся, когда она наконец покинет храм. На ходу она взглянула на главный престол, неосвещенный, опустевший, с высокими свечами, в сумраке апсиды напоминавшими призраков. Ей вдруг подумалось, что престол выглядит мрачно и даже зловеще.

— Доброй ночи, мистер Стэннифорт, — поспешно сказала она.

— Доброй ночи, мисс Климпсон, доброй ночи, — ответил ризничий.

Она была рада, выйдя из тени церковного крыльца, оказаться в окружении еще сиявшей в закатных лучах июньской зелени, подальше от зловещего ощущения, накатившего на нее в церкви. Чем оно было вызвано? Мыслями о суровом Крестителе с его призывом к покаянию? Молитвой о благодати, какую дает исповедь и отречение от греха? Мисс Климпсон решила, что ей следует поспешить домой и почитать апостольские послания и Евангелие — на удивление светлое и утешительное чтение по сравнению с инвективами этого бескомпромиссного и грозного святого. «А потом привести в порядок разлетевшиеся бумажки», — мысленно добавила она.

После прогулки на чудесно благоухавшем свежем воздухе гостиная на первом этаже дома миссис Бадж показалась ей душной. Мисс Климпсон распахнула окно и села под ним, чтобы разобрать свои священные мелочи. Открытка с изображением Тайной вечери лежала рядом с освящающей молитвой; «Благовещение» Фра Анджелико выпало со странички 25 марта и затесалось в одно из воскресений после Троицы; изображение церкви Сакре-Кёр с текстом на французском языке попало на Праздник Тела Христова… «А это что такое? — воскликнула мисс Климпсон. — Должно быть, я подобрала это в церкви».

Слова на маленьком листке бумаги, безусловно, были написаны не ее почерком. Кто-то другой обронил записку. Естественно, она прочла ее, чтобы убедиться, нет ли там чего-то важного.

Мисс Климпсон была из тех людей, кто во всеуслышание заявляет: «Я никогда не читаю чужих писем», что, как ясно всем и каждому, означает как раз обратное. Но они вовсе не лукавят, а искренне заблуждаются. Просто Провидение снабжает их этим предупреждающим колокольчиком, как гремучую змею — «трещоткой». Так что, если вы имеете глупость разбрасывать свою корреспонденцию у них на виду — сами виноваты.

Сначала мисс Климпсон внимательно осмотрела записку.

В руководствах для готовящихся к исповеди католиков содержится совет, который красноречиво свидетельствует о наивной надмирности их составителей: накануне причастия составьте список своих прегрешений, чтобы не упустить ни одного из них. Вас также предостерегают от того, чтобы упоминать в этих списках конкретные имена, показывать список кому бы то ни было и оставлять его на виду. Тем не менее никто не застрахован от случайного нарушения этих правил, поэтому церковь не одобряет составления списка грехов, а предписывает сообщать о них шепотом, мимолетно выдыхать прямо в ухо исповеднику, а ему — моментально по отпущении грехов напрочь забывать об услышанном.

Однако кто-то недавно — вероятно, в предыдущую субботу — покаявшийся в своих грехах, записанных на бумажке, обронил ее, и та затерялась между исповедальней и скамеечкой для коленопреклонения, укрывшись от взгляда уборщицы. И вот она, исповедь, предназначенная только для Господних ушей, лежала на круглом, красного дерева столе миссис Бадж перед глазами простого смертного.

В оправдание мисс Климпсон следует сказать, что она, вероятно, и разорвала бы записку, не читая, если бы одна фраза не бросилась ей в глаза: «Ложь, на которую я пошла ради М.У.».

В тот же миг мисс Климпсон сообразила, что это почерк Веры Файндлейтер, и у нее в голове «будто молния сверкнула», как она впоследствии объясняла свою реакцию на эти слова.

Не менее получаса мисс Климпсон сидела, борясь с собственной совестью. Врожденное любопытство шептало ей: «Прочти»; религиозное воспитание говорило: «Ты не должна это читать»; чувство долга перед своим нанимателем лордом Уимзи подталкивало: «Выясни, в чем дело»; впитанные с молоком матери правила поведения запрещали: «Не смей!»; страшный скрипучий голос напоминал: «Речь идет об убийстве. Хочешь стать сообщницей?» Она чувствовала себя как Ланселот Гоббо^[204]: на грани между угрызениями совести и дьявольским искушением, но что здесь было совестью, а что искушением?

«Ниспошли нам силы говорить правду и бесстрашно давать отпор греху» — как было сказано сегодня в проповеди.

Убийство.

В свете этой записки его вероятность становилась реальной.

Или нет? Может, она вычитала в этой выхваченной фразе то, чего там нет?

В таком случае не становится ли ее долгом — ну, почти — прочесть записку полностью и разрешить чудовищные подозрения?

Ей захотелось пойти к мистеру Тредгоулду и попросить его совета. Скорее всего, он скажет, чтобы она немедленно сожгла записку и изгнала из души сомнения молитвой и постом.

Она встала и принялась искать спичечный коробок: лучше избавиться от этой бумажки — и дело с концом.

Но что именно она при этом совершит? А если уничтожит единственный ключ к раскрытию убийства?

Каждый раз, когда это слово всплывало у нее в голове, оно было написано заглавными буквами и жирно подчеркнуто: УБИЙСТВО — как в полицейской сводке.

И тут ей пришла в голову идея. Паркер — полицейский, и у него наверняка не должно быть особых угрызений относительно нарушения тайны исповеди. По виду он, скорее всего, протестант, а возможно, вообще равнодушен к религии. В любом случае служебный долг для него превыше всего. Почему бы не отослать записку ему, не читая, с кратким объяснением того, как она попала к ней в руки? Тогда вся ответственность ляжет на него.

Однако по некотором размышлении мисс Климпсон, руководствуясь врожденной честностью, признала, что в этом есть доля лицемерия. Предавая чужое письмо огласке подобным образом, она точно так же — если не больше — нарушала тайну исповеди, как если бы сама прочла его. А тут и ветхозаветный Адам внутри ее поднял голову и начал подстрекать: если кто-то все равно должен узнать тайну исповеди, то почему бы и не ты — это удовлетворит твое вполне обоснованное любопытство. Кроме того: а что, если она ошиблась? В конце концов, ложь, о которой там идет речь, может не иметь никакого отношения к алиби Мэри Уиттакер. В таком случае окажется, что она выдала чужой секрет бессмысленно, не принеся никакой пользы. Если она действительно решит показать записку третьему лицу, то обязана сначала прочесть ее сама — так будет справедливо по отношению ко всем заинтересованным сторонам.

Возможно, стоит ей увидеть еще одно-два слова — она поймет, что все это никоим образом не связано с УБИЙСТВОМ, и тогда сожжет записку с легким сердцем и забудет о ней. А вот если она сожжет ее, не читая, то не забудет никогда, до конца своих дней, и всегда будет носить в душе мрачное подозрение, что Мэри Уиттакер — вероятно — является убийцей, и каждый раз, глядя в эти суровые голубые глаза, станет задаваться вопросом: каким был их взгляд, когда душа их обладательницы замышляла УБИЙСТВО? Разумеется, Уимзи уже посеял в ней подозрение раньше, но теперь это было ее собственное подозрение. Оно выкристаллизовалось и стало вполне реальным.

«Что же мне делать?»

Она снова бросила на записку беглый смущенный взгляд, и на сей раз в глаза ей бросилось слово «Лондон».

Мисс Климпсон вскрикнула, как человек, которого внезапно окатили холодным душем.

«Что ж, — решила она, — грех не грех, я это сделаю, и да простит меня Бог».

Заливаясь краской, будто кто-то медленно обнажался перед нею, она взяла в руки бумажку.

Записи были короткими и сумбурными. Паркер наверняка мало что извлек бы из них, но для мисс Климпсон, привычной к такого рода благочестивой скорописи, разобраться в ней не составило никакого труда.

Слово «Ревность» было написано крупными буквами и подчеркнуто. Далее шла отсылка к какой-то ссоре, злобным обвинениям и преграде, вставшей между душой кающейся грешницы и Господом. После пункта «Сотворение себе кумира» стояло тире.

По этим нескольким «ископаемым фрагментам» мисс Климпсон легко восстановила одну из тех отвратительных бурных сцен ревности, которые были ей хорошо знакомы по годам, проведенным в сугубо женском окружении. «Я делаю для тебя все, а ты ни в грош меня не ставишь… ты ко мне жестока… я тебе просто надоела, в этом все и дело!» А в ответ: «Не выставляй себя на посмешище. Это просто невыносимо! О, Вера, хватит! Терпеть не могу, когда распускают нюни». Унизительные, оскорбительные, изматывающие, гадкие сцены. Они разворачиваются в женских школах, в пансионах, в квартирах Блумсбери. Проклятый эгоизм изнуряет своих жертв. Глупая экзальтация лишает женщину всякого самоуважения. Бесплодные ссоры заканчиваются стыдом и ненавистью.

— Мерзкая вампирша, — в сердцах ругнулась мисс Климпсон. — Плохо дело. Она просто использует девушку.

Далее готовящаяся к покаянию мисс Файндлейтер переходила к более трудной проблеме. Собрав воедино все намеки, мисс Климпсон с привычной легкостью воссоздала ее. Вера солгала — это плохо, пусть даже солгала она, чтобы помочь подруге. Потом, чтобы скрыть ложь, она не призналась в своем прегрешении на исповеди. Это следовало исправить. Но, задавалась вопросом девушка, пришла ли она к этому решению из ненависти ко лжи или из-за злости на подругу? Трудная моральная дилемма. И должна ли она, не удовлетворившись признанием исповеднику, открыть правду и людям?

У мисс Климпсон не было ни малейших сомнений насчет того, каким было наставление священника: «Негоже становиться на скользкий путь, чтобы не обмануть доверие подруги. Если можешь — молчи, но если решила говорить, говори правду. Ты должна сказать ей, чтобы она больше не рассчитывала, что ты станешь лгать ради нее. И пусть она больше не просит тебя хранить ее секреты».

Пока все ясно. Но дальше снова вопрос: «Должна ли я потворствовать ей, зная, что она поступает неправильно?» И пояснение на полях: «Мужчина на Саут-Одли-стрит».

Как-то загадочно… Да нет же, напротив — это как раз все и объясняет: тайну, ревность, ссору и прочее.

В те недели апреля и мая, которые Мэри Уиттакер якобы неотлучно провела в Кенте с Верой Файндлейтер, она ездила в Лондон. А Вера пообещала говорить всем, что Мэри все время была с ней. Эти визиты в Лондон имели какое-то отношение к мужчине, с которым Мэри встречалась на Саут-Одли-стрит, и между ними происходило нечто греховное. Вероятно, у них была любовная связь. Мисс Климпсон с видом оскорбленной добродетели поджала губы, однако на самом деле была не столько шокирована, сколько удивлена. Мэри Уиттакер! Вот бы никогда не подумала. Но это идеально объясняло ссору, Верину ревность и чувство покинутости. А откуда Вера все узнала? Неужели Мэри Уиттакер сама ей рассказала? Нет. Где же эта фраза в пункте про ревность?.. Да, вот: «…последовала за М.У. в Лондон». Значит, Вера поехала за подругой и все сама увидела. А потом в какой-то момент не сдержалась и с упреками выплеснула свою ревность, заявив, что все знает. Но эта поездка в Лондон должна была состояться до разговора мисс Климпсон с Верой Файндлейтер, во время которого девушка казалась уверенной в привязанности Мэри. Или она обманывалась, пытаясь сама себя убедить, что между Мэри и этим мужчиной «ничего нет»? Вполне вероятно. А потом, возможно, какая-то грубость со стороны Мэри всколыхнула все печальные подозрения Веры, и она их с упреком и гневом высказала. Разгорелась ссора, и последовал разрыв.

«Удивительно, — подумала мисс Климпсон, — что Вера не пришла ко мне и не рассказала о своей беде. Наверное, бедной девочке просто было стыдно. Кстати, я не видела ее уже около недели. А в этом случае, — мысленно воскликнула мисс Климпсон с сияющей улыбкой, словно вырвавшись из рук жестокого врага, — а в этом случае я могу законно узнать всю историю от нее самой и буду иметь право честно рассказать о ней лорду Питеру».

Однако на следующее утро, в пятницу, она проснулась с неспокойной совестью. Записка, по-прежнему засунутая в церковный ежедневник, тревожила ее. Она отправилась в дом Веры Файндлейтер, но там ей сообщили, что Вера живет с мисс Уиттакер. «Значит, наверное, они помирились», — сказала она себе. Встречаться с Мэри Уиттакер, независимо от того, крылось ли за ее тайной убийство или просто аморальный поступок, ей не хотелось, но в то же время терзало желание выяснить вопрос о ее алиби — для лорда Питера.

На Веллингтон-авеню горничная взволнованно поведала, что девушки уехали вместе еще в понедельник и до сих пор не вернулись. Мисс Климпсон постаралась успокоить горничную, однако у нее и самой сердце было не на месте. Без всякой видимой причины она ощущала тревогу. Мисс Климпсон зашла в церковь, помолилась, но мысли ее витали где-то далеко. В какой-то момент она почти инстинктивно задержала мистера Тредгоулда, который то входил, то выходил из алтаря, и спросила, не найдет ли он завтра времени обсудить с ней некий вопрос морали. Найдет? Большое спасибо. И она покинула церковь, решив, что «хорошая прогулка» поможет ей очистить мозги от опутавшей их паутины.

Разминувшись с лордом Питером всего на четверть часа, она направилась на вокзал, села на поезд до Гилфорда, погуляла в его окрестностях, пообедала в придорожном кафе, пешком вернулась в Гилфорд, а оттуда — домой, где узнала, что ее «весь день спрашивали, и мистер Паркер, и еще куча джентльменов, и какой ужас, что мисс Уиттакер и мисс Файндлейтер пропали, полиция их повсюду ищет, эти автомобили ужасно опасные устройства, не так ли? Остается только надеяться, что девушки не угодили в аварию».

И тут мисс Климпсон осенило: Саут-Одли-стрит!

Мисс Климпсон, разумеется, не знала, что Уимзи находился в Краус-Бич, и надеялась найти его в Лондоне, ибо была охвачена желанием, коего не могла объяснить даже сама себе, отправиться на Саут-Одли-стрит. Она не знала, что будет делать, добравшись туда, но не поехать не могла. Ей по-прежнему претило предавать огласке чужие исповедальные записи, поэтому она так хотела услышать всю историю из уст самой Веры Файндлейтер. Оставив для Уимзи или Паркера на случай, если они снова зайдут, письмо — настолько туманное и загадочное, изобилующее столькими подчеркиваниями и вставками, что адресатам, можно сказать, повезло, что они его так и не получили, — она села на первый же поезд, шедший до Ватерлоо.

На Пикадилли она повстречала Бантера и узнала от того, что его светлость вместе с мистером Паркером находятся в Краус-Бич, куда и он сам прямо сейчас направляется. Мисс Климпсон тут же снабдила его запиской к лорду Питеру, не менее сумбурной и таинственной, чем оставленное дома письмо, и отбыла на Саут-Одли-стрит. Только идя уже по нужной улице, она осознала, насколько смутно представляет себе цель своих поисков и как мало можно разведать, просто бродя по тротуару туда-сюда. С другой стороны, пришло ей в голову следом, если Мэри Уиттакер занимается здесь чем-то секретным, ее сразу же насторожит вид знакомой дамы, патрулирующей улицу. Осененная этой догадкой, она моментально нырнула в аптеку, чтобы выиграть время и оправдать свои маневры. Можно бесконечно долго выбирать зубную щетку, сравнивая их формы, размеры и жесткость, а если повезет, и аптекарь окажется разговорчивым.

Оглядев для вдохновения торговый зал, мисс Климпсон обратила внимание на нюхательный флакон со средством от насморка, к которому была прикреплена бирка с именем аптекаря.

— Это я тоже возьму, — сказала она. — Это замечательное средство — исключительно целебное. Пользуюсь им уже несколько лет и чрезвычайно довольна. Рекомендую его всем своим друзьям, особенно от сенной лихорадки. У меня есть подруга, которая, кстати, часто ходит мимо вашей аптеки, она только вчера жаловалась мне на то, как страдает от этой болезни. «Дорогая, — сказала я ей, — все, что тебе нужно, — флакон этого чудодейственного средства для вдыхания через нос — и ты на все лето забудешь о своей аллергии». Она была так мне благодарна! Еще не заходила? — И мисс Климпсон описала внешность Мэри Уиттакер.

Надо отметить, что в борьбе между совестью и тем, что Уилки Коллинз называл «сыщицкой лихорадкой», совесть неумолимо сдавала свои позиции, так что мисс Климпсон начала позволять себе даже откровенную ложь, о чем еще недавно и помыслить бы не посмела.

Однако, как оказалось, аптекарь в глаза не видел такой подруги мисс Климпсон, поэтому той оставалось лишь покинуть поле битвы и подумать о следующем шаге. Но прежде чем уйти, она незаметно уронила один из своих ключей в большую корзинку, наполненную губками, которая стояла у нее под локтем, — ей нужен был предлог, чтобы вернуться на Саут-Одли-стрит.

Совесть мисс Климпсон глубоко вздохнула, а ее ангел-хранитель уронил слезу на губки.

Зайдя в ближайшее встретившееся по дороге кафе, она заказала чашку чая и начала обдумывать план прочесывания Саут-Одли-стрит: ей требовались предлог и маскировка. В ее немолодой груди бурлил дух приключений, и первая дюжина идей оказалась скорее авантюрной, нежели практичной.

Но через некоторое время ее посетила поистине блестящая мысль. Мисс Климпсон (чего она не пыталась скрывать от себя самой) точно соответствовала тому типу женщин, которые ассоциируются со сборщицами пожертвований. Более того, у нее и повод был под рукой. При церкви, которую она посещала в Лондоне, имелась захудалая миссия, вечно нуждающаяся в средствах, и у мисс Климпсон было несколько подписных листов этой миссии, дающих ей официальное право действовать от ее имени. Что могло быть более естественным, чем совершить небольшой домовой обход в богатом квартале?

Вопрос маскировки тоже был не таким сложным, каким мог показаться на первый взгляд. Мисс Уиттакер видела ее только хорошо одетой, состоятельной на вид дамой. Грубые тяжелые туфли, уродливая шляпа, бесформенное пальто и очки с темными стеклами — и издали мисс Климпсон будет неузнаваема. А если Мэри Уиттакер увидит ее вблизи, то станет не важно, узна́ет она ее или нет, свою задачу мисс Климпсон уже выполнит, найдя нужный дом.

Мисс Климпсон встала из-за стола, рассчиталась и, памятуя, что сегодня суббота, поспешила за покупками. Приобретя очки, которые хорошо скрывали глаза и в то же время не придавали ей излишне таинственного вида, она отправилась к себе на Сент-Джордж-сквер, чтобы подобрать подходящую для авантюрной вылазки одежду. Разумеется, она понимала, что начать работу можно будет только в понедельник: выходные — безнадежное время для сбора пожертвований.

Выбор одежды и аксессуаров занял у нее большую часть дня. Наконец, оставшись довольной подобранным камуфляжем, она спустилась вниз, чтобы попросить чашку чая у квартирной хозяйки.

— Ну конечно, мисс, присаживайтесь, — откликнулась добрая женщина. — Какой ужас это убийство, правда?

— Какое убийство? — рассеянно спросила мисс Климпсон.

Взяв из рук хозяйки номер «Ивнинг вьюз», она прочла сообщение о смерти Веры Файндлейтер.

Воскресенье оказалось самым жутким днем, когда-либо выпадавшим на долю мисс Климпсон. Будучи женщиной в высшей степени деятельной, но вынужденная бездействовать, она имела предостаточно времени, чтобы поразмыслить над случившейся трагедией. Не располагая той информацией, какой располагали Уимзи и Паркер, она приняла историю о похищении за чистую монету. Отчасти это ее утешило, поскольку теперь можно было считать Мэри Уиттакер не причастной ни к этому, ни к предыдущим убийствам, которые — за исключением смерти мисс Доусон, каковая, в конце концов, могла и не быть убийством, — она отнесла на счет таинственного мужчины с Саут-Одли-стрит.

Мысленно она рисовала его кошмарный образ: бандит, забрызганный кровью, зловещий и — что самое ужасное — нанявший жестоких и растленных чернокожих убийц. К чести мисс Климпсон будет сказано, что она ни на секунду не дрогнула в своей решимости выследить этого монстра до самого его логова.

Она подробно изложила план своих действий в пространном письме лорду Питеру и, поскольку знала, что Бантера уже нет на Пикадилли, 110а, после долгих размышлений выслала по адресу: «Лорду Питеру Уимзи через инспектора Паркера, полицейский участок, Краус-Бич». По воскресеньям почта из Лондона, разумеется, не уходила, однако письмо попадало в полуночную отправку.

В понедельник утром она вышла из дому рано, в старой одежде и темных очках, и направилась на Саут-Одли-стрит. Никогда еще врожденная любознательность и суровая закалка, полученная в третьеразрядных пансионах, не оказывались ей так на руку. Она давно научилась задавать вопросы, не принимая отказов, быть настойчивой, непробиваемой и наблюдательной. В каждой квартире, куда заходила, она вела себя совершенно естественно, с такой искренностью и таким непобедимым упорством, что редко уходила без пожертвования и почти никогда — без хоть какой-то информации о квартире и ее обитателях.

Ко времени чаепития она безрезультатно прочесала одну сторону улицы и половину другой и уже подумывала о том, чтобы зайти куда-нибудь перекусить, как вдруг заметила ярдах в ста впереди женщину, которая быстро шла в том же направлении, что и она сама.

Если в лицо человека не всегда можно узнать, то в походке ошибиться трудно. У мисс Климпсон подпрыгнуло сердце. «Мисс Уиттакер!» — мысленно воскликнула она и поспешила вслед за ней.

Женщина остановилась, разглядывая витрину. Мисс Климпсон не решилась подойти ближе. Если мисс Уиттакер разгуливала на свободе, значит, «похищение» было совершено с ее согласия. Озадаченная, мисс Климпсон выбрала выжидательную тактику. Женщина вошла в магазин. Заведение дружелюбного аптекаря находилось почти точно напротив, и мисс Климпсон решила, что настал момент зайти за ключом. Ключ был отложен в ожидании хозяйки, и помощник аптекаря тут же ей его отдал. Женщина все еще не выходила из магазина на другой стороне улицы, поэтому мисс Климсон пустилась в долгое изъявление благодарностей и самобичевание по поводу собственной рассеянности. Наконец женщина вышла. Дав ей небольшую фору, мисс Климпсон свернула разговор и поспешно вышла, снова надев очки, которые из вежливости снимала на время разговора с помощником аптекаря.

Женщина шла не останавливаясь, однако время от времени поглядывала в стекла витрин. Когда она проходила мимо уличного торговца фруктами, тот снял кепку и почесал затылок, и почти сразу женщина быстро развернулась и зашагала назад. Зеленщик снова взялся за ручки своей тележки и покатил ее на боковую улицу. Женщина шла прямо на мисс Климпсон, и та, чтобы не встретиться с ней лицом к лицу, была вынуждена юркнуть в ближайший дверной проем и притвориться, будто завязывает шнурок на туфле.

Судя по всему, женщина просто забыла купить сигареты. Она вошла в табачную лавку и вышла из нее минуты через две, снова пройдя мимо мисс Климпсон. На сей раз наша любознательная дама уронила сумку и принялась суетливо собирать ее содержимое. Женщина прошла, не глядя на нее. Мисс Климпсон, раскрасневшаяся от долгого пребывания в согбенном положении, снова последовала за ней. Женщина свернула к подъезду жилого дома, на первом этаже которого располагался цветочный магазин. Теперь мисс Климпсон шла прямо за ней по пятам, боясь потерять.

Мэри Уиттакер — если это была она — направилась через вестибюль к лифту, работавшему без лифтера, вошла и поехала наверх. Делая вид, что разглядывает орхидеи и розы в витрине цветочного магазина, мисс Климпсон дождалась, когда кабина скрылась из виду, достала свой подписной лист и вошла в тот же подъезд.

В маленькой стеклянной будочке сидел привратник. Он сразу засек чужое лицо и вежливо осведомился, чем может быть полезен даме. Бросив беглый взгляд на список жильцов, мисс Климпсон выбрала имя миссис Форрест и поинтересовалась, в какой квартире та живет. Привратник ответил, что миссис Форрест живет на четвертом этаже, и вышел из своей будки, чтобы вызвать гостье лифт. Следом за ним оттуда же появился мужчина, с которым привратник, видимо, болтал перед появлением мисс Климпсон, и занял позицию у входа. В ожидании лифта мисс Климпсон заметила, что и торговец фруктами объявился снова — его тележка стояла теперь на улице прямо перед подъездом.

Привратник поднялся в лифте вместе с мисс Климпсон и показал ей дверь миссис Форрест. Его присутствие действовало успокаивающе, и она была бы рада, если бы он находился неподалеку все время, пока она будет совершать свой обход. Тем не менее, сказав, что пришла к миссис Форрест, она была вынуждена начать с ее квартиры и нажала кнопку звонка.

Сначала ей показалось, что в квартире никого нет, но, позвонив второй раз, она услышала шаги. Дверь открылась, и на пороге появилась расфуфыренная, с обесцвеченными волосами дама, которую лорд Питер сразу — хоть и без восторга — узнал бы.

Быстро втиснувшись в дверной проем с ловкостью опытного коммивояжера, мисс Климпсон сказала:

— Я пришла, чтобы спросить, не согласитесь ли вы сделать пожертвование в пользу нашей миссии. Можно мне войти? Уверена, что вы…

— Благодарю вас, нет, — коротко и поспешно ответила миссис Форрест почти шепотом, как будто не хотела, чтобы ее услышал кто-то, находившийся в квартире. — Я не интересуюсь миссиями.

Она попыталась закрыть дверь, но мисс Климпсон уже увидела и услышала достаточно.

— Батюшки! — воскликнула она, не отводя взгляда от хозяйки. — Да это же…

— Входите. — Миссис Форрест схватила ее за руку, втащила в квартиру и захлопнула дверь.

— Невероятно! — продолжала мисс Климпсон. — Я едва узнала вас, мисс Уиттакер, с этими волосами…

— Вы?! — сказала Мэри Уиттакер. — Вот уж кого не чаяла увидеть!

Они уселись друг против друга в мишурной гостиной, заваленной розовыми шелковыми подушками.

— Я сразу поняла, что вы везде суете свой нос. Как вы сюда попали? Вы одна?

— Нет… да… я просто случайно… — начала мисс Климпсон, запинаясь. Мысли лихорадочно вертелись у нее в голове: «Как вы освободились? Что произошло? Кто убил Веру?» Зная, что вопрос прозвучит грубо и глупо, она все же спросила: — Зачем вы так замаскировались?

— Кто вас послал? — не унималась Мэри Уиттакер.

— Что за мужчина был тут у вас? Он здесь? Он ваш друг? Это он убил ее? — в свою очередь не сдавалась мисс Климпсон.

— Какой мужчина?

— Мужчина, которого Вера видела выходящим из вашей квартиры. Это он?..

— Так, значит, вот в чем дело. Она все же сказала вам. Лгунья. А я-то думала, что успела вовремя.

Внезапно то, что не давало мисс Климпсон покоя много недель, обрело четкую форму, и ей стало понятно выражение, таившееся во взгляде Мэри Уиттакер. Когда-то давно мисс Климпсон помогала своей родственнице вести хозяйство в пансионе, и один молодой человек оплатил свой счет чеком. Получение этого чека доставило ей немало неприятных минут: молодой человек выписывал его неохотно, сидя в гостиной за маленьким затянутым сукном столиком под ее неусыпным присмотром. А потом постоялец исчез — выскользнул с вещами, когда никто его не видел. Чек же вернулся обратно — он оказался фальшивым. Подделкой. Мисс Климпсон пришлось давать показания. И она вспомнила тот странный, вызывающий взгляд, с которым молодой человек взял ручку, чтобы впервые совершить преступление. И вот она видит этот взгляд снова — неприятное смешение безрассудства и холодного расчета. Тот взгляд, который когда-то насторожил Уимзи и должен был насторожить ее. У мисс Климпсон участилось дыхание.

— Кто этот мужчина?

— Мужчина? — Мэри Уиттакер вдруг расхохоталась. — Мужчина по фамилии Темплтон? Он мне не друг. Очень забавно, что вы подумали, будто это мой друг. Если бы могла, я сама бы его убила.

— Но где он? И что вы здесь делаете? Разве вы не знаете, что вас все ищут? Почему вы?..

— Вот почему!

Мэри Уиттакер схватила лежавший на диване десятичасовой выпуск «Ивнинг баннер» и прочла вслух кричащий заголовок:

Мисс Климпсон ахнула в изумлении и склонилась над текстом, набранным более мелким шрифтом.

— Совершенно невероятно! — произнесла она, поднимая голову от газеты, но, увы, недостаточно быстро.

К счастью, она успела уклониться, и тяжелая медная настольная лампа не попала ей по голове, удар обрушился на плечо. С громким криком мисс Климпсон вскочила на ноги, и в тот же миг сильные белые руки Мэри Уиттакер сомкнулись у нее на горле.

Глава 23

Схватил рукой и заколол — вот так!..^[205]

Лорд Питер не получил ни одного письма мисс Климпсон. Поглощенный полицейским расследованием, он и не думал возвращаться в Лихэмптон. В субботу вечером Бантер, как ему было велено, прибыл на «Миссис Мердль». Полиция развернула грандиозную активность в окрестностях Краус-Бич, Саутгемптона и Портсмута, изображая, будто власти считают, что «банда» рыщет где-то в этих местах. На самом деле Паркер был далек от подобной мысли. «Пускай преступница успокоится, решит, что находится в безопасности, — говорил он, — и вернется. Мы устроим ей мышеловку, старина». Уимзи пребывал в беспокойстве и раздражении. Ему нужны были окончательные результаты исследования тела, и мысль о том, что их придется ждать долго, была нестерпима. К тому же особых надежд на эти результаты он не возлагал.

— Это, конечно, прекрасно, что твои переодетые полицейские следят за квартирой миссис Форрест, — сказал он в понедельник за завтраком, состоявшим из яичницы с беконом, — но ты ведь понимаешь, что у нас по-прежнему нет веских доказательств того, что это действительно были убийства.

— Твоя правда, — спокойно ответил Паркер.

— И тебя это не бесит?

— Не особенно, — сказал Паркер. — Такое случается слишком часто. Если бы у меня кровь вскипала каждый раз, когда не удается быстро добыть доказательства, я бы уже давно сгорел в лихорадке. К чему пороть горячку? А может, это то самое идеальное преступление, о которых ты так любишь рассуждать, — преступление, не оставляющее следов? Тебе следует радоваться.

— Похоже на то. Ах, душегубства грех! Напрасно мудрец воспел тебя не раз^[207]. Закрой свой львиный зев, прожорливое Время, и пусть сама земля пожрет своих детей, лиши тигрицу гор стальных ее когтей и Уиттакер сожги в крови ее, как бремя!^[208] Личный сборник поэзии Уимзи с поправками Как-бишь-его. Честно говоря, убийство мисс Доусон могло бы стать идеальным преступлением, если бы только Уиттакер остановилась на нем и не начала заметать следы. Как ты наверняка заметил, с каждым разом убийства становятся все более жестокими, изощренными и разнообразными. Опять телефон звонит! Если в этом году телефонная компания не получит хорошей прибыли, то уж твоей вины в этом точно не будет.

— Это насчет кепи и обуви, — невозмутимо сообщил Паркер, положив трубку. — Их отследили. Вещи были заказаны у торговца в Степни с указанием адреса доставки: преподобному А. Доусону, отель «Певерил», Блумсбери, вручить по прибытии.

— Опять отель «Певерил»!

— Да. Узнаю почерк таинственной чаровницы мистера Тригга. На следующий день явился посыльный с визитной карточкой преподобного Аллилуйи Доусона и письменным распоряжением: «Передать подателю сего», на словах посыльный объяснил, что джентльмен, обозначенный как получатель, не смог приехать в Лондон. Дальше, согласно полученному по телефону распоряжению, посыльный передал пакет женщине в монашеском облачении на перроне вокзала Чаринг-Кросс. Когда посыльного попросили описать ее, он сказал, что это была высокая женщина в обычном плаще, шляпе и в темно-синих очках. Это все.

— А как расплатились за покупку?

— Почтовым переводом, отправленным из Западно-Центрального отделения в самый людный отрезок дня.

— И когда все это случилось?

— А вот это самое интересное. В прошлом месяце, вскоре после того, как мисс Уиттакер и мисс Файндлейтер вернулись из Кента. Все было отлично продумано с самого начала.

— Да. Видимо, тут тоже не обошлось без миссис Форрест. Это можно счесть доказательством сговора, но вот что касается доказательств убийства…

— Полагаю, это должно было выглядеть как доказательство причастности к нему кузена Аллилуйи. Что ж, придется найти письма-распоряжения, машинку, на которой они были напечатаны, и допросить всех имеющих касательство к ним. Господи! Ну и работенка! Да-да, входите! А, это вы, доктор?

— Простите, что отрываю от завтрака, — начал доктор Фолкнер, — но сегодня утром, когда я еще лежал в постели, меня осенила блестящая догадка, и я поспешил сюда, чтобы поделиться ею с вами. Это касается удара по голове и царапин на руках. Вы не думаете, что они имели двойную цель? Помимо того, чтобы создать видимость нападения бандитов, они могли служить и для сокрытия иных, более мелких отметин. Например, следа от укола, с помощью которого был впрыснут яд, — под царапинами и порезами, нанесенными посмертно, его не было бы видно.

— Признаться, мне жаль, что я сам до этого не додумался, — сказал Паркер. — Очень здравая идея, возможно, именно так все и было. Беда в том, что в двух предыдущих убийствах, которые мы расследуем и которые склонны считать частью одного дела, в телах убитых не было обнаружено никаких следов яда — ни при аутопсии, ни при исследовании тканей методами, какие доступны современной науке. Нет не только доказательств применения яда, нет вообще ничего, что свидетельствовало бы о неестественной смерти.

И он пустился в подробные объяснения.

— Странно, — заметил врач. — Вы считаете, может оказаться, что в последнем убийстве применялся тот же способ? Эта смерть в любом случае не могла выглядеть естественной — иначе к чему все эти изощренные усилия что-то скрыть?

— Она и не была естественной, — ответил Паркер. — И доказательством тому служит — как мы теперь знаем, — что подготовка к преступлению началась еще два месяца тому назад.

— Но способ! — воскликнул Уимзи. — Каков способ? Черт побери! Вот мы, с нашими блестящими мозгами и профессиональными репутациями — и против нас какая-то медсестра-недоучка. И она нас всех обвела вокруг пальца. Как она это сделала?!

— Вероятно, это что-то настолько простое и очевидное, что нам это и в голову не приходит, — предположил Паркер. — Что-то вроде элементарных знаний, которые получаешь в четвертом классе и которые потом никогда в жизни не используешь. Что-то примитивное. Ну, как было с тем придурочным мотоциклистом, которого мы встретили в Крофтоне и который сидел под дождем в ожидании помощи только потому, что никогда не слышал о воздушных пробках в бензонасосе. Думаю, теперь он на всю жизнь запомнит… Что с тобой?

— Господи! — закричал Уимзи, шарахнув по столу кулаком так, что его чашка с чаем опрокинулась. — Господи! Ну конечно! Ты попал в точку, в самое яблочко. Очевидное? Боже милостивый! Да тут и врач не нужен. Любой подмастерье в гараже может догадаться. Люди сталкиваются с этим каждый день. Ну разумеется, это и была пробка в бензонасосе!

— Не волнуйтесь, доктор, — сказал Паркер, — он всегда так ведет себя, когда его осеняет какая-нибудь идея. Потерпите, это пройдет. Старина, не соблаговолишь ли объяснить нам, в чем дело?

Обычно бледное лицо Уимзи пылало. Он повернулся к доктору.

— Послушайте, — начал он. — Ведь принцип человеческого кровообращения похож на работу мотора, правда? Старенькое сердце накачивает кровь в артерии, а потом она возвращается в него по венам, и так постоянно, правильно? Так работает человеческий организм, да? По кругу туда и обратно за две минуты или около того?

— Разумеется.

— Один маленький клапан выпускает кровь, другой впускает — точно как в двигателе внутреннего сгорания?

— Точно.

— А предположим, что система остановилась, что будет?

— Вы умрете.

— Именно. А теперь смотрите: вы берете большой шприц, пустой, вводите иглу в один из крупных сосудов и нажимаете на поршень. Что произойдет, доктор, когда вы накачаете большой пузырь воздуха в свой «бензонасос»? Что случится с вашей системой кровообращения?

— Она остановится, — нерешительно ответил врач. — Вот почему медсестер учат набирать препарат в шприц так, чтобы в нем не оставалось воздуха, особенно если речь идет о внутривенном вливании.

— Я так и знал, что это нечто, чему учат в младшей школе. Идем дальше. Если ваше кровообращение остановится, это по симптомам будет напоминать эмболию?

— Только в том случае, разумеется, если «пробка» образовалась в одной из основных артерий. Если речь идет о мелких сосудах, кровь найдет обходной путь. Вот почему важно, — (похоже, это была одна из коронных тем доктора), — как можно раньше обнаружить и растворить кровяные сгустки — тромбы — и не дать им блуждать по кровеносной системе.

— Да-да, доктор, но воздушный пузырь, попавший в один из основных сосудов, скажем, в бедренную артерию или в большую вену на сгибе локтя, он ведь остановит кровообращение, не так ли? Насколько быстро?

— Вообще-то моментально. Сердце перестанет биться.

— А потом?

— Вы умрете.

— И каковы будут симптомы?

— Да никаких. Вдох-другой — последнее отчаянное усилие легких продолжить функционировать — и все. Похоже на остановку сердца. В сущности, это и будет остановкой сердца.

— Как же мне это хорошо знакомо… Карбюратор раза два-три чихает — и глохнет, все как вы рассказываете. А какие в этом случае будут результаты вскрытия?

— Никаких. Просто картина остановки сердца. Ну и, конечно, едва заметный след от укола, если вы его случайно обнаружите.

— Вы в этом уверены, доктор? — спросил Паркер.

— Ну, это же элементарно. Простое механическое воздействие. Все именно так и произойдет. Должно произойти.

— А доказать это можно? — не унимался Паркер.

— А вот это уже труднее.

— Мы должны попытаться, — сказал Паркер. — Это гениально и почти все объясняет. Доктор, не могли бы вы снова отправиться в морг и попробовать отыскать где-нибудь на теле след от укола? Питер, думаю, ты нашел объяснение всему. О господи! Опять телефон. Кто на сей раз?.. Что? Что?! А черт! Ну все, теперь она никогда не вернется. Разошлите предупреждение во все порты, распространите экстренную информацию по всем полицейским участкам, установите наблюдение за всеми вокзалами и мелким гребнем прочешите весь Блумсбери — этот район она знает лучше других. Я немедленно возвращаюсь в город… да, немедленно. Вы правы.

Он повесил трубку и коротко, но энергично выругался.

— Этот чертов кретин Пиллингтон выболтал все, что знал. В утреннем выпуске «Баннера» изложена вся история. Мы зря тут теряем время. Теперь Мэри Уиттакер известно, что игра окончена, и она улизнет из страны, только мы ее и видели. Если еще не улизнула. Ты возвращаешься в Лондон, Уимзи?

— Естественно. Едем в моей машине, чтобы не терять времени. Зови Бантера. Бантер, мы возвращаемся в город. Как скоро мы можем стартовать?

— Прямо сейчас, милорд. Я постоянно держу вещи вашей светлости и мистера Паркера наготове — на случай срочного отъезда.

— Молодец.

— И еще: вам письмо, мистер Паркер.

— А, спасибо. Ага. Это про отпечатки пальцев на чеке. Хм-м. Нашли только два комплекта — кроме отпечатков кассира, разумеется, — кузена Аллилуйи и женские, предположительно Мэри Уиттакер. Вот, на фотографии: четыре пальца левой руки в том месте, где обычно придерживают чек, когда ставят подпись.

— Простите, сэр… Не позволите ли взглянуть?

— Конечно. Можете взять одну копию себе. Я знаю, что вы интересуетесь фотографией. Ну, доктор, пока, увидимся в Лондоне. Поехали, Питер.

Лорд Питер не заставил себя ждать, и поэтому второе письмо мисс Климпсон, когда его принесли из полицейского участка, уже не застало адресата в Краус-Бич.

Благодаря энергичной манере вождения Уимзи они уже в полдень были в Лондоне и сразу же направились в Скотленд-Ярд, высадив Бантера на Пикадилли, 110а — по его просьбе, он очень спешил вернуться домой. Главный комиссар встретил их весьма неприветливо — он негодовал на «Баннер» и сердился на Паркера за то, что тот не сумел заткнуть рот Пиллингтону.

— Бог знает, где ее теперь искать. Может, она изменила внешность и пустилась в бега.

— А может, уже и успешно сбежала, — согласился Уимзи. — Она легко могла покинуть Англию еще в понедельник или во вторник — и концы в воду. Теперь будет выжидать: если решит, что опасность миновала, вернется и снова вступит во владение своим имуществом, а пока будет оставаться за границей. Вот и все.

— Очень боюсь, что ты прав, — мрачно поддержал его Паркер.

— А что у нас поделывает миссис Форрест?

— Ведет себя как ни в чем не бывало. За ней следят со всей осторожностью, разумеется, никак себя не обнаруживая. У нас там дежурят три человека: один под видом уличного торговца, другой — закадычного приятеля привратника, который постоянно заглядывает к нему, давая ценные советы по ставкам на тотализаторе, и третий — поденщика, работающего на заднем дворе. Они докладывают, что она время от времени выходит за покупками или еще по каким-нибудь мелким делам, но ест в основном дома. Никто к ней не приходил. Агенту, которому поручено следовать за ней, когда она покидает квартиру, приказано тщательно следить, не встречается ли она с кем-нибудь, не разговаривает ли, не передает ли деньги. Мы абсолютно уверены, что наши подозреваемые пока не встречались.

— Прошу прощения, сэр. — В дверь просунул голову дежурный офицер. — Там к лорду Питеру Уимзи пришел его человек со срочным сообщением.

Бантер вошел, безупречно держа осанку, но глаза у него блестели, когда он выкладывал на стол две фотографии.

— Прошу меня извинить, милорд, джентльмены, но не соблаговолите ли вы взглянуть на эти два снимка?

— Фотографии отпечатков? — с любопытством спросил главный инспектор.

— Одна из них — это официальный полицейский снимок отпечатков на десятитысячном чеке, — сказал Паркер. — А другую где вы взяли, Бантер? Похоже, отпечатки те же, но этот снимок сделали не мы.

— Сэр, на мой неискушенный взгляд, они кажутся идентичными. Но я счел, что лучше предоставить суждение экспертам.

— Вызовите сюда Дьюсби, — распорядился главный инспектор.

Дьюсби был начальником отдела дактилоскопии. Изучив фотографии, он не колеблясь подтвердил:

— Несомненно, это одни и те же отпечатки.

В голове Уимзи забрезжило решение загадки.

— Бантер, это отпечатки с бокала?

— Да, милорд!

— Но ведь они принадлежат миссис Форрест!

— Да, сэр, так вы сказали, и я подшил их в дело под этим именем.

— Тогда, если подпись на чеке подлинная…

— Тогда нам не придется ехать далеко, чтобы найти нашу птичку, — плотоядно подхватил Паркер. — Двойная игра! Черт бы побрал эту женщину, она заставила нас потерять уйму времени впустую. Думаю, нужно брать ее прямо сейчас — по крайней мере, обвинение в убийстве Веры Файндлейтер мы ей уже можем предъявить, а там, глядишь, и убийство Берты Гоутубед найдет подтверждение.

— Но, насколько мне известно, у нее есть алиби на время второго убийства, — усомнился шеф.

— Было, — мрачно ответил Паркер, — только вот подтвердила его девушка, которая сама была после этого убита. Похоже, она созрела для того, чтобы рассказать правду, и за это поплатилась.

— А еще нескольким людям просто повезло избежать той же участи, — добавил Уимзи.

— В том числе тебе самому. Значит, желтые волосы были париком.

— Вполне возможно. Выглядели они действительно неестественно. А во вторую нашу встречу на ней был плотный тюрбан до бровей — будь она даже лысой, никто не увидел бы.

— А шрам на пальцах правой руки ты не заметил?

— Нет, и не смог бы, потому что у нее все пальцы были унизаны перстнями до самых костяшек. Оказывается, в таком дурновкусье был глубокий смысл. Думаю, предполагалось накачать меня наркотиком или, в случае неудачи, заласкать до бесчувствия, а затем, скажем так, изъять из оборота! Чрезвычайно неприятный инцидент. Любвеобильный аристократ умирает в чужой квартире. Ситуация достаточно щекотливая, так что наверняка у родственников возникло бы желание замять ее. Думаю, причиной послужило то, что меня увидели в обществе Ивлин Кроппер в Ливерпуле. Наверняка Берта Гоутубед получила свою дозу того же зелья. Случайная встреча с бывшей хозяйкой после работы, пятифунтовая купюра, приятный ужин с изобилием шампанского, бедная девочка пьянеет, впадает в забытье, ее затаскивают в машину, приканчивают там и отвозят в Эппингский лес, подкинув сэндвич с ветчиной и бутылку из-под «Басса».

— Раз так, — сказал главный инспектор, — то чем скорее мы до нее доберемся, тем лучше. Инспектор, отправляйтесь немедленно, возьмите ордер на арест Уиттакер или Форрест и любое количество людей, которое сочтете необходимым.

— Можно мне с тобой? — спросил Уимзи, когда они вышли на улицу.

— Почему бы нет? Ты можешь оказаться полезным. С людьми, которые там уже есть, дополнительная помощь нам не потребуется.

Машина вихрем промчалась по Пэлл-Мэлл к площади Сент-Джеймс и дальше по Пикадилли. На середине Саут-Одли-стрит они проехали мимо уличного торговца, с которым Паркер обменялся почти неуловимым условным знаком. Немного не доезжая до входа в подъезд, они вышли из машины, и к ним тут же присоединился приятель привратника — любитель поиграть на тотализаторе.

— Я как раз собирался вам звонить, — сказал он. — Она только что пришла.

— Кто? Мэри Уиттакер?

— Да. Поднялась в квартиру минуты две назад.

— А Форрест тоже там?

— Да. Она пришла незадолго до нее.

— Странно, — сказал Паркер. — Еще одна блестящая гипотеза коту под хвост. Вы уверены, что это была Уиттакер?

— Ну, она обрядилась во что-то старомодное, напялила седой парик и тому подобное. Но рост у нее тот же, и фигура в общих чертах соответствует описанию. И на ней снова были очки с синими стеклами. Думаю, это она, хотя я, конечно, близко не подходил — в соответствии с вашими указаниями.

— Что ж, в любом случае нужно подняться и посмотреть. Пошли.

Теперь к ним присоединился и «уличный торговец», и они все вместе вошли в подъезд.

— Пожилая дама все еще в квартире миссис Форрест? — спросил у привратника третий детектив.

— Да. Я проводил ее прямо до двери, и она завела какую-то песню насчет сбора пожертвований. Тогда миссис Форрест быстро втащила ее внутрь и захлопнула дверь. С тех пор никто в вестибюль не спускался.

— Хорошо. Мы сейчас поднимемся, а вы проследите, чтобы никто не улизнул по лестнице. Уимзи, она знает тебя как Темплтона и, вероятно, еще не уверена, что ты с нами заодно. Позвони в дверь и, когда она ее откроет, поставь ногу на порог. Мы спрячемся за углом и будем готовы вмешаться в любой момент.

Все заняли свои позиции. В квартире послышался громкий звонок.

Однако лорду Питеру никто не открыл. Он позвонил снова и прижался ухом к двери.

— Чарлз, — вдруг громко крикнул он, — там внутри что-то происходит! — Лицо у него побелело. — Быстрее! Не хватало нам еще одного…

Паркер бросился к нему и тоже прислушался, потом выхватил у Питера трость и заколотил в дверь так, что шахта лифта отозвалась оглушительным эхом.

— Откройте дверь немедленно! Полиция!

Внутри не прекращались какие-то пугающие шумы: удары, бульканье… звук волочения чего-то тяжелого, шарканье ног… Потом — жуткий грохот, как будто на пол свалился какой-то предмет мебели, за ним — отчаянный хриплый крик, внезапно оборвавшийся.

— Ломайте дверь! — скомандовал Уимзи, пот градом катился у него по лицу.

Паркер призвал на помощь более мощного из двух сопровождавших их полицейских. Тот, разбежавшись, врезался плечом в дверь. Дверь дрогнула и затрещала. Оттеснив легковеса Уимзи в сторону, Паркер навалился на нее вместе с дородным полицейским. Теснясь в узком пространстве, они синхронно ударялись в нее раз за разом, пока та не поддалась и они не ввалились в прихожую. В квартире стояла зловещая тишина.

— Быстрее! — чуть не рыдал Питер.

Дверь справа была открыта. Заглянув в нее, они убедились, что комната пуста, и попытались распахнуть другую, которая вела в гостиную. Та приоткрылась, но всего на какой-то фут. Что-то массивное мешало ей открыться полностью. Тогда они навалились на нее изо всех сил, и препятствие сдвинулось с места. Уимзи перепрыгнул через него — это оказался поваленный шкаф, из которого высыпались осколки разбитого фарфора. Комната несла на себе следы ожесточенной борьбы: перевернутые столы, сломанный стул, разбитая лампа. Уимзи бросился в спальню, Паркер не отставал от него ни на шаг.

На кровати лежало обмякшее женское тело. Длинные седые волосы мокрой плетью свисали с подушки, голова и шея были в крови. Но кровь продолжала течь, и Уимзи закричал от радости: мертвое тело не кровоточит.

Паркер лишь мельком взглянул на раненую женщину и стремительно бросился в гардеробную за спальней. Что-то просвистело рядом с его виском, раздался злобный рык, потом пронзительный вопль — и все было кончено. Констебль тряс ушибленной рукой, Паркер держал добычу мертвой хваткой. Он сразу узнал ее, несмотря на съехавший набок обесцвеченный перекисью парик и ужас, смешанный с яростью, во взгляде голубых глаз.

— Ну, все, — сказал он спокойно, — игра окончена. Сопротивляться нет никакого смысла. Будьте благоразумны. Вы же не хотите, чтобы мы надели на вас наручники? Мэри Уиттакер, она же Форрест, вы арестованы по обвинению в… — Он на миг запнулся, и она это заметила.

— По какому обвинению? Что у вас есть против меня?

— Для начала — в покушении на жизнь этой дамы, — продолжил Паркер.

— Старая дура! — с презрением сказала Мэри Уиттакер. — Она силой ворвалась сюда и напала на меня. Это все, что вы имеете?

— Очень может быть, что не только это, — ответил Паркер. — Предупреждаю: все, что вы скажете, записывается и может быть использовано в качестве доказательства в ходе суда над вами.

Один из полицейских и впрямь уже достал блокнот и невозмутимо записал: «Будучи ознакомлена с обвинением, арестованная ответила: «И это все?» Замечание явно поразило его как неразумное, и он с довольным видом послюнил карандаш, чтобы продолжить.

— С этой дамой все в порядке?.. Кто она? — спросил Паркер, возвращаясь в спальню.

— Это мисс Климпсон. Бог знает, как она здесь оказалась. Думаю, с ней все обошлось благополучно, хотя досталось ей неслабо, — взволнованно ответил Уимзи, бережно промокая кровь на голове мисс Климпсон.

В этот момент раненая открыла глаза и едва слышным голосом выдохнула:

— Помогите!.. Шприц… не надо… О! — Она вяло отмахнулась, но тут увидела перед собой встревоженное лицо Уимзи. — О господи! — воскликнула она. — Лорд Питер, какая жалость. Вы получили мое письмо? Все хорошо?.. О боже, в каком я виде! Я… эта женщина…

— Не волнуйтесь, мисс Климпсон, — с большим облегчением произнес Уимзи, — все в порядке, вам сейчас вредно разговаривать. Вы все расскажете нам позже.

— А что там насчет шприца? — поинтересовался Паркер, полностью сосредоточенный на расследовании.

— Она держала в руке шприц, — задыхаясь, ответила мисс Климпсон, пытаясь сесть и шаря рукой по постели. — Думаю, я потеряла сознание… мы так боролись… а потом что-то ударило меня по голове. И я увидела, как она приближается ко мне со шприцем. Я выбила его у нее из рук, а что было дальше — не помню. Однако я, оказывается, невероятно живуча, — добавила она радостно. — Мой дорогой отец всегда говорил: «Климпсонов так просто не убьешь!»

Паркер обшаривал пол.

— Вот он! — наконец воскликнул инспектор, поднимая шприц.

— Она не в своем уме, самая настоящая сумасшедшая, — сказала арестованная. — Это всего лишь шприц, которым я делаю себе уколы во время приступов невралгии. В нем же ничего нет.

— Совершенно верно, — ответил Паркер, многозначительно кивая Уимзи. — В нем ничего нет… кроме воздуха.

Во вторник вечером, когда арестованной в суде было предъявлено обвинение в убийстве Берты Гоутубед и Веры Файндлейтер, а также в покушении на убийство Александры Климпсон, Уимзи и Паркер ужинали вместе. Лорд Питер нервничал и был подавлен.

— Отвратительное дело, — проворчал он.

Они засиделись за полночь, обсуждая только что раскрытое преступление.

— Но интересное, — сказал Паркер. — Очень интересное. Кстати, я должен тебе семь шиллингов и шесть пенсов. Нам следовало раньше обратить внимание на эту мадам Форрест, но у нас не было никаких причин сомневаться в словах мисс Файндлейтер, подтверждавших алиби ее подруги. Сколько бед случилось из-за ее ложно понятой преданности.

— Думаю, нас сбило с толку то, что все это началось слишком давно. Казалось, нет никаких причин подозревать миссис Форрест. Но теперь, в свете того, что случилось с мистером Триггом, все становится ясно как божий день. Она сильно рисковала, вторгаясь в тот пустой дом, а кроме того, не могла рассчитывать, что другой пустой дом всегда окажется под рукой, когда ей надо будет расправиться с кем-нибудь еще. Вот она и придумала себе двойника, чтобы иметь возможность, если Мэри Уиттакер в чем-то заподозрят, тихо исчезнуть, превратившись в легко поддающуюся соблазну, но во всех других отношениях совершенно невинную миссис Форрест.

Первый промах она совершила, забыв изъять пятифунтовую купюру у мертвой Берты Гоутубед. Если бы не это, мы, вероятно, никогда бы вообще не узнали о существовании миссис Форрест. Должно быть, она страшно испугалась, когда мы у нее объявились. После этого полиция заинтересовалась обеими ее ипостасями. Убийство Веры Файндлейтер явилось отчаянной попыткой замести следы и привело к провалу — больно уж сложно все задумано.

— Согласен. Но убийство Доусон было очень красивым в своей легкости и простоте.

— Остановись она на нем, мы бы никогда не сумели ничего доказать. Мы и сейчас не можем доказать убийство мисс Доусон, поэтому-то я и не включил его в перечень обвинений. Никогда не встречал столь алчной и бездушной убийцы. Она словно считает, что никто из тех, кто ей неугоден, не имеет права на существование.

— Алчная и коварная. Достаточно вспомнить, как она свалила вину на бедного старика Аллилуйю. Видимо, считала, что он совершил смертный грех, попросив у нее денег.

— Ну, теперь он их получит — хоть что-то хорошее из всего этого вышло. Яма, которую она вырыла для кузена Аллилуйи, обернулась для него золотой жилой. Чек на десять тысяч фунтов приняли к оплате, я первым делом позаботился об этом, пока Уиттакер не вспомнила о нем и не попыталась отозвать. Впрочем, она в любом случае не могла этого сделать, поскольку чек был предъявлен еще в прошлую субботу.

— Юридически деньги принадлежат ей?

— Разумеется. Мы знаем, что присвоены они преступным путем, но не можем этого доказать, так что по закону преступления не было. Я, конечно, ничего не стал говорить кузену Аллилуйе, иначе он бы не взял деньги. Бедный старикан, он верит, что она прислала их в пароксизме раскаяния.

— Значит, теперь кузен Аллилуйя и все маленькие Аллилуйчики обеспечены. Это прекрасно. А что будет с остальными деньгами? Их все-таки получит Корона?

— Нет. Если она никому их не завещает, они перейдут к наследнику следующей очереди Уиттакеров. Насколько мне известно, к ее двоюродному брату по имени Эллок. Весьма достойный человек, проживающий в Бирмингеме. Но только в том случае, — добавил Паркер, вдруг усомнившись, — если двоюродные братья и сестры входят в число наследников согласно новому закону.

— О, двоюродные, думаю, вне опасности, — ответил Уимзи. — Хотя кто в наши дни может быть уверен, что он вне опасности? И все же, черт побери, должен же кто-нибудь из родственников иметь шанс, иначе что останется от святости семейных уз? Ну, коли так, то это самое позитивное событие во всей этой мерзкой истории. Знаете, когда я позвонил доктору Карру и все ему рассказал, он не проявил ни интереса, ни малейших признаков благодарности. Сказал, что всегда подозревал что-то в этом роде, но надеется, что мы не собираемся снова ворошить старое, поскольку сам недавно получил наследство, о котором рассказывал нам, благополучно осваивается на Харли-стрит и скандалы ему не нужны.

— Никогда он мне не нравился. Жалко сестру Филлитер.

— Не стоит ее жалеть. Этим вопросом я тоже поинтересовался. Карр теперь слишком зазнался, чтобы жениться на медсестре, — по крайней мере, я так понял ситуацию. В любом случае, помолвка расторгнута, и я тешусь мыслью, что сыграл для этих двух достойных молодых людей роль Провидения, — с пафосом добавил Уимзи.

— О-хо-хо! Будем считать, что девушке повезло. Ну вот, опять телефон! В три часа утра! Кто на сей раз? Наверное, снова какая-нибудь неприятность из Скотленд-Ярда. Вот она, судьба полицейского. Алло? О! Понял, еду. Все, делу конец, Питер.

— Почему?

— Самоубийство. Повесилась на простыне. Мне нужно ехать.

— Я с тобой.

— Злодейка, каких свет не видывал, — тихо сказал Паркер, глядя на окоченевшее тело с раздувшимся лицом и глубокой красной бороздой вокруг шеи.

Уимзи промолчал. Его знобило и мутило. Пока Паркер с директором тюрьмы выполняли все необходимые формальности, попутно обсуждая случившееся, он сидел сгорбившись с убитым видом. Голоса не смолкали. Вскоре после того, как часы пробили шесть, все собрались уходить. В воображении Уимзи всплыло: склянки бьют восемь, на мачту поднимается черный флаг с черепом и перекрещенными костями.

Ворота со скрежетом растворились, выпуская их, и они вступили в пугающую болезненную темноту. Ранний июньский рассвет уже давно должен был наступить, но полупустые улицы по-прежнему освещали лишь бледно-желтые блики фонарей. Было зверски холодно, шел дождь.

— Что случилось с природой? — спросил Уимзи. — Неужели наступает конец света?

— Нет, — ответил Паркер, — это солнечное затмение.

Биографическая справка

Составлена Полом Остином Делагарди

Мисс Сэйерс попросила меня заполнить кое-какие лакуны и исправить несколько незначительных ошибок в ее описании жизни моего племянника Питера. Делаю это с удовольствием. Каждый мужчина честолюбиво мечтает выступить в печати, поэтому я охотно согласился — со всей скромностью, подобающей моим преклонным годам, — выступить летописцем триумфальной карьеры моего знаменитого племянника.

Род Уимзи старинный — по мне, так слишком старый. Единственное здравое деяние, которое совершил отец Питера, состоит в том, что он объединил свою истощившуюся династию с исполненным жизненной энергии франко-английским родом Делагарди. Но даже при этом мой племянник Джеральд (нынешний герцог Денверский) — всего лишь тупоумный английский сквайр, а моя племянница Мэри, до того как вышла замуж за полицейского и остепенилась, была взбалмошной и глупой девицей. Рад сообщить, что Питер пошел в нашу породу — в свою мать и меня. Да, признаю́, он слишком нервный и любопытный, но это лучше, чем быть серым и безмозглым, как его брат и отец, или сентиментальным, как сын Джеральда Сент-Джордж. По крайней мере, Питер унаследовал мозги Делагарди, что позволяет ему обуздывать бешеный темперамент Уимзи.

Питер родился в 1890 году. В тот период его мать была очень озабочена поведением своего мужа (Денвер всегда доставлял много хлопот, хотя большой скандал разразился только в юбилейный год), и ее нервозность, вероятно, передалась ребенку. Мальчик рос эдакой бледной креветкой, очень беспокойным и озорным, но всегда не по годам сообразительным. В нем не было ничего от статной красоты Джеральда, однако он развил в себе то, что я бы назвал физической одаренностью, — не столько силу, сколько ловкость тела. Он хорошо видел мяч на поле и отлично ездил верхом, был дьявольски отважен, но отнюдь не безрассуден и, прежде чем рискнуть, всегда взвешивал риск. В детстве он страдал ночными кошмарами и, к огорчению отца, страстно увлекался чтением и музыкой.

Его первые школьные годы счастливыми не назовешь. Он был довольно капризным ребенком, а одноклассники, естественно, прозвали его «заморышем»^[209] и насмехались над ним. Он же в порядке самозащиты паясничал и со временем превратился бы в завзятого шута, если бы учитель физкультуры в Итоне не разглядел в нем врожденный талант незаурядного крикетиста. После этого, разумеется, его эксцентричность стала восприниматься как остроумие, а Джеральд получил полезный урок, увидев, что его младший брат стал куда более популярным, нежели он сам. К шестому классу Питер умудрился стать звездой школы — спортсмен, эрудит, arbiter elegantiārum^[210] — nec pluribus impar^[211]. Крикет тому весьма способствовал — огромное количество выпускников Итона помнят «великого Уима» и представление, которое он устроил в игре против Харроу, — однако его знакомство с отличным портным, знание Лондона и умение отличать хорошее вино от плохого — целиком моя заслуга. Денвер мало заботился о нем — у него было слишком много собственных сложностей, к тому же приходилось заниматься Джеральдом, который как раз в то время знатно опозорился в Оксфорде. В сущности, Питер никогда не ладил с отцом, он был беспощадным юным критиком отцовского поведения, а сострадание к матери разрушительно влияло на его чувство юмора.

Излишне говорить, что Денвер был последним, кто потерпел бы собственные недостатки в своих отпрысках. Ему стоило больших денег вытащить Джеральда из оксфордской передряги, и младшего сына он охотно передал на мое попечение. В семнадцать лет Питер по собственной воле переехал ко мне. Он был не по годам зрел, чрезвычайно разумен, и я обращался с ним как с человеком, умудренным жизненным опытом. Отправив его в Париж и передав в надежные руки, я наказал ему действовать на здоровой деловой основе и следить, чтобы все дела велись к взаимному удовлетворению обеих сторон и при проявлении великодушия с его стороны. Он полностью оправдал мои ожидания. Уверен, что ни у одной женщины никогда не возникло повода пожаловаться на отношение к ней Питера; а по меньшей мере две из них вышли впоследствии замуж за представителей королевской семьи (да, весьма дальних представителей, но все же). И здесь я снова считаю себя вправе признать свою заслугу: каким бы хорошим ни был материал, попавший тебе в руки, смешно думать, что вопрос светского воспитания юноши можно оставлять на волю случая.

В ту пору Питер был поистине очаровательным молодым человеком: очень искренним, скромным, с отменными манерами и живым умом. В 1909 году он получил стипендию для изучения истории в Баллиоле, и тут, вынужден признать, сделался в некотором роде несносен: стал вести себя претенциозно, усвоил вычурные оксфордские манеры, обзавелся моноклем, бравировал своими суждениями как в студенческой среде, так и за ее пределами, однако, к его чести будет сказано, никогда не пытался свысока относиться к матери или ко мне. Он учился на втором курсе, когда Денвер сломал шею на охоте и Джеральд унаследовал отцовский титул. В управлении имением Джеральд проявил себя более ответственно, чем я ожидал; худшей его ошибкой явилась женитьба на кузине Хелен, тощей, манерной ханже, провинциалке с ног до головы. Они с Питером от всей души презирали друг друга; но тот всегда находил убежище в поместье матери Доуэр-хаусе.

А на последнем курсе Питер влюбился в семнадцатилетнюю девочку и вмиг забыл все, чему я его учил. Он обращался с ней так, словно она была соткана из паутины, а со мной — как с черствым старым идолом разврата, который сделал его недостойным прикоснуться к ее нежной чистоте. Не стану отрицать, они составляли изысканную пару — белизна и золото, лунные принц и принцесса, как их называли. Ближе к истине было бы сказать — точно с луны свалившиеся. Никто, кроме нас с матерью Питера, не задавался вопросом: что бы он стал делать через двадцать лет с женой, не имевшей ни мозгов, ни характера, а сам он, разумеется, был полностью ослеплен любовью. К счастью, родители Барбары сочли, что она еще слишком молода для замужества, так что на свой последний университетский курс Питер отправился с таким же настроем, с каким сэр Эгламур сражался со своим первым драконом^[212]. Словно голову этого дракона, положив к ногам своей Прекрасной дамы диплом с отличием, он приготовился добродетельно выжидать испытательный срок.

Но тут грянула война. Разумеется, юный идиот помешался на идее жениться, прежде чем отправиться на фронт. Однако присущие ему совестливость и чувство чести делали его податливым как воск в чужих руках, и ему внушили, что, если он вернется с войны калекой, это будет нечестно по отношению к девушке. Сам он об этом прежде не подумал, и теперь, в неистовом порыве самоотречения, поспешил освободить невесту от данного ему слова. Я в этом участия не принимал; результат меня, не скрою, порадовал, но средство казалось неприемлемым.

Он безупречно сражался во Франции, стал хорошим офицером, солдаты любили его. А потом, представьте себе, в шестнадцатом году, уже будучи капитаном, он приехал в отпуск и узнал, что его девушка вышла замуж — за некоего солдафона в чине майора, за которым она ухаживала в госпитале Отряда добровольной помощи и чьим девизом в отношениях с женщинами было: «Брать без раздумий и не миндальничать!» Для Питера это явилось страшным ударом, поскольку девице даже не хватило духу заранее предупредить Питера. Они скоропалительно поженились, узнав, что тот возвращается; лишь ступив на землю Англии, он получил письмо с сообщением о fait accompli^[213] и напоминанием, что сам освободил ее от обета.

К чести Питера надо сказать, он явился прямо ко мне и признал, что сделал глупость. «Ладно, — сказал я, — это послужит тебе уроком. Впредь не ставь себя в дурацкое положение». Итак, он вернулся на фронт с явным намерением (я в этом не сомневаюсь) найти там свою смерть, но вместо этого заслужил звание майора и орден «За выдающиеся заслуги» за участие в некой отчаянной разведывательной операции в тылу у немцев. В 1918 году, под Кодри́, он был контужен и завален землей в воронке от снаряда, в результате чего в течение последующих двух лет время от времени страдал нервными срывами. Вернувшись домой, он поселился в квартире на Пикадилли с Бантером (который на фронте служил у него сержантом, проявившим и проявляющим до настоящего времени беззаветную преданность ему) и начал собирать себя заново по кусочкам.

Видя его состояние, я был готов ко всему. Он утратил свою очаровательную искренность, замкнулся, никому не доверял, в том числе матери и мне, манеры его приобрели неистребимую фривольность, простительную разве что дилетанту, в сущности он превратился в комедианта. Будучи богатым, он мог позволить себе делать все что заблагорассудится, и мне доставляло своего рода язвительное удовольствие наблюдать, как весь послевоенный женский Лондон безуспешно стремился покорить его. «Питеру вредно жить отшельником», — сокрушалась одна заботливая матрона. «Мадам, — ответил ей я, — было бы вредно, если бы это было так». Нет, в этом отношении он меня нисколько не беспокоил. Но я не мог не думать о том, что человеку с его способностями опасно не иметь никакого дела, которое занимало бы его голову.

В 1921 году случилась история с изумрудами Аттенбери. О ней нигде особо не писали, но она наделала шума, немалого даже по тем временам, когда подобного рода скандалы не были редкостью. Однако суд над вором породил несколько еще более горячих сенсаций, самой громкой из которых стало явление лорда Питера в качестве главного свидетеля обвинения.

Это была настоящая слава. На самом деле для опытного полицейского следователя, полагаю, дело не представляло особых трудностей, но «сыщик-аристократ» стал феноменом, ранее невиданным и захватывающим. Денвер взбесился, а лично я не имел ничего против новой деятельности Питера, радуясь, что он хоть чем-то занялся. Сам Питер казался весьма довольным проделанной им работой, и мне нравился инспектор Скотленд-Ярда, с которым он сблизился в ходе расследования. Чарлз Паркер, спокойный, рассудительный и хорошо воспитанный человек, стал большим другом Питера и его шурином. Он обладает ценным качеством любить людей, не стараясь вывернуть их наизнанку.

Единственным осложнением, связанным с новым увлечением Питера — если джентльмену вообще пристало чем-то увлекаться, — было то, что оно неизбежно выходило за рамки увлечения. Невозможно возводить убийц на эшафот ради собственного удовольствия. Интеллект тащил Питера в одну сторону, нервы — в другую, пока я наконец не стал опасаться, что он пойдет вразнос. По завершении каждого очередного дела его снова начинали мучить ночные кошмары и последствия контузии. А потом Денвер — представьте себе, сам Денвер, этот напыщенный болван — в разгар своих гневных инвектив по поводу деградации Питера и его неподобающего участия в работе полиции становится подозреваемым в убийстве, предстает перед судом палаты лордов, и его дело, по сравнению с которым деяния Питера кажутся всего лишь хлопка́ми детской петарды, получает широкую огласку.

Питер вытащил брата из передряги и, к моему облегчению, просто по-человечески напился вдрызг по этому поводу. Но теперь он счел свое «хобби» узаконенной работой на благо общества и проявил достаточный интерес к государственным делам, чтобы время от времени исполнять мелкие дипломатические поручения министерства иностранных дел. А в последнее время он стал более сдержан в проявлениях своего нрава и чуть менее замкнут.

Его последней эскападой было то, что он влюбился в девушку, которую очистил от подозрений в отравлении любовника. Выйти за него замуж она отказалась, как поступила бы на ее месте любая женщина с характером. Чувство благодарности и унизительное сознание своего более низкого положения — не самый прочный фундамент для брака, ситуация была сомнительной с самого начала. На сей раз Питеру достало ума последовать моему совету. «Мальчик мой, — сказал я ему, — ты повторяешь ошибку, которую совершил двадцать лет назад. Эта девушка — не невинное существо, требующее деликатного обращения, это напуганная и травмированная женщина. Начни все сначала, но предупреждаю: тебе понадобится все самообладание, которому ты научился за свою жизнь».

Он попытался. Пожалуй, я никогда еще не видел подобного упорства. У девушки были и мозги, и характер, и порядочность, но ему пришлось учить ее умению принимать, что гораздо труднее, чем умение отдавать. Надеюсь, они найдут взаимопонимание, если сумеют поставить волю впереди страстей. Во всяком случае, он осознает, я это точно знаю, что в данном случае согласия невозможно достигнуть никаким иным способом, кроме как согласием добровольным.

Сейчас Питеру сорок пять, и это возраст, когда действительно пора остепениться. Как видите, я послужил одним из важных факторов формирования его личности и карьеры, и в целом он оправдал мои ожидания. Он — истинный Делагарди, в нем очень мало от Уимзи, если не считать (буду честен) того основополагающего чувства социальной ответственности, которое спасает английское поместное дворянство от полного исчезновения — в духовном смысле. Детектив не детектив, в первую очередь он — ученый и джентльмен; мне будет очень интересно посмотреть, каким он окажется мужем и отцом. Я старею, своих сыновей у меня нет (насколько мне известно), и мне очень хочется, чтобы Питер был счастлив. Но, как говорит его мать, «у Питера всегда было все, кроме того, чего ему по-настоящему хотелось». Полагаю, однако, что он все же удачливей многих.

УИМЗИ, Питер Дэс Бредон, кавалер ордена «За выдающиеся заслуги»; род. 1890, второй сын Мортимера Джеральда Бредона Уимзи, 15-го герцога Денверского, и Хонории Лукасты, дочери Фрэнсиса Делагарди, Бэллингем-мэнор, Хэмпшир.

Образование: Итон-колледж^[214] и Баллиол-колледж^[215], Оксфорд (диплом с отличием «Первый класс почета» по современной истории, 1912 г.).

1914–1918 гг. — служба в Вооруженных силах Его Величества (майор, пехотная бригада).

Автор книг: «Заметки о коллекционировании инкунабул»^[216], «Справочник убийцы» и др.

Увлечения: криминология, библиофилия, музыка, крикет.

Членство в клубах: «Мальборо»; «Клуб эготистов»^[217].

Резиденции: 110а, Пикадилли, Лондон; Бредон-холл, резиденция герцогов Денверских, Норфолк.

Описание герба: соболь и три бегущие мыши на серебряном фоне; шлем, домашний кот, приготовившийся к прыжку, в естественных цветах; девиз: «Как повелевает мне принадлежность к роду Уимзи».