Вторник, 19 марта

Последние очаги организованного сопротивления частей и отдельных подразделений Вооруженных сил Российской Федерации на территории бывшей Калининградской области («Зоны урегулирования К») были подавлены миротворцами еще до конца вторых суток операции, к вечеру понедельника 18 марта. Дальнейшие боевые действия велись уже с полностью дезорганизованными, лишенными управления, не имеющими тяжелого вооружения небольшими группами военнослужащих сухопутных войск, ВМФ и ВВС, а также Пограничной службы ФСБ и Внутренних войск МВД России. И с одиночками. В черте собственно города Калининграда неожиданно сильное сопротивление было оказано миротворцам в районах улицы Сергея Тюленина, Советского проспекта и особенно улицы подполковника Емельянова, где располагались городской военный комиссариат, Балтийский военно-морской институт имени адмирала Ушакова и Пограничный институт ФСБ РФ соответственно. Притом что миротворческая операция началась ранним утром воскресенья, уже в течение нескольких первых ее часов персонал этих трех и нескольких других учреждений сумел провести ряд оказавшихся неожиданно эффективными организационных шагов. Как писалось впоследствии в аналитических документах, «на основе ранее разработанных, утвержденных и отработанных на практике схем антитеррористических мероприятий». Россия вела более или менее горячую войну на Кавказе в течение многих лет. Кавказские борцы за свободу неоднократно проникали в Москву и в довольно крупные города южных регионов, устраивая в них свои акции. Начиная с первых лет 90-х годов XX века во всех военных частях России на стенах штабных комнат висели карты и блок-схемы, расписывающие «порядок действий при…». Как ни странно, но они оказались в какой-то степени эффективны и в ходе самой настоящей военной операции. В трех перечисленных выше случаях мобильные группы межнациональных сил, прибывшие в данные точки для «взятия под контроль» на самом деле не имеющих реального военного значения объектов, сталкивались с жестким и весьма решительным огневым противодействием и во всех трех случаях несли потери. Это было неожиданно и нелепо, потому что персонал военного комиссариата и училищ обладал лишь несколькими единицами автоматического оружия на руках у караула, пистолетами дежурных офицеров и минимальным запасом боеприпасов к ним, больше ничем. Более того, за исключением весьма небольшого костяка офисных работников и преподавателей, то есть фактически непрофессионалов, в сопротивление миротворцам вовлекались призывники, курсанты, в одном эпизоде случайные военнослужащие, проживавшие по соседству и прибывшие буквально «с голыми руками» на звук начавшейся перестрелки. Эффективным такое сопротивление не могло быть в принципе, однако каждый раз неизвестно почему оказывалось именно таким. Показательно, что на полицейские участки в пределах города по плану обращалось гораздо большее внимание: наличие в принадлежащих им зданиях большого числа единиц разнообразного оружия, средств защиты и, главное, подготовленных сотрудников силовых ведомств подразумевало и многократно больший наряд сил. Тем не менее три четверти полицейских участков в Калининграде и его ближайших пригородах оказались взяты под контроль быстро и практически без сопротивления либо с минимальным сопротивлением, не приведшим к потерям среди миротворцев. Опять же нелепой деталью проведенной «адресной» зачистки в рамках данного обширного списка оказалось неожиданно упорное и продолжительное огневое противодействие персонала экспертно-криминалистического отдела полиции, расположенного в самом центре города и укомплектованного опять же не профессиональными полицейскими, имеющими опыт «улицы», а фактически дилетантами.

Число жертв среди гражданского населения исходно стремилось к нулю, и значимость этого показателя позиционировалась в ориентировках «Дня 1» как особо высокая. Тем не менее во всех четырех случаях, когда миротворцы наталкивались на превосходящее возможности мобильных групп сопротивление, значение этого показателя изменялось весьма крутым скачком. Разумеется, это объяснялось плотностью городской застройки и нежеланием русских военнослужащих и полицейских снизить риск для гражданского населения. И действием нескольких других факторов, одним из которых являлся фактор времени.

Согласно директиве командующего Европейским командованием США и Верховного главнокомандующего объединенными вооруженными силами НАТО в Европе адмирала Флота США Джеймса Дж. Ставридиса от 18.00, 17 марта 2013 года, «проводимая миротворческая операция должна преследовать цели быстрейшего взятия под контроль всех ключевых объектов военной, промышленной и гражданской инфраструктуры России с целью минимизации существующего уровня угрозы российских вооруженных сил и российского государства в целом по отношению к любым прочим государствам». Разъяснения и комментарии к данной директиве — приведенный выше фрагмент был всего лишь одним из многих — занимали десятки страниц убористого печатного текста. Но эта конкретная вводная была сформулирована на редкость доходчиво, и командиры отдельных частей и подразделений миротворческих сил интерпретировали ее совершенно верно. Руки у них были развязаны. На ближайшее время точно.

— Эй, парень! Парень, ты живой?

Капитан-лейтенант коротко хлестнул курсанта по измазанной штукатурной грязью щеке, мгновенно оценил отсутствие ответа и тут же перешел к следующему.

— Эй, ты! Давай очнись, мать твою!

Далеко сзади глухо ухнуло: где-то из разбитой стены вывалился и вслепую рухнул на землю очередной кирпичный блок. Орудийной стрельбы слышно уже не было, а огонь стрелкового оружия явно затихал уже не только сзади, но и в кварталах спереди, в сторону Клинической улицы, где кто-то держался довольно долго. Почти всю ночь.

— Вода есть?

Женщина, торопясь, принесла из кухни стакан воды, подала на вытянутой дрожащей руке. Капитан-лейтенант глотнул, поболтал во рту и тут же сплюнул, смывая крошки и дрянь, казалось, намертво налипшие на языке. Женщина не сказала ни слова. Умная.

— Как они? — произнесла она вместо этого.

— В отключке. Но живы.

Оба посмотрели на пацанов: у одного поперек лба, чуть спускаясь к левой брови, виднелась грубая багровая полоса, и оба были бледными, как мертвецы, но это все. Ни ранений, ни тяжелых травм. Наверняка десяток ссадин и царапин по всему телу, не имеющих сейчас значения. Но в сознание не приходят.

— Как это с ними случилось? Контузия?

— Я не врач, — коротко ответил капитан-лейтенант. — Но очень похоже.

Он оглянулся назад, за окно. Там что-то ярко и резко вспыхнуло, но грохота не было, значит, не артиллерия. Женщина молчала.

— Хоть этих вытащил, — зло произнес он, только чтобы разорвать молчание. — Хоть что-то…

— А остальные?

— По-разному.

Он поглядел на электронные часы, подсвечивающие угол комнаты зеленым светом. Двоеточие в часах мигало, показывая 04:15. Поставленные в блюдца три свечи давали слишком мало света. Может быть, поэтому лица пацанов казались такими неживыми. Пульс у них, во всяком случае, был нормальный — сильный и ровный. Как у спящих, если бы он мог сравнивать, пощупав хоть раз в жизни пульс у спящего человека. До сих пор не было такой нужды.

— Много… Там…

Капитан-лейтенант посмотрел на лицо женщины без всякого выражения, но ответить грубо или отвернуться не смог. Очень могло случиться, что, открыв ему и пацанам дверь, женщина совершила фактически подвиг. Очень могло быть, что она спасла им жизнь или хотя бы продлила ее на время. Если бы он не оторвался от преследования с таким-то грузом на плечах… Если бы хуже знал окрестные улицы…

Она что-то прочитала по его лицу.

— Мой в Петербурге учится, — объяснила женщина, в первый раз за все время. — В большом университете, на физическом. Я как увидела…

Молчание было длиной в секунду, но моряк кивнул, словно вычерпал из этой секунды много и много слов. Он тоже запомнил выражение лица женщины. Не выдержал, обернулся на окно снова. Занавеска подсвечивалась изнутри далеким пожаром. Комплекс зданий КВВМУ видно отсюда не было — далеко. Но это явно было училище. Бумаги там много, дерева много, есть чему гореть.

— Что будем делать?

Моряк пожал плечами. Он не знал, что делать. Там — знал или почти знал, там все было яснее. Здесь понимание ушло.

— Через полчаса начнет светать. Мы дождемся?

— Мы?

— А вы что предлагаете?

— Ребят наверняка долго еще трогать нельзя… Если это контузия, то…

— Вы медик?

— Нет, — почему-то смутилась женщина, — не медик. Я преподаватель русского языка в колледже. Но у меня у сына два раза сотрясение мозга было, хорошо, что без последствий. Там каждый раз в бумаги потом записывали, строго спрашивали: на какое время была потеря сознания? На секунды? На минуты? На сколько минут? Вот здесь, у них, сколько уже?

— Уже часа полтора, — честно ответил капитан-лейтенант. — Всю последнюю атаку они были рядом, я видел.

— Атаку…

Женщина произнесла это слово, как всхлипнула.

— Да, именно так. — Он почему-то разозлился, хотя не имел на это права. — Именно. Я не преподаватель русского. Точнее, преподаватель не русского. Радиотехники, если это интересно. Но это была именно атака. Сначала «нахрап», потом они получили по мордасам и очень изумленно отошли. Реально удивились. Потом пришли снова, и снова был «нахрап», пусть и вшестеро большими силами. Получили снова, и еще сильнее. Ушли вроде бы бодро. Двадцать минут или около того подождали. Снесли нас артиллерией. Раз, второй. Третий уже не считается — там били в конкретную точку, концентрированно. И вот потому уже пошли настоящие атаки. Я видел.

— Как это… было?

Женщина поправила свечу в одном из блюдец, и та мотнула по комнате резкие тени. Выражение неподвижных лиц обоих курсантов будто изменилось, и он поднялся со своего табурета, наклонился проверить. Нет, показалось.

— Плохо, — глухо ответил капитан-лейтенант. Провел ладонью по усталым глазам, посмотрел на пальцы, будто пытаясь разглядеть что-то в их дрожании. Оно так и не прекратилось, и это его почти пугало. — С самого начала было плохо, а если вдуматься, то и до начала…

Женщина ждала, и он кивнул. Послать ее, с ее бессмысленными вопросами, было неправильно, неверно, надо было ответить хоть как-то. В конце концов она права: с ребятами он никуда не денется, их нужно оставлять. У него пустой автомат и считаные патроны для пистолета. В доме наверняка найдется хороший нож, а лучше два, под обе руки. У него 2-й разряд по самбо. Это было смешно…

Он все же выдержал, не засмеялся и не всхлипнул, хотя момент был страшный.

— Там… С самого начала было плохо, да.

Слова не шли. Он поискал взглядом, и умная женщина снова принесла воды. За все это время лица контуженых курсантов не изменились ничем, не приобрели никакого выражения.

— Они прибыли на нескольких машинах, этого я еще не видел. Рассказали… Встали перед главным корпусом, навели пулеметы на дверь и окна. Несколько человек очень по-деловому сунулись внутрь. Размахивая какой-то бумагой. Очень вежливо предъявили ее. На КПП, представляете? Документ?

Женщина вежливо приподняла брови. Она не поняла, но вежливость была привычной.

— Минуту подождали, очень любезно. И тут на них по главной лестнице бежит караул в полной выкладке.

— Кто первым стрелять начал? — очень тихо спросила женщина.

— В каком это смысле? Еще восьми не было, когда ракеты на военные городки начали падать. К девяти уже пепел от них остывал. Ничего себе вопросик, «кто первый начал?» Китайцы, мля!

Он прикрыл глаза от боли в голове. Боль была неострой, но она распространялась на весь затылок, проникала, казалось, на всю глубину, до самого мозжечка, и не давала нормально думать.

— Я не про это… Там, у вас?..

— Не знаю. Меня там не было. Воскресенье. Кто знает, как оно там было. Но говорили, что они реально обалдели, конечно… Говорили, они тогда как дали задом от КПП, так и полегли в дверях. Анекдот!

Капитан-лейтенант помрачнел. Того, кто ему об этом рассказал, уже много часов не было в живых. И погиб он… Нехорошо. Слишком страшно. Человек не должен так умирать.

— Вот в следующие разы я их видел, — все же добавил он, мельком посмотрев на ждущую его слов женщину. — Как киборги.

— Что?

— В броне, в разгрузках, все обвешанные оборудованием: и таким и сяким. Только запасных батареек не хватало. Очень впечатляюще. Очки на касках, как у байкеров.

Теперь помолчали оба. За окном вдруг резко вспыхнуло ярким светом во все небо, и на целую секунду стало так светло, что они пригнулись. Но не было ни грохота, ни звона, а вспышка постепенно угасла. Раздувшиеся занавески опали, чуть перекрыв поток ледяного воздуха, дохнувший на них с улицы, — и пламя свечей в блюдце на полу выправилось и встало прямо тремя дрожащими световыми столбиками.

— Что это было? — робко спросила женщина. Моряк пожал плечами: опять напоминать ей, что он связист, а не пехотинец, было глупо. Он не знал, что это было.

— Вы сами… Убили кого-нибудь?

Вопрос был таким неожиданным и странным, что моряк не нашелся, что ответить. Но женщина ждала, и тут ему она впервые не показалась умной. Ему не везло в жизни на умных женщин, и немногих встреченных он, в общем-то, ценил очень высоко. В другой обстановке разочароваться было бы, пожалуй, даже обидно.

— Я стрелял, — глухо произнес он, и собственный голос показался ему искусственным и фальшивым. Чтобы сбить неловкость, он добавил: — Было из чего и было чем. Осталось…

Договаривать не захотелось. То, что осталось от некоторых первых защитников училища, можно было собирать в кучку шваброй, если хватит нервов. Они, вторые, этого не делали, потому что не было времени. Они ломали парты и таскали их к дверям. Били стекла, чтобы не порезаться потом осколками. Пытались наладить связь каким-то из методов: неожиданно в городе тогда прорезалась одна из сотовых сетей. Делали что-то вроде бы нужное, хотя и бесполезное. Два десятка офицеров разного ранга, с просветами разного цвета на погонах, четыре десятка курсантов разных курсов. Потом еще примерно столько же восполнивших убыль почти без остатка. Было еще несколько неизвестно откуда взявшихся в здании гражданских, ведущих себя совершенно не хуже других. Пара женщин: точнее, одна женщина-мичман средних лет, которую он видел в какой-то из разросшихся хозслужб, и одна совершенно зеленая соплячка. Капитан-лейтенант даже не был уверен, что ей уже есть 18 лет, но девать ее было некуда: когда она попалась ему на глаза, у нее уже не было левой ноги по колено, и она непрерывно кричала. Возможно, незнакомая ему дочка кого-то из преподавателей или сопливая возлюбленная кого-то из курсантов, пришедшая спозаранку в ожидании самого начала увольнения. И почему-то не ушедшая, когда еще было можно. То ли собиравшаяся изображать Дашу Севастопольскую, то ли еще кого. Большая была ошибка…

Вообще все произошедшее выглядело как апофеоз сюрреализма. Теперь, остыв и снова включив мозги, капитан-лейтенант четко понял, что оборонять здание БВМИ/КВВМУ надо было минут сорок максимум. Да, пустить кровь первым умникам с их бумагой — вне зависимости от того, парламентеры это были или нет. Раз с оружием, значит, наверное, не парламентеры с формальной, военно-юридической точки зрения… Потом вторым, которых было во много раз больше и кто явно знал, чего хочет. В этом он уже успел поучаствовать и настрелялся, наверное, на всю оставшуюся жизнь. Впервые по людям. После этого, когда они разогнали общими усилиями почти взвод, потеряв в полтора раза большее число своих, но добившись явного и неоспоримого успеха, надо было убегать. Всем вместе, быстро и без оглядки. Забрав с собой столько раненых, сколько можно было унести, и, да, оставив остальных. Оружие проблемой не было, в том смысле, что оружия было настолько мало, что очередь стояла бы из желающих его нести. И еще хуже было с боеприпасами. А после артналета и с оружием, и со всем остальным, что только может прийти в голову из длинного списка, стало еще хуже. Совсем плохо, как он и признался сколько-то минут назад.

Кстати, он так и не понял, почему у них в училище оказались хотя бы те три десятка автоматов, которые он насчитал. И почему все-таки к ним было сколько-то патронов. Столько лет прослужив на одном и том же месте, на одном и том же этаже, он не имел понятия, что в училище есть оружие. Думал, четыре автомата для двух смен караула, и все, остальное — это только пистолеты для дежурных офицеров. Оказалось, нет, в разы больше. Но недостаточно.

— Вам скомандовали уходить?

Он очнулся от своих размышлений и сначала вновь посмотрел на лежащих парней, а только потом на губы заговорившей женщины. Нет, никто им не скомандовал.

— Некому уже было. Контр-адмирала я не видел и не слышал. Он вроде бы где-то на юге города живет, я не знаю. Воскресенье… Не добрался. Командовал сначала дежурный по училищу, капитан 3-го ранга… Потом другой капитан 3-го ранга, с кафедры ракетного вооружения.

— А тот?

Вопрос снова был глупый, до боли.

— Надо было уходить, — ответил он на прошлый из заданных. — Не нужно было эту коробку защищать. Столько ребят погибло…

Они вместе посмотрели на лица лежащих. На улице стало темнее, одна из свечей уронила вытянувшийся вверх фитиль набок и больше моргала, чем светила. Но было понятно, что не изменилось ничего: оба вытащенных им парня так и оставались без сознания. Как он сумел их притащить один, на себе? Если бы капитан-лейтенант имел комплекцию Карелина или Валуева, вопрос бы не звучал так очевидно. Но он был среднего роста и среднего телосложения, а из спорта, кроме самбо, предпочитал волейбол: летом — пляжный, с осени по весну — обычный. Однако сумел.

— Там уже была зачистка… — невпопад сказал моряк. — От здания ерунда какая-то осталась после второго артналета. Просто ерунда. Ракетчика я потом не видел уже, но какой-то лейтенант вокруг себя собирал людей с оружием. Несколько офицеров, старший мичман, десяток курсантов. Все в пыли, в дыму, в копоти. Даже снега не было — все растаяло от жара. Мы ушли в левое крыло, несли кого могли. Эти за нами… Не вплотную, а так… хорошо на дистанции. И все время снайперский огонь, непрерывно.

Он вздрогнул, не выдержав собственных слов. Снайперский огонь был не стопроцентно метким, но он был плотным и постоянным. Пули били по стенам, по битому кирпичу с резким, злым и тяжелым звуком. В человеческие тела они входили глухо и почти мягко вне зависимости от того, попадали они в мертвых или еще живых. Капитан-лейтенант пережил несколько секунд абсолютно неконтролируемого ужаса, когда надо было перебираться через разбитую стену в коридор, еще не полностью перекрытый пожаром, и несколько человек по бокам от него упали разом, кто молча, кто со всхлипыванием или стоном. И самое обидное, что это не дало им никакой выгоды: пробравшимся через несколько минут пришлось возвращаться назад, потому что пройти так и не удалось. На той же стене потеряли еще кого-то, он уронил уже пустой тогда автомат и секунду боролся с каким-то безумным курсантом, который пытался его забрать себе. Американцев они уже не видели — пули прилетали из пустоты, как будто из другого измерения. Возможно, возвращение тем же маршрутом оказалось верным ходом: человек пять или шесть сумели выскочить. Потом они встретили еще группу, наполовину состоявшую из раненых, продвинулись довольно далеко, снова кого-то потеряли. Один из курсантов вскочил на подоконник, распахнул пинком ноги вроде бы намертво закрытую пустую раму, проорал что-то несвязное, и его буквально вбило внутрь, наверное, пулей. Он свалился, как мешок, в метре от капитан-лейтенанта, и тот еще сколько-то драгоценных секунд не смог двинуться с места: настолько это его потрясло.

Потом в его памяти был какой-то пробел. Про следующие минуты он не мог вспомнить абсолютно ничего. Такое с ним не случалось никогда, а пара похожих раз была совершенно объяснимой: тогда он был моложе на десять лет и изредка «терял уровень» в хорошей компании и по большому поводу. Никого таким не удивишь.

Пришел в себя он в одном из классов, в углу, дававшем защиту. Парты были поломаны и побиты, и от висящей в воздухе штукатурной пыли было тяжело дышать и непрерывно слезились глаза. Одного из противоположных ему углов класса, как оказалось, просто не было. Он был срублен наискосок, и на улицу зияла неровная пробоина полутораметрового диаметра. Через нее тянуло гарью, но еще хуже ею тянуло через разбитую, вывороченную вместе с косяком дверь, поэтому никакой видимой пользы от дыры он тогда не нашел. Звуки были гораздо хуже: снаряды уже не рвались, но стрельбы и криков было довольно много. При этом стрельба была какая-то… деловитая, что ли. Одиночными и короткими очередями. Именно по делу, а не «на воспрещение» или «на подавление». Не «на испуг».

В пределах видимости от осознавшего себя сидящим на корточках у плинтуса капитан-лейтенанта обнаружилась неравномерная россыпь стреляных гильз несколькими «лужицами» там и сям. Одна из них была буквально под ногами, и он тупо перевел взгляд на автомат. Потертый брезентовый ремень «АКМ» оказался намотан у него вокруг кулака левой руки, причем так сильно, что размотать его удалось с трудом, а в коже он оставил глубокие борозды. И еще в том же классе, среди обломков учебных столов и обрывков учебных пособий лежали убитые. Он насчитал двоих и еще порадовался тому, что это мало. Потом ему пришло в голову, что это он мог их застрелить, и мысль тут же снова ввергла его в панику. В глазах начало темнеть, но капитан-лейтенант, несмотря на всю свою сиюсекундную отупелость, очень четко осознал: сейчас он снова потеряет разум, и на этом все закончится. Его здесь или где-то рядом пристрелят, как и других, а он не сможет ничего, он не будет ни видеть, ни слышать. Удержаться он сумел, хотя это стоило прокушенной кисти руки — левой, уже помятой ремнем, которую не так жалко. Первым делом он отомкнул магазин, проверил. Нет, пуст. Повинуясь почти безотчетной привычке, проделал вколоченные еще даже не с курсантских, а со школьных времен движения — нет, в патроннике тоже было пусто. При этом запах от автомата был такой, что сомнений не оставалось: много он из него успел настрелять. Все, что было. Потом он сделал еще одну разумную вещь: подобрал несколько гильз с забросанного мусором пола. Выглядели они, на взгляд моряка, совершенно привычно, но на донышках он обнаружил одинаковые давленые надписи «0.223 REM» и на противоположной стороне полукруга — четыре латинские литеры, соединенные попарно значком &. Значит, не от «Калашникова».

Эту глубокую мысль он обдумывал непозволительно долго, минимум с полминуты. Причем даже пытался отбросить ее сначала как невозможную, но разум опять выручил: не дал испытать облегчения. С кряхтением поднявшись, капитан-лейтенант сначала вразвалку, а потом уже более цепко обошел тот же класс, куда его забросило. Наклонившись над мертвым курсантом с совершенно серым от пыли лицом, он внимательно его осмотрел. Да, несколько входящих пулевых по корпусу, крови под телом много, и она выглядит полностью свернувшейся. Что это значит: после его смерти прошел час? Может, и так, но это тоже не значит ничего: он мог прийти в этот кабинет много позже. И, скорее всего, так и было, потому что иначе он тоже лежал бы убитым.

Капитан-лейтенанта передернуло, по телу прошла волна озноба. Машинально он выдернул из сжатой кисти руки курсанта рожковый магазин к «Калашникову», посмотрел. Сколько-то патронов было. Снова смешно, будто он подобрал бонус в компьютерной «бродилке». Интересно, что оружия у убитого не было, а магазин был. Почти полный или хотя бы полупустой, это тоже более чем хорошо. Снова потратив несколько секунд на прислушивание к звукам, доносящимся с улицы и изнутри здания, через коридорную дверь, он перешел к другому убитому. Тоже курсант. У этого ничего ценного в сложившейся ситуации нет. Ни действующего паспорта гражданина Эстонии, ни четырехствольного гранатомета, ни даже такого же магазина. Капитан-лейтенант перевел тормозящий взгляд на первый и только теперь обратил внимание на то, что тот изгваздан кровью. Это было плохо: может попасть в механику. Выбрав чистый участок на форме лежащего у его ног мертвеца, он равнодушно и тщательно вытер магазин о ткань. И вот от этого очнулся окончательно.

— Эй… Эй!!

Он поднял голову на женщину и не сразу сообразил, где он и что происходит. Совпадение было пронзительным — очнуться тогда и очнуться сейчас. Заснул он, что ли? Понятно, что в этом не было бы ничего удивительного, но…

— Что? — хриплым голосом переспросил капитан-лейтенант.

— Мальчик очнулся.

Было глупо переспрашивать, какой, он просто посмотрел по очереди на обоих. Да, один очнулся, открыл глаза. Мыслей в них пока не было, но лиха беда начало.

— Хорошо, — прокомментировал моряк, понял, что сказал глупость, и замолчал снова. Женщина, впрочем, не обратила на него внимания, пошла и быстро вернулась с очередным стаканчиком с водой. Смешной был стаканчик: из тонкого стекла, с яркой переводной картинкой в виде герба какого-то города: стоящего на задних лапах медведя. То ли Берлин, то ли Владимир.

— Слышишь меня? — негромко спросила женщина лежащего без движения парня.

— Да… — неожиданно ответил тот и тут же начал давиться воздухом, закатывая глаза. Женщина подхватила его свободной рукой, отведя вторую, со стаканом, далеко в сторону. Капитан-лейтенант сообразил помочь, и это сработало: приподняв верхнюю половину тела контуженого курсанта, они помогли ему прокашляться. Попив, тот сплюнул почти сплошной грязью и попросил еще воды. Оживал он все больше. Сможет ли он двигаться через час? Когда начнется настоящий рассвет, а лучше и до него, надо будет что-то решать с дальнейшими действиями. Пока офицер откладывал это «на потом», но с тоской чувствовал, что тянуть дальше было уже невозможно. Надо было делать хоть что-то.

Курсант снова попил и снова выплюнул все прямо себе на грудь, прочищая горло. Его лицо чуть потеряло исходный белый оттенок, но это могло и показаться. В блюдце с дерганьем и треском догорал фитиль еще одной свечи.

— Как тебя зовут? — спросила женщина мягким голосом, погладив парня по грязной щеке.

Капитан-лейтенант моргнул, снова ощущая себя тупым. За все это время он не догадался спросить ее о том же самом либо представиться сам.

— Дима…

— Меня Антон.

Женщина обернулась к нему от курсанта на секунду, кивнула.

— Меня Женя. Евгения. Владимировна.

Капитан-лейтенант сморщил нос, чтобы только не улыбнуться. Педагог — это диагноз. Как она сказала, «русского языка в колледже»? Женя, надо же…

— Дима, ты помнишь, как тебя… Это…

Тот молчал довольно долго.

— Плохо помню, — признался наконец он тем же хриплым, не подходящим его совсем молодому лицу голосом. Но зато в голосе были интонации, значит, точно оживает. — Было… Артиллерией, да?

Капитан-лейтенант кивнул, но потом понял, что парень его плохо видит, и просто подтвердил, что да.

— А мичман где?

— Который?

— Ну… Старший мичман… Евтюхов или Евстюхов, я точно не помню… Который со «стечкиным» был.

Антон отвесил челюсть до самого нижнего из возможных положений. «Старший мичман с АПС» был концепцией сюрреалистической и невозможной в принципе. Они были военно-морским институтом, в прошлом высшим военно-морским училищем, а не бригадой морской пехоты. Или какой-нибудь номерной группой морского спецназа, известной лохам как «Морские дьяволы», «Тритоны» и так далее: телесериалов про них сейчас снимали больше, чем сохранилось самих таких групп на всех четырех флотах. Старший мичман с незнакомой ему фамилией, имеющий автоматический пистолет, у них, в их институте — это ерунда… Бредит парень? Последствия только-только начавшегося отходняка от контузии, как бы это ни называлось правильно медицинскими терминами. Типа отек от ушиба извилин спадает, но еще не спал полностью?

Все это промелькнуло в его голове ровно за секунду. Потом капитан-лейтенант вспомнил про загадочные тридцать с лишним автоматов, которые он видел собственными глазами и которых не должно было быть, и согласился, что случается всякое. Еще раз: он служил в этом здании многие годы. Он мог не знать каждого мичмана или даже офицера, но, оказывается, он не знал и многого другого. Жаль.

— Нет, не помню такого. А что он?

— Он нас всех организовал. Мы держались в правом крыле, довольно хорошо. Когда они дали артиллерией в первый раз, мы… Мичман очень четко командовал. Лейтенанту из школы техников он таких пинков дал, когда тот с катушек поехал… Отобрал пистолет, отдал курсанту с первого курса, здоровому такому: у него ножка от парты была и еще нож-выкидуха откуда-то…

Капитан-лейтенант коротко покосился на женщину, которая слушала, обалдев. От него она таких подробностей не дождалась, а вот курсанта понесло. От облегчения, вероятно.

— То есть это был пистолет офицера?

— Не, у офицера он нормальный «макаров» отнял… Но он бы и с голыми руками его отнял, с таким не поспоришь… Я о чем: этот мичман, которого на «Е» фамилия, реально все держал. А когда они прорвались…

Курсант Дима замолчал, и капитан-лейтенант молча кивнул сам себе. Он отлично понял, о чем идет речь. «Держались» значило, что, когда караул перебил наглых разведчиков или забывших оставить в тылу оружие парламентеров, эта группа занималась тем же самым, что и все остальные: таскала мебель и готовилась встретить следующих, настоящих. Поучаствовала в отражении «попытки номер два», этот раунд моряки провели почти на равных, что несомненно ввергло многих в большой оптимизм. А дальше… Никакого штурма цитадели Брестской крепости в стиле видеоряда свежего белорусского фильма не было. Половину обороны снесли первым же артиллерийским ударом, попробовали оставшихся и, как только снова пошли потери, добавили еще. А потом рывком прошли вовнутрь, и пошла уже зачистка. Хотя в итоге еще один или два полных цикла получились в каком-то из мест: полезть, откатиться, добавить артиллерией, полезть снова, уже более настойчиво…

— До ближнего у вас доходило?

— Не… В смысле до огневого доходило, до совсем ближнего нет.

— Повезло.

Женщина перевела взгляд на него и посмотрела так… Капитан-лейтенант опустил глаза. В полумраке это было не так уж и сложно. Он не помнил, почти не помнил. Немного помнило тело, мышцы. Голова уже выкинула это из себя, чтобы защититься. Он не хотел помнить.

За окном громко простучала короткая, на четыре патрона, очередь, и все трое обменялись быстрыми взглядами. Точнее, намеками на взгляды, потому что теперь гореть осталась одна свеча из трех и в комнате стало уже совсем темно. Стреляли совсем рядом, в каких-то десятках метров. Из чего было непонятно, но выходить и уточнять не хотелось.

— Товарищ капитан-лейтенант.

— А?

— Это вы меня вытащили?

— Он, — ответила вместо моряка женщина. — И тебя, и вот еще его…

— Спасибо.

Антон молча кивнул и в который раз потрогал лежащего за шею. Он ничего не понимал в медицине такого уровня, который тут явно требовался. Не было ни малейших признаков того, что второй контуженый придет в себя. Пульс был вроде бы ритмичный и наполненный, дыхание ровное, но это было все, что он мог понять. Который час лежащего без сознания курсанта требовалось везти в стационар. Делать рентген головы, снижать внутричерепное давление и так далее на много и много пунктов, о которых он имел очень смутное представление, сформированное в основном отрывочным просмотром сериалов «Интерны» и «Склифосовский».

— А как меня… накрыло?

Интересное слово парень употребил. К месту. Их всех накрыло, кого больше, кого меньше. Этого больше многих и меньше еще большего числа многих, если можно так выразиться.

— Я понятия не имею, — честно ответил он. — Не помню ни единого момента. Уже как тащил, помню.

Женщина что-то отразила на лице, и капитан-лейтенант неожиданно чуть не взорвался от ярости. Преподаватель русского языка в колледже. Кому она мысленные замечания делает, ему?

— Да как тащил! Сам охренел, можешь поверить. Навьюченный был, как ишак. Двое вас и автомат.

— Пустой?

— Да уж не полный.

Ответил он грубо, не удержался. Время уходило, а он сидел здесь как дурак. С одной извилиной от фуражки.

— Ты сможешь встать? — прямо спросил капитан-лейтенант курсанта. Тот посмотрел с некоторым удивлением: возможно, считал, что теперь окружающие должны пожизненно о нем заботиться.

— Я не знаю.

Голос у контуженого был все еще ненатуральный, неправильный. «А кто знает?» — захотелось ответить ему, но не понадобилось. Парень очень аккуратно приподнялся: женщина ему изо всех сил помогала, а сам он критично наблюдал. Да, ничего. Не стошнило, во всяком случае.

— Я буду уходить, — неожиданно для самого себя сказал капитан-лейтенант. — Минут через пять. Евгения… — Он не вспомнил отчество, запнулся, но тут же приказал себе не обращать на эту ерунду внимания. — У вас в доме найдется пустая пластиковая бутылка, не самая большая? А еще лучше стальной термос.

Отпустившая сидящего теперь курсанта женщина встала с таким видом, будто вот сейчас начнет командовать или, во всяком случае, «высказываться» во весь голос, но этого не произошло. Может быть, сама догадалась, а может, мешала все более частая стрельба за окном. Звучащая чуть дальше, чем в прошлый раз, но становящаяся понемногу довольно густой. Короткие очереди, сдвоенные и одиночные выстрелы. «Голоса» оружия моряк не различал, хотя честно попытался. Вроде бы один из стволов был гораздо более громким и впечатляющим, чем все остальные, но это могло означать что угодно. То ли что это более крупный калибр, как он и решил в первый момент, то ли этот конкретный стрелок просто был ближе других.

— Это в училище?

Курсант явно был не салагой, институт училищем из своих называли многие, но из курсантов — именно старшекурсники.

— Нет, много ближе. Вдвое. И в другую сторону вообще-то.

Ушедшая женщина вернулась, на ходу глядя в сторону того же окна и заметно горбясь. Возможно, ждала пули, которая прилетит из-за занавесок. Возможно, очередного злого, неуместного в ее доме слова.

— Вот.

Не термос, пластиковая бутылка квадратного сечения, с вырисованными яркими красками елками на этикетке. Уже с водой.

— Спасибо, — с чувством произнес капитан-лейтенант. Вода стоила дорого, это он уже понял, а уже через часы это поймут еще тысячи людей в этом самом городе. Очень может быть, что женщина прекрасно понимает это сама, и «уже».

Он улыбнулся собственной мысли: тому, как поставил кавычки в своем воображении. Было совершенно ясно, что с его разумом что-то не в порядке, но само это осознание радовало. Настоящие психические больные на это вроде бы не способны.

Курсант по имени Дима уже стоял на своих двоих и падать в обморок не собирался.

— Фамилия, факультет? — поинтересовался капитан-лейтенант. Новую интонацию парень уловил безошибочно, поставил ноги вместе и что-то такое привычное даже отразил на лице.

— Курсант Иванов, 4-й курс, факультет ракетного вооружения надводных кораблей.

— Вольно. На случай, если не помнишь меня, — капитан-лейтенант Дмитриев, радиотехника. Какие есть предложения, курсант?

— Нет предложений, товарищ капитан-лейтенант.

— Свежо… У меня острых идей тоже немного. Но двигаться надо. Оружие есть, и даже на обоих. На плечах погоны. Дальше ясно?

— Так точно.

— Я предлагаю уходить из города. Добираться до Полесска.

— Почему?

— В городе будет худо. Мы первый крупный город, считая от границы. Здесь порядочно будет вооруженных одиночек в шинелях и бушлатах разных цветов, и они дадут гостям курнуть бамбука в самую пропорцию.

— Чего?

Капитан-лейтенант посмотрел на курсанта повнимательнее. Почти каламбур был: курсант Дима и офицер Дмитриев. Молодой совсем парень. Ну да какая разница… Погоны надел, присягу принял — все, претензии не принимаются.

— В городе может быть легче.

— Может, — капитан-лейтенанту было нечего возразить. — Но, может быть, и нет. Лично я даже представить себе не могу, как здесь будет. Но я вот и такого вчера представить не мог…

Некоторое время все трое переглядывались с тупыми выражениями на лицах, как настоящие малолетние идиоты. Потом не выдержал курсант:

— А что в Полесске?

— МЧПВ.^[5] Вроде бы 49-й дивизион.

— Не слышал про такой.

— Потому что мелочь. Отдельный дивизион пограничных сторожевых катеров. Будь у них два эсминца или БПК, ты бы там практику проходил. Но дело вообще не в тоннаже, не о нем речь. Мне кажется, это просто в нужном направлении. И не к южной границе, и не к северной. И не к Зеленоградску со Светлогорском. Чуточку посвободнее будет дорога, если можно так сказать.

— Калининградскому особому району конец?

— Ух, сформулировал… — капитан-лейтенанту потребовались усилия, чтобы изобразить на лице иронию, а не выматериться, грязно и многосложно. — Нас всех голыми взяли. Тепленькими, в постельках, как в сорок первом. Какой особый район, чем его оборонять после того, как мотострелки и морпехи попали под первый удар? Личным составом базы технического имущества флота? Ремонтного завода военной техники? Баз хранения ее же? Ну, ты понял уже… Раз атомная война сразу не началась, то теперь только партизанская война, только. В максимальном масштабе. В городскую я верю, не дурак. Но надо быть реально местным. Ты местный?

Он вдруг понадеялся, что курсант Дима скажет «да» и тогда многое станет проще. Но парень отрицательно помотал головой, очень осторожно.

— Я местная, — вдруг довольно спокойно произнесла преподавательница. — Я здесь и родилась, и выросла. В школу вон ту ходила, наискосок во дворе. — Она мотнула головой в сторону окна.

Офицер пожал плечами. И это тоже не имело никакого значения. Действующих факторов все равно было слишком много, предугадать развитие ситуации в приложении к себе самому было невозможно в принципе. Попытка уйти из города может стать фатальной: они почти в самом центре, даже до городской окраины еще топать и топать. А на улицах почти наверняка блокпосты, плюс мобильные группы. Вооруженные и ежесекундно готовые работать по крадущимся по улицам и переулкам людям в чужой военной форме. И что это даст им, если они доберутся до цели, тоже совершенно непонятно. Даже если отдельный дивизион моряков-пограничников еще цел и боеспособен к данной конкретной минуте, он не сыграет никакой роли в этой войне. Причем ни в одном из возможных вариантов: то ли она перерастет в глобальный обмен ядерными ударами в любой следующий момент, то ли война будет «конвенционной», без ОМП, но протянется отсюда и до Владивостока, то ли противник всего лишь ставит перед собой задачу вернуть в лоно Европы Калининградскую область. Он не имел понятия.

— Можете остаться у меня, — предложила женщина, не дождавшаяся его реакции. — По крайней мере до следующей ночи.

И опять он не знал, что ответить. А время шло. Ночь закончится, и при свете дня передвигаться будет сложнее. Возможно. А возможно, и нет, потому что враги наверняка имеют хай-тек-оборудование, которому что день, что ночь: а они в темноте будут выглядывать из-за каждого угла, как две слепые мышки. Оставшись в доме приютившей их храброй женщины еще на день, кормясь ее запасами, можно получить «пару очков здоровья», если пользоваться знакомой терминологией любителей компьютерных игр — «бродилок». Особенно важных именно контуженому курсанту. Может очнуться и второй, кстати говоря, и не предскажешь, в каком он будет состоянии. Но жизнь — это не компьютерная игра, вот уж банальность…

— Товарищ капитан-лейтенант? Мы идем?

Он снова обвел взглядом все три лица: женщины, курсанта Димы, неподвижное лицо безымянного парня, лежащего на полу без сознания. Он не знал, что делать. Если командир дивизиона пограничных сторожевых катеров имеет хоть каплю разума, на прорыв к Клайпеде он пойти и не подумает. Будет действовать на месте, на каком-никаком приморском фланге войск. Все-таки это моряки.

Капитан-лейтенанту стало стыдно. Он понятия не имел, что делать, а от этого зависела уже не только его собственная жизнь.

— Да, идем.