ПРОЛОГ

На первый взгляд он казался непримечательным — невысокий, полноватый, с седеющими волосами, да и одет как простолюдин. С третьего этажа я не видела его лица, но заметила, что он пошатнулся, едва ступив на брусчатку, после чего жестом потребовал трость и ухватился за руку кучера. Даже теперь он двигался осторожно, то и дело останавливаясь, и я в ужасе подумала: «Он всего-навсего больной старый человек».

Над рекой собирались тучи, грозя разразиться бурей, а пока проглядывало солнце, его лучи пробивались между облаками и ослепительно отражались от вод Луары.

Я отошла от окна и уселась в кресло. Мне хотелось поразить своего гостя, очаровать его, скрыть от него свою нервозность, хотя в последнее время у меня не хватало сил на притворство. Платье на мне было простое, траурное. Какое уж тут величие? Да и сама я была толстой, некрасивой и печальной.

— Слава богу, что они всего лишь дети, — пробормотала повитуха.

Она думала, что я сплю. Но я услышала и поняла: жизнь королевы ценится выше, чем жизни ее дочерей. Сыновья — другое дело; если королева оставила после себя сыновей, значит, родословная в безопасности. Мне хотелось ударить повитуху; сердце мое было разбито. Однако надежда в нем еще теплилась.

К последней попытке деторождения я подошла без страха: я сильна, настроена решительно, боли не боюсь, и мне этот процесс всегда давался легко. Я даже имена выбрала: Виктория и Жанна. Руджиери предсказал, что я рожу девочек-близнецов. Только не предсказал, что они умрут.

Первый младенец очень долго не появлялся. Так долго, что мы с повитухой начали беспокоиться и я устала сидеть в родильном кресле.

День закончился, а посреди ночи родилась Виктория. Прежде я не видела такого маленького младенца. Она была слишком слаба, чтобы закричать по-настоящему. Ее появление не принесло мне облегчения: Жанна отказывалась покидать мой живот. Схватки продолжались; пролетела ночь, настало утро, затем и день… Положение ребенка в утробе не позволяло ему выйти. Чтобы вытащить ее, не убив при этом меня, решили сломать ножки.

Рука повитухи погрузилась в меня, послышался глухой хруст крошечных костей. Я закричала не от боли, а от ужаса. Жанна родилась мертвой, я даже не стала на нее смотреть.

Виктория, ее больная сестренка-близнец, прожила три недели. В тот день, когда и она почила, на меня снизошла холодная уверенность: после всех этих лет магия Руджиери не действует; мужу и моим остальным детям угрожает смертельная опасность.

В книге, написанной пророком, был катрен, которого я боялась, он предсказывал судьбу моего дорогого Генриха. Я искала ответ и не могла успокоиться. Мне необходимо было услышать правду из уст знаменитого человека.

Стук в дверь и тихий голос стражника вернули меня в реальность. Я откликнулась, дверь распахнулась, и на пороге возник охранник вместе с опиравшимся на него хромым гостем. На лице охранника я заметила удивление: он не ожидал увидеть меня совсем одну. Но я специально отослала Диану с поручением и избавилась даже от мадам Гонди, желая оставить беседу с моим гостем в секрете.

— Madame la Reine. Ваше величество.

Его произношение выдавало его южные корни. У него было мягкое круглое лицо и очень добрые глаза.

Мадам Гонди говорила, что он еврей, но по чертам я этого не заметила. На ногах он держался нетвердо даже с тростью, тем не менее снял шляпу и умудрился сделать вполне приемлемый поклон. Волосы, длинные и спутанные, редеющие на макушке, свесились и закрыли лицо.

— Ваше приглашение — высокая честь, — продолжал гость. — Величайшее мое желание — оказаться полезным вам и его величеству. Попросите мою жизнь, и она будет вашей. — У него дрогнул голос, рука, в которой он держал шляпу, затряслась. — Если вы изволили заподозрить меня в какой-нибудь ереси, то смею заверить, что я добрый католик, посвятившую свою жизнь служению Господу. Я записывал свои видения по Его воле; их прислал мне Господь, а не нечистая сила.

Мне было известно, что его часто обвиняют в связи с дьяволом. Последние несколько лет он переезжал с одного места на другое, чтобы избежать ареста. Хрупкий, ранимый, он смотрел на меня с робким ожиданием. Он прочел мое письмо, хотя, несомненно, слышал о ненависти моего супруга, короля, к оккультным наукам и протестантам. Возможно, он боялся, что его заманили в инквизиторскую ловушку.

— Не сомневаюсь в этом, господин Нострадамус, — ласково произнесла я и протянула ему руку. — Потому и обратилась к вам за помощью. Благодарю, что для встречи с нами вы проделали столь долгий путь. Мы очень признательны.

Страх отпустил его. Он содрогнулся всем телом, проковылял вперед и поцеловал мне руку. Волосы мягко упали мне на пальцы, и я почувствовала запах чеснока.

Подняв глаза на стражника, я сказала:

— Оставь нас.

Тот поднял бровь: дескать, почему мне так не терпится его отпустить? Но мое лицо хранило строгость. Стражник кивнул, поклонился и вышел.

Я осталась с пророком один на один.

Господин Нострадамус выпрямился и попятился. Он перевел взгляд на двор за окном, и нервозность сменилась спокойной уверенностью.

— А, дети, — пробормотал он себе под нос.

Повернувшись, я увидела на лужайке Эдуарда, бегущего за Марго, и маленького Наварра. Они не обращали внимания на крики гувернантки, пытавшейся их урезонить.

— Его высочество принц Эдуард, — пояснила я, — любит гоняться за маленькой сестренкой. Для своих пяти лет Эдуард необычайно высок.

— Двое младших — мальчик и девочка — кажутся близнецами, но я знаю, что это не так.

— Это моя дочь Марго и ее кузен Генрих Наваррский. Мы называем его Маленький Генрих, а иногда — Наварр, чтобы не путать с королем.

— Сходство поразительное, — заметил гость.

— Им обоим по три года, месье. Марго родилась тринадцатого мая, а Наварр — тринадцатого декабря.

— Связаны судьбой, — изрек господин Нострадамус и рассеянно посмотрел на меня.

Его глаза казались слишком большими для его лица, как и у меня, только у него они были светло-серыми. Под его взглядом, полным детской открытости, мне вдруг стало не по себе.

— У меня был сын, — промолвил он грустно, — и дочь.

Я открыла рот, собираясь выразить сочувствие и сообщить, что слышала его историю. Самый талантливый врач во всей Франции прославился тем, что многих спас от чумы, но не уберег от нее жену и детей.

Но я не успела вставить и слова, поскольку гость продолжил:

— Не хочу показаться чудовищем, мадам, говоря о своем несчастье, в то время как вижу вас в трауре. Просто поверьте: я понимаю ваше горе. Недавно я узнал, что вы оплакиваете потерю двух маленьких дочек. Нет большей трагедии, чем смерть ребенка. Молюсь Господу, пусть он облегчит вашу боль и страдания короля.

— Благодарю вас, господин Нострадамус — Сочувствие его было таким искренним, что я боялась заплакать, а потому сменила тему. — Прошу вас, садитесь. Вы и так уже из-за меня намучились. Присаживайтесь, я расскажу вам, когда родились дети.

И я указала на кресло, стоявшее напротив меня, и на пуфик, принесенный специально для его ноги.

— Вы очень добры, ваше величество.

Гость опустился в кресло, с легким стоном положил на пуф больную ногу и подвинул трость к себе поближе.

— Вам понадобятся бумага и перо, месье?

Нострадамус постучал по лбу пальцем.

— Нет, я запомню. Начнем со старшего ребенка. Дофин родился девятнадцатого января тысяча пятьсот сорок четвертого года. Для правильного гороскопа мне нужны…

— Час рождения и место, — перебила я. — Ни одна мать не забывает таких вещей. Франциск родился во дворце Фонтенбло, через несколько минут после четырех часов дня.

У меня был талант к вычислениям, и я умела составлять гороскопы, хотя в собственные интерпретации не верила.

— Через несколько минут… — Гость уже не стучал себя по лбу пальцем, а потирал им лоб, словно загонял этот факт себе в память. — А точнее? Через сколько именно? Через три или через десять?

Я нахмурилась, стараясь вспомнить.

— Меньше чем через десять. Точнее ответить не могу; я тогда очень устала.

Мы не касались моих дочерей Елизаветы и Марго: по салическому закону^[1] женщина не может наследовать трон Франции. Необходимо было сосредоточиться на наследниках — на Карле-Максимилиане, родившемся двадцать седьмого июня 1550 года в Сен-Жермен-ан-Ле, и на моем дорогом Эдуарде-Александре. Он появился через год после Карла, девятнадцатого сентября, через двадцать минут после полуночи.

— Благодарю вас, Madame la Reine, — сказал Нострадамус, когда я закончила. — Через два дня представлю вам полный отчет. Некоторые приготовления я уже сделал, поскольку даты рождения мальчиков всем известны.

Казалось, гость не собирается вставать. Он сидел и смотрел на меня своими ясными спокойными глазами. Пока тянулось молчание, я набралась храбрости.

— У меня бывают дурные сны, — сообщила я.

Судя по всему, Нострадамус ничуть не удивился моим словам.

— Могу я быть откровенным с вами, мадам? — вежливо спросил он и сам же продолжил: — У вас есть астрологи. Я не первый составлю гороскопы вашим детям. Разумеется, я сделаю свою работу, но вы ведь не только за этим меня позвали.

— Да, — призналась я, — прежде я ознакомилась с вашими предсказаниями.

Откашлявшись, я процитировала тридцать пятый катрен:

Когда я впервые прочитала эти строки, у меня подогнулись колени.

— Я пишу то, что должен. — Теперь глаза Нострадамуса выражали осторожность. — Не возьму на себя смелость разбирать значение Его слов.

— А я возьму. — Я подалась вперед, не в силах скрывать свое волнение. — Мой муж король… он лев. Старший. Мне снилось…

Тут я запнулась, не желая озвучивать ужасающее видение.

— Мадам, — ласково произнес Нострадамус, — мы с вами хорошо понимаем друг друга; думаю, лучше, чем весь остальной мир нас понимает. Вы и я способны видеть то, что не видят другие. И это не может нас не тревожить.

Я отвернулась и посмотрела из окна на сад, где под ярким солнцем среди зеленых кустов резвились Эдуард, Марго и маленький Наварр. Воображение рисовало мне расколотые черепа, вспоротые тела и людей, тонущих в потоках крови.

— Не хочу больше ничего видеть, — горько заметила я.

Не знаю, как он догадался. Возможно, прочел по моему лицу, как чародей читает судьбу по линиям на ладони. А может, ознакомился с моим гороскопом и обнаружил неблагоприятно расположенный Марс. Или уловил что-то в моих глазах, когда я декламировала тридцать пятый катрен.

— Король умрет, — продолжала я. — Мой Анри умрет совсем молодым. Ужасная смерть, если только что-нибудь ей не помешает. Вы это знаете, об этом говорится в вашем четверостишии. Месье, я правильно вас поняла? Вы поможете мне, месье? Что нужно сделать, чтобы предотвратить смерь моего мужа? Он моя жизнь, моя душа. Если он умрет, я не захочу больше жить.

Я думала, что мой сон имеет отношение только к Генриху. Думала, что его ужасная кончина будет самым худшим событием для меня, а также для его наследников и для Франции в целом.

Сейчас понимаю, как жестоко я ошибалась. И какой была глупой, когда рассердилась, услышав спокойные слова пророка:

— Я лишь передаю волю Господа, Madame la Reine, которая должна быть исполнена. И не беру на себя смелость трактовать Его фразы. Если Господь послал вам видения, вы должны разобраться, зачем он это сделал. Такова ваша ответственность.

— Моя ответственность — сохранить жизнь королю. Я отвечаю за своих детей.

— Ваше сердце обманывает вас, — заявил пророк.

Я содрогнулась, словно в меня вцепились невидимые когти. Когда он снова заговорил, его голос зазвучал так… словно со мной был не человек.

— Эти дети, — пробормотал он.

Я почувствовала, что от него не скроется даже самый темный секрет, и прижала ладонь к своему кровоточащему сердцу, надеясь скрыть правду.

— Звезды этих детей ущербны, Madame la Reine.