Глава 20

«Проклятье будет передаваться в твоём роду по старшей мужской линии» – было когда-то сказано Филиппу де Лугренье. Альберт оказался последней ветвью старшей мужской линии, последним носителем проклятия. И, конечно, он знал всё о том, что произошло с прадедом Филиппом: эта история во всех подробностях тоже передавалась по его ветви рода. Так было необходимо, ибо в подробностях таился и ключ к освобождению. Пусть очень странный и вряд ли осуществимый, но он был. Не материализовался он ни для деда, ни для отца Альберта. И сам он, перевалив годами за пятьдесят, почти отчаялся и смирился. Но теперь, когда всё чудесным образом сошлось, он не просто верил – он знал! – что избавится от проклятья. Именно он!

А история прадеда Филиппа была, конечно, захватывающая. Самое её начало он рассказал Сергею: то, как молодой французский аристократ появился в России с дипломатической миссией Наполеона Третьего, как не вернулся на родину, где начались бунты, революции, как покровительствовал ему император Александр Второй. И даже об альбигойских и кельтских корнях предка упомянул вскользь. Но именно они питали мощный любознательный ум Филиппа де Лугренье. А был он отлично образованным и много читающим человеком. На его юность припала новая волна интереса к философам и просветителям Франции, и Филипп также отдал дань книгам Вольтера, Монтеня, Декарта, Дидро, Фурье…Но в это же время Францию, как и всю Европу, заполонило другое увлечение – магией и оккультизмом. Кровь катаров и друидов пробудилась в семнадцатилетнем маркизе, когда он стал посещать собрания Пьера Вентра, мага, который утверждал, что он – воплощение пророка Ильи. Поначалу на его воображение очень действовали ритуалы «высвобождения духа», «воссоединения с природой». Но вскоре критический ум молодого человека стал с иронией замечать нарочитое нагнетание зловещих приёмов, наигранность экстаза. К тому же, он не понимал, зачем нужно вызывать духов далёких предков или знаменитых людей.

Пообщался он с другими знаменитыми магами – аббатом Буланом и аббатом Констаном, который называл себя Элифасом Леви. Но также быстро отошёл от них: оргии и вакханалии с духами совершенно не прельщали де Лугренье.

Однако в самой магии он не разочаровался и не разуверился. Вот только дальнейшие жизненные события – служба, война, посольство в далёкую Россию, эмиграция, – не давали ему времени на это увлечение. Но именно в России, чего маркиз и сам не ожидал, жгучий интерес к непознанным, таинственным силам возродился.

Император Александр с большой симпатией относился к Филиппу де Лугренье. Он увидел в нём то, что замечал далеко не в каждом своём приближённом – ум пытливый, вдумчивый и совершенно по-юношески любознательный. Александр и сам был таким. И они оба были увлечёнными поклонниками книг. У Императора имелась отменная библиотека – на русском, древнеславянской, французском языках, на латыни. Филипп получил доступ ко всем этим книгам. И вскоре отыскал там редкие экземпляры, особенно взволновавшие его. Это были исследования о религиозных воззрениях катаров, а также – друидические руны.

Интерес к мировосприятию своих предков у маркиза де Лугренье никогда не угасал. Эти книги, и другие, которые он уже искал и нашёл сознательно, дали тлеющей искре разгореться. Душу стал сжигать огонь раздумий и сомнений. Добро и Зло… Бог и Дьявол – то есть, Падший Ангел. Почему люди так безоговорочно считают, что Бог – олицетворение Добра, а Тот, кто восстал против Него – есть Зло? Филипп был молод, но имел большой жизненный опыт. И знал, как оборачиваются восторженные надежды людей в мрачную бездну отчаяния. Как годами люди превозносят, боготворят человека и его дела, и как после триумф оборачивается страшными несчастьями, потрясениями. И носитель их, бывший богоизбранный, становится в представлении общества дьявольским отродьем. Сколько раз так было в истории человечества! Не так ли произошло с его предками из провинции Альбижуа?

В двенадцатом столетии там, на Юге Франции, возникло мощное реформаторской движение – секта катаров. Катары… Перевод этого слова означал «чистые», но именно он дал прочтение «еретик». Да, они были еретики, потому что критиковали Церковь. Епископы, священники, монахи, проповедуя пастве любовь к ближнему, смирение, отвращение к стяжательству и стремление к жизни простой и честной, сами жили совсем иначе. Катары в своих проповедях разоблачали и обличали их. Люди, впервые слыша смелые и правдивые речи, тянулись к ним во множестве. Скоро катары превратились в мощное неудержимое движение. По-сути, вся Южная Франция была «катарами». И тогда Церковь, по-настоящему напуганная, объявила их сначала колдунами, дьявольскими слугами, а потом пошла на них войной…

Да, резон у Церкви был: катары обладали тайным умением общаться с тем миром, которым Церковь пугала свою паству. Колдунами, чародеями и магами называли катаров священники, епископы, высшее духовенство. И пугали людей дьявольскими кознями, адскими муками. Катары же уверяли, что всё не так.

Чем больше Филипп задумывался об этом, тем больше убеждался – да, всё наоборот! Тот, кого называют Падшим Ангелом, Сатаной – несёт людям свет познания, пробуждает пытливый разум к поиску истины, внушает чистые помыслы о нравственной, скромной жизни. Именно таковыми были катары, которых обвиняли в общении с Сатаной. Именно в общении, а не в поклонении. «Добро» и «Зло» – это только слова! Люди сами вкладывают смысл в слова, и могущественная Церковь уже очень давно сумела поменять смысл этих понятий…

Именно так размышлял Филипп де Лугренье, просиживая ночами над старинными книгами, всё больше и больше убеждаясь в своей правоте. Если бы Церковь не боялась разоблачения и возвращения людских помыслов к настоящему Владыке Мира, зачем бы она пошла жестокой войной, крестовым походом на катаров, уничтожив целые области Альбижуа, Нарбонну, Кагор, Ажен?.. Он, Филипп, возможно один из очень немногих потомков тех замечательных людей. Не ему ли суждено восстановить справедливость?

Филиппу исполнилось тридцать лет: он был молод, но умудрён жизненными испытаниями. Идея, почти вера, пленила его, будоражила кровь и воображение, требовала действия, действия. Но опыт воина и дипломата не позволял выпустить наружу, на всеобщее обозрение сжигавшее его пламя. Он ведь собирался заняться магией, проникнуть в тот тайный мир, который был доступен предкам-катарам. Но и католическая церковь в его Франции, и православная здесь, в России, прокляли б его, обрекли на преследования. Нет, маркиз де Лугренье начнёт свои опыты вдали и втайне от всех… Филипп с благодарностью отказался от имения вблизи Гатчины: ему нужен более мягкий климат… В итоге Императором Александром ему были пожалованы земли в благодатных местах Черноземья, буйных садов и спокойных рек. Он уже знал, что именно здесь более всего сохранились у людей отголоски их древних верований в духов леса, воды, камней… Ему всё это было близко, потому что никогда не забывал он и о других своих корнях – кельтских. В нём текла кровь друидов. Тех, для кого камни, деревья, родники, сама земля – всё имело душу, сливающуюся с душой человека.

Филипп находил много общего у катаров и друидов. Те и другие желали жить просто, в единении с природой. Тех и других жестоко преследовала Церковь. Почему? Из страха, что они несут людям истину? Эту истину страстно хотел знать сам молодой маркиз де Лугренье. Не для того, чтоб возродить древние верования. Не для того, чтоб создать тайное общество, которое наберёт силу и вступит в конфликт с церковью. Нет, Филипп не был бунтарём и революционером – он сам бежал от таких неистовых преобразователей. Он хотел узнать истину лично для себя. Что дальше? Он был уверен: знание истины откроет ему и дальнейший путь, и дальнейший смысл его жизни.

На дарованной ему земле находились лес, река, пруд, широкие луга, несколько крестьянских деревень. Филипп стал строить свой дом в стороне от поселений, на красивом, не высоком, но обширном холме. У друидов холмы не были просто рельефом земной поверхности – древние маги знали, что лабиринты, ведущие в страну блаженных, в Землю Обетованную, лежат в холмах. И Филипп уже знал: в его доме будет тайная комната, уходящая в холм. Комната, в которой он попытается встретиться с Падшим Ангелом, которого теперь называют Сатаной. Только так можно узнать истину – из первых уст.

Дом построился быстро: он был красив, удобен и скромен. Ход в тайную комнату тоже был готов. Его, по небольшим отрезкам, делали разные люди: одним говорилось, что строится винный погреб, другим – будущая семейная усыпальница. Потом, уже не из дома, а сверху, из сада, Лугренье приказал вырыть и обустроить три «погреба» – лично указал места. Когда они были закончены, он сам, наедине, пробил в одном отверстие, которое точно соединило конечно же не «погреб», а тайную комнату с ходом в неё. Два погреба Филипп оставил, верхний вход в этот засыпал. Теперь сюда можно было пройти лишь из дома, зная секретную дверь в ход. А секрет этот знал лишь он сам.

Вскоре комната была оснащена всем для магических опытов. Но маркиз всё откладывал, не начинал их. Искал самую точную, самую верную и действенную форму ритуала, заклинания, обращения к той высшей силе, с которой готовился встретиться – с тем, кто, если снизойдёт, откроет ему истину. Он вычислял самые близкие друг к другу знаки и заклинания катаров и друидов, полагая их самыми верными. Был и страх – тот, который появляется на самом последнем пороге, когда нога уже занесена, уже не остановиться – шаг непременно будет сделан…

Молодой француз был, между тем, человеком светским. Его появление в этих краях не осталось незамеченным, романтическая история политического изгнанника и близость к Императору быстро стали известны. Окрестные помещики по-соседски, запросто приезжали знакомиться, звали к себе. Филипп радушно принимал гостей, ездил с ответными визитами. Особенно подружился с семейством близких соседей Родичевых. Богатое имение принадлежало Никите Прохоровичу – весёлому, хлебосольному человеку, который, однако, твёрдой рукой управлял своим большим хозяйством. Под стать была его супруга, а три дочери – чудесные девушки, хорошо образованные, очень естественные. Младшей Ксении, которую звали по обычаю этих мест Оксаной, было десять лет, Варе – пятнадцать, Наталье – девятнадцать. С ней, со старшей, Филипп общался больше всего. Она знала по-французски, но он предпочитал русский язык и говорил уже совсем свободно.

Эта девушка не просто нравилась ему. Когда он увидел её впервые, сразу подумал: «Вот она, русская красавица». Густые русые волосы, прозрачные серые глаза под длинными тёмными ресницами. Стройная и гибкая, она была, в то же время, полногрудой, румяной. Её весёлый смех серебряным колокольчиком отзванивал в его сердце, её рассуждения иногда казались забавно-детскими, иногда поражали глубиной и зрелостью. «Чудесная девушка» – не раз признавался сам себе Филипп, но и только. О семейных узах он не думал, иная идея владела им.

Единственное, о чём Филипп Лугренье не рассказал сыну, а тот, понятно, не передал дальше – то, о чём не знал доподлинно и Альберт, – что произошло в тайной комнате. Какие магические обряды и ритуалы совершил Филипп, вызывая того, кого избрал себе в кумиры, что увидел, услышал, почувствовал?.. Альберт думает, что к его прадеду явился сам Сатана. Что дальше? Видимо, случилось нечто такое жуткое в ту августовскую ночь с субботы на воскресенье, что…

Храм Преображения Господня в деревне Ужовка был гордостью всей округи. Его построили в самом начале того, девятнадцатого века, на месте сгоревшей деревянной церкви. Широкий восьмигранный храм с башенкой, увенчан изящным куполом и крестом, на гладких, красного кирпича стенах нарядно выделяются карнизы и люкарны. Через одноэтажную трапезную с высокими красивыми окнами, храм соединён со стройной четырёхгранной колокольней, состоящей из трёх квадратных ярусов. В дни праздников всем окрестным деревням слышен перезвон девяти её колоколов. Земли эти принадлежали теперь молодому французскому аристократу. Сам он церковь не посещал, придерживался, видимо, католической веры, но был человеком приятным, радушным. Потому на воскресные службы в Преображенский храм охотно съезжались многие местные помещики с семьями. В то памятное воскресенье народу тоже было много, экипажи и коляски стояли вокруг церковной ограды.

Литургия только началась. Стояла та благостная особенная тишина церковной службы, в которую вплетались только негромкий баритон священника, временами – голоса певчих на хорах и монотонные тихие молитвы прихожан. Когда с резким хлопком распахнулись входные двери, оглянулись все. И все увидели шагнувшего в храм и застывшего француза. Грудь его смятенно вздымалась, взгляд метался. Многие подумали: «решился прийти в православный храм, вот и волнуется». Служба продолжалась, все вернулись к молитвам, только самые любопытные потихоньку поглядывали на пришельца. Лугренье всего этого не замечал. Он шагнул в одну сторону, скользя взглядом по иконам, в другую, остановился напротив лика Христа Спасителя. Эту большую икону любили и почитали прихожане. Писана она была местным мастером, который не прославился широко оттого, что умер молодым. Но этот образец его творчества говорил о таланте большом и, наверное, данным свыше. Лик Сына Божия был каноничен, но при этом выделялся особой красотой и одухотворённостью черт. Глаза излучали доброту и требовательность – как это могло совместиться? Линия губ была исполнена печали, но тот, кто молился у иконы, замечал в конце словно бы ласковую улыбку…

Именно у этой иконы Филипп Лугренье остановился, как вкопанный, минуту стоял неподвижно, и вдруг рухнул на колени. Долго и страстно он говорил что-то – не шёпотом, но тихо. Переходил с русского на французскую речь и обратно. Те, кто стояли поблизости, слышали обрывки этой молитвы и понимали: француз истово просит Господа простить его заблуждения и страшный грех. «Зло есть только зло! Оно черно и жестоко, но я не продал душу!» – эти слова доподлинно слышали люди. И потом Лугренье несколько раз со страстной убеждённостью повторил: «Истины вне Христа нет!»

Когда Филипп поднялся с колен, огляделся растерянно, словно очнувшись, он увидел всё семейство Родичевых, стоявшее неподалёку. Никита Прохорович, как только встретились их взгляды, быстро подошёл к своему приятелю, обнял, приговаривая по-отечески:

– Всё хорошо, голубчик, всё будет хорошо…

Через его плечо Филипп смотрел на дочерей Родичева, на Наташу. По щекам девушки катились слёзы: ничего не зная, она словно понимала его терзания и муку…

На следующий день Филипп де Лугренье приехал к Родичевым и попросил руки их старшей дочери. Отец кликнул Наталью, и уже при ней Филипп повторил своё предложение. Девушка молча подошла к нему и положила головку на его плечо.

– Мы рады, дорогой мой, мы очень рады, – забасил Никита Прохорович. – Но… как же быть? Ведь вы католической веры?

– Я приму православие, – ответил Филипп. – Я это решил окончательно.

Оба обряда – крещение в православие и свадебный, происходили в один день, в этом же Преображенском храме. Из Санкт-Петербурга с поздравлениями от императора Александра приехал гофмаршал Чигирёв, он же стал крёстным отцом Филиппа. Крёстной матерью была родственница Родичевых, тётушка Наташи. Вот священник возложил руку на новообращённого и начал читать молитвы изгнания бесовской силы.

– Выйди, сатана, и удались от этого запечатленного благодатью новоизбранного воина Христа, Бога нашего…

Потом, трижды дуя в лицо, на лоб и грудь стоящего словно в трансе Филиппа, произносил каждый раз:

– Изгони из раба сего всех лукавых и нечистых духов, скрывающихся и гнездящихся в сердце его.

И каждый раз словно судорога сотрясала новообращённого – все заметили это. Но вот, следуя обряду, священник спросил требовательно:

– Отрекаешься ли ты от сатаны, от всех дел его, от всех ангелов его, от всякого служения его и от всей гордыни его?

И Филипп ответил громко и твёрдо:

– Отрекаюсь!

Раздался далёкий раскат грома.

– Гроза, что ли? – в полголоса удивился кто-то из стоящих вокруг: день был ясный, безоблачный.

Второй раз спросил священник, и снова Филипп ответил:

– Отрекаюсь!

Затрепетали, забились язычки лампадок по всей церкви, кто-то заметил это, но немногие. И третий раз на этот же вопрос новоприбывший православный ответил с необычной страстностью:

– Отрекаюсь!

Словно вздрогнули стены храма, забились и смолкли колокола, и вновь из вышины донесся гром. Но многие потом говорили, что звук этот больше напоминал злобный нечеловеческий вопль. Священник пристально посмотрел в глаза Филиппа Лугренье, кивнул:

– Вижу, истинно говоришь.

И повёл его дальше, по обряду, вплоть до купели со святой водой. Потом двери храма широко распахнулись, вошли множество пришедших на свадьбу гостей, отец ввёл невесту в белом платье, подвёл её к жениху…

Свадебный кортеж шумно миновал деревню, по дороге мимо леса, через поле выехал к имению Лугренье, где всех уже ждали накрытые столы. Слуги выстроились от распахнутых ворот до парадного крыльца. Молодожёны первые вошли в переднюю залу, тут уже смешались с гостями, вновь принимая поздравления. Слава Богу, никто не успел дойти до середины комнаты: раздался сильный треск, и большая хрустальная люстра рухнула с высокого потолка прямо в центр залы. На ней ещё не были зажжены свечи – ярко светило солнце, разлетевшиеся осколки задели кое-кого, но слегка. Многие закричали в испуге, кто-то воскликнул: «Знамение!» Но Филипп Лугренье с весёлым негодованием вскинул руки:

– Ах, мастера, ах, самозванцы! Так и знал, что надо их гнать в шею, да пожалел! Клялись, что всё сделано, как надо…

И всем сразу стало ясно, что нет никакого знамения, просто неумелые мастеровые плохо закрепили люстру на потолке.

Гостей быстро провели в банкетный зал, к столам, заиграла музыка. Хозяин задержался, отдавая указания слугам. Молодая жена осталась с ним. Филипп поймал тревожный взгляд Наташи, крепко обнял, прижавшись губами к её виску, тихо сказал:

– Ничего не бойся, ангел мой…

Но сердце его сжимала тревога: только он знал, что люстра упала как раз в то место, где – под землёй, – находилась тайная комната.

Глубокой ночью Филипп Лугренье тихонько покинул постель. Выходя из комнаты, оглянулся на крепко и счастливо спавшую Наташу – свою жену. Отворил лишь ему известную дверь, по длинному подземелью спустился в тайную комнату. Упавшая люстра не была знамением – она была знаком лично ему. И он понял: его ждут.

Свеча в его руке осветила комнату, сделанную в виде пятиугольника. Стены, обитые чёрным крепом, в пяти нишах – чёрные витые свечи, алтарь, слева от него, на красивой серебряной подставке – чёрная свеча: символ Силы Тьмы и Левостороннего пути. Справа – белая свеча. Пентаграмма: два луча смотрят вверх, три – вниз, меч, пергаменты… Филипп содрогнулся, но всё же вошёл и стал в круге пентаграммы. Стоял, держа свою свечу, молча ждал. Пауза длилась долго, но он не шевелился и не издавал ни звука. И дождался. Разом вспыхнули свечи в нишах, ударил медный тяжёлый гонг, помчались алые огни по всем линиям магических знаков на стенах и на полу.

– Ты отрёкся от меня! – Тяжёлый, разрывающий мозг голос гудел, заполняя комнату. – Ты отрёкся в Его Доме, я теперь над тобой не властен. Но никто ещё просто так от меня не уходил – никто из тех, кто сам меня позвал. Моё проклятие ляжет на твоих потомков – это моё право, моя отступная цена. Если хочешь – моя епитимья… Слушай и запоминай. Старшие сыновья старших сыновей, достигнув четырнадцати лет, станут оборотнями. И тяготеть проклятие будет над твоим родом до тех пор, пока одного из проклятых не спасут…

Филипп не мог пошевелиться, обливался холодным потом, хотя жестокий огонь сжигал его изнутри. Он слышал и понимал каждое слово, понимал с тяжёлой тоской. Но вот забрезжила надежда: проклятие может быть снято! Как? А тот, которого он сам призвал к себе, продолжил насмешливо:

– Если в вашем роду появятся две девочки, сёстры, которые не должны вообще появиться на свет, но которые родятся в один день, и если они спасут твоего потомка – и в образе людском, и в образе зверя, – то тогда проклятие снимется. Где всё начиналось, там всё должно и кончится…

Раздался смех, от которого у Филиппа подогнулись ноги, и он упал на земляной пол без памяти. Когда очнулся, ни одна свеча не горела, было темно. По памяти, ощупью, он нашёл дверь, вышел… Через несколько дней он сам навсегда и бесследно замуровал секретный вход в подземелье, к тайной комнате.