ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Поздним вечером, по дороге домой, Каффи притормозил свой «Седан» у знакомого газетного киоска. Он выбрал несколько спортивных журналов, бутылку колы и, заплатив хозяину, вернулся в машину.
Движение на дороге в этот час было довольно интенсивным, поэтому Дэнни осторожно выруливал к центру автострады.
Вдруг в зеркале заднего обзора он увидел чье-то лицо. От неожиданности Каффи едва не врезался в машину, идущую впереди.
— Ох, господи, боже! Вы же меня напугали до смерти! — Каффи уже узнал в сидящем за его спиною подполковника Маркинсона.
— Дверь была открыта, — буркнул подполковник.
— А вы понимаете, что вы повесткой вызваны? — спросил Дэнни.
— Да, — кивнул Мэтью, блеснув стеклами очков. — Я еще понимаю, что у вас в руках двое десантников. И если бы я мог вам помочь, я бы помог, а так я могу только поговорить с вами, — Маркинсон тяжело вздохнул.
— Что вы знаете? — спросил Дэнни, внимательно всматриваясь в дорогу.
— Все знаю.
Каффи, как из пулемета, застрочил по Маркенсону вопросами.
— Было объявлено красное наказание?
— Да.
— Кендрик отдал приказ?
— Да.
— Вы были при этом?
— Нет, у меня не было в этом необходимости.
— Вы их видели?
— Нет, но я знаю…
Каффи грубо прервал подполковника:
— Ни черта вы не знаете!
— Его не должны были переводить с базы, — чуть слышно проговорил Маркинсон.
От этого сообщения Каффи затормозил так резко, что хлопнулся лбом о руль «Седана».
— Джэссоп собирался оставить Сантьяго на базе, чтобы «научить», говорил он, — Мэтью стал протирать запотевшие очки.
— Но там же ваша подпись на приказе, — удивленно заметил Дэнни.
— Да, я подписал этот приказ, — согласно закивал Маркинсон, — но это случилось утром того дня, когда вы прилетели на Кубу, через пять дней после смерти Сантьяго.
— Как мы договоримся?.. — пробормотал Дэнни. — Слушайте, вы будете моим свидетелем защиты и скажете суду все то, что вы сказали мне теперь. — Каффи заметно повеселел, и, не дожидаясь ответа, предложил Мэтью: — А теперь я отвезу вас в мотель. И мы начнем все сначала.
— Не нужно мне ни с кем договариваться, — ровным, бесстрастным голосом заговорил Маркинсон. — Я не горжусь ни тем, что я сделал, ни тем, что я делаю сейчас…