ГЛАВА 22

— Ирландец? — дядя Софи расхохотался. — Он совсем полоумный.

— Правда? — переспросил Чад. — Или именно Грейди хочет, чтобы люди так о нем думали?

Лицо дяди Барнаби стало серьезным, но в следующее мгновение он махнул рукой и отрицательно фыркнул.

— Вы должны были сегодня отправиться в Маллион, — обвиняющим тоном спросил Чад. — Зачем?

— Чтобы организовать продажу наших нескольких ягнят до холодов, — Тетя Луиза воздела руки. — Зачем же еще?

Чад развернулся лицом к ней. — А вы не встречали там Грейди? Он вчера отправился на Маллион, чтобы сообщить береговой охране о смертях трех моряков.

— Ну, нет… мы его там не встречали. — Тетя Луиза нервно посмотрела на своего супруга, потом снова на Чада. — Но Маллион — город побольше Пенхоллоу. Мы просто могли не встретиться.

Что-то в поведении тети заставило Софи задуматься, не скрывает ли эта супружеская пара кое-что. — Ты уверена, тетя Луиза? Время секретов давно прошло.

— Мы не видели ирландца, — не моргнув глазом сказала женщина.

— И я полагаю, что никто из вас не знает, почему этот мужчина, утверждающий, что отправился на Маллион, оставил свою лодку в заливе, где вы, Гордон, зажигаете по ночам факелы?

Дядя Барнаби вскочил.

— Я не знаю, что вы подразумеваете, но клянусь жизнями моих детей, что понятия не имею, где находится ирландец или его чертова лодка. Если она оказалась в бухточке к югу отсюда, я, черт побери, не знаю причины.

Мужчины смотрели друг на друга несколько долгих минут, словно два быка, решающих стоит ли напасть. Софи даже ожидала, что сейчас начнется кулачный бой, но потом напряженные плечи Чада расслабились. — Может, я дурак, но я верю вам.

Как парочка заговорщиков, он и дядя Барнаби достигли неловкого мира и стали строить планы по поимке злодеев с фермы на торфяниках. Чад настаивал, что они узнали бы многое от этих мужчин. Дядя Барнаби согласился, хотя упрямо считал, что графу не стоило принимать участия во встрече. Он предложил принять помощь своего шурина, могучего, лысого Риза. Чад не соглашался с предыдущим предложением, желая участвовать, но решил, что мудро принять помощь бармена «Штормовой чайки».

Пока мужчины строили планы и спорили, Софи внимательно смотрела на Чада. Ему было нехорошо, она могла побиться об заклад. Он очень старался скрыть это, но она заметила крохотные детали, которые не заметили бы другие: сонливость в его глазах, бледность его кожи, легкая дрожь в пальцах, обычно таких же твердых, как гранитные утесы.

Он выказывал признаки нездоровья еще тогда, в часовне, и дважды с тех пор, как вернулся в дом. Нет, больше того. Она замечала множество раз, как черты его лица внезапно напрягались без видимой причины. Другие могли это не уловить, не знали бы, как их интерпретировать. Но она знала: она видела такие признаки расстройства в нем прежде. Тогда, когда он боролся с Дьявольским водоворотом, и его вынесло на скалы, или тогда, когда он пробирался через завал.

Хотя сейчас он держался, она знала, что он всё еще плохо себя чувствует, и не могла заставить себя отвернуться и не переживать. Даже когда попыталась убедить себя, что ее волнение было не больше того, что вежливый человек проявляет по отношению к другому, боль в ее груди и постоянное чувство тревоги в животе искажали это утверждение. Так же, как и постоянное желание взять его лицо в ладони и прикоснуться своими губами к его губам.

Какой дурочкой она становилась, когда дело касалось этого мужчины.

Где-то после полуночи ее тетя предложила всем поспать несколько часов до того, как мужчины приведут свои планы в исполнение на рассвете. Йен заснул на стуле на кухне, положив голову на стол. Софи слегка подтолкнула его локтем, но он всхрапнул и продолжил спать. Вот и проявилась его морская способность спать при любых условиях.

Дядя Барнаби помог Доминику подняться на ноги, и вся семья направилась наверх. Чад подошел к Софи.

Завтра на рассвете викарий отвезет тебя до побережья в своем экипаже.

— До побережья? Зачем?

Он моргнул, его веки были словно свинцовые, а потом ущипнул себя за нос.

— Он отвезет тебя на Маллион, и оттуда ты сможешь найти транспорт до Хелстона, или куда бы ты ни захотела отправиться.

Она постаралась сохранить бесстрастное выражение лица, не выдав те эмоции, что бурлили в ней. Она должна быть рада, что может оставить это место, — место, куда она не хотела приезжать. И должна быть рада оставить его, мужчину, которого она, зная так бесстыдно близко, и который всё-таки оставался для нее почти незнакомцем.

Но всё же перспектива провести без него жизнь, заставила ее почувствовать себя ужасно пустой, как будто в будущем ее уже не ждет ничего важного.

— Зачем отсылать меня прочь? — попытавшись говорить надменно, чтобы скрыть дрожь в голосе. — Особенно сейчас, когда мы уверены, что мне не угрожает опасность в доме тети и дяди. Или есть еще секреты, которыми ты не хочешь со мной делиться?

— Черт, Софи, я не прошу тебя доверять себе. Я хочу, чтобы ты отсюда уехала, — разве важно, почему? — он потер рукой глаза. — В Пенхоллоу везде небезопасно. Пусть твои кузены и тетя также отправятся с тобой и викарием. Должны быть еще родственники, к которым ты можешь поехать. Я оплачу проезд всем вам.

— Во-первых, я никуда не поеду, — сказал Доминик, добравшись до лестницы с помощью дяди Барнаби. Он схватился за перила и выпрямился. — Черт меня подери, я не собираюсь никуда убегать.

Дядя Барнаби покачал головой. — Какую пользу ты принесешь мне, парень в таком состоянии?

— Значит, ты так хочешь от меня избавиться?

Вздох потряс могучую грудь мужчины. — Нет, сынок. Я не стану этого делать. Оставайся, если хочешь. Ты — взрослый мужчина и делай так, как подсказывает тебе совесть.

— Тогда и я остаюсь, — сказала тетя Луиза, стоящая на несколько ступенек выше их.

— Я, значит, точно никуда не уеду, — Рейчел сошла с верхней лестничной площадки, чтобы встретить всеобщее неодобрение.

— Не глупи, дитя; ты отправишься вместе с Софи, — сказала ее мать.

— Тебе лучше быть отсюда как можно дальше, — согласился ее отец.

— Ты совершись глупость, если останешься, безмозглая девчонка, — кривая полуулыбка подпортила упрек Доминика.

Его сестра стояла над ними, сложив руки и расставив ноги. — Я не вижу, почему это с моей стороны будет глупостью сделать то, что собираетесь сделать вы трое. Я — часть этой семьи и не оставлю вас.

Софи восхитилась, гордилась спокойной смелостью девушки перед лицом суровых родственников. Хотя она никогда этого не ожидала, но поняла, что будет скучать по Гордонам, даже по резкому Доминику, и непреклонному, грубому дяде Барнаби. Их сила духа происходила от каменистых скал и беспокойного моря. Но всё же то, что случилось с Домиником сегодня доказало, что они не были неуязвимыми, что они были такими же хрупкими, как любой другой человек.

Ради своей храброй, хотя и нежной кузины, она знала, что должна была делать. Подойдя к лестнице, она потянулась и схватила Рейчел за руку. — Я думаю, что ты и я должны уехать. Это не мой спор. И не твой.

Молодая девушка высвободила руку. — Я не стану убегать. Моя семья нуждается во мне.

— Разумеется, они в тебе нуждаются, — сказала Софи так приветливо, как могла. — Но ты будешь здесь лишь помехой. Если твой отец и Чад собираются действовать сообща, чтобы найти убийц, их не стоит отвлекать переживаниями насчет нашей безопасности, верно?

Возмущение Рейчел стало не таким явным. — О, я об этом не подумала…

Она вопросительно посмотрела на отца.

— Она права, девочка.

— Прошу, послушай их, Рейчел. И уезжай.

Все головы повернулись к гостиной. Где растрепанный Йен смотрел на Рейчел. В его глазах горело упрямство. Софи затаила дыхание. Она узнала этот взгляд, видела его бесчисленное множество раз у Чада: когда он опасался за ее безопасность, когда держал ее в своих объятиях, когда входил в ее тело, овладевал ею.

Но она также видела другое выражение его лица, неясную маску тайн и вины. Она надеялась, что ее молоденькая кузина никогда не увидит этот взгляд на лице молодого рыбака, и не испытает боль от того, что узнает значение этого взгляда.

— Пожалуйста, Рейчел, — прошептал он снова.

И когда девушка кивнула в знак согласия, сердце Софи наполнилось любовью к этой паре, а также долей зависти. Барнаби Гордону не нравилась нежность, которую Рейчел питала к Йену, и всё же юнец стоял тут, ради нее, рискуя вызвать отцовский гнев.

Если бы только Чад обладал той же спокойной смелостью, то, по крайней мере, он бы избавил ее от боли, вызванной его ложью.

И от боли, вызванной ее любовью к нему.

Софи дрожала в предрассветной прохладе. Ее сумки были упакованы и вместе с пожитками Рейчел ожидали, пока их положат в экипаж викария, который должен был вскоре прибыть. Пока остальные ели наспех приготовленный тетей Луизой завтрак, состоявший из яиц и кровяной колбасы, девушка в одиночестве стояла на пляже, очерченном продолговатыми тенями дюн.

Беспокойные волны бросались на песочный берег, накатывая барашками. Пена попадала на ее юбку, иногда на щеки. Она даже не удосужилась вытереть влагу с кожи, а позволила ей слиться со слезинкой, которую не смогла удержать.

Она не могла принять это ощущение безысходности. Если бы только она могла убедить свое сердце в том, что понимал ее разум; Чад Раттерфорд не был тем человеком, которого она встретила в часовне на Блэкхит Мур, не был тем благородным, честным и настоящим. Она задумалась, не туман ли создал его иллюзию, или она сама, из-за своего одиночества и желания найти что-то захватывающее и ценное в этой суровой стране?

Вероятно, в этом его нельзя было упрекнуть.

— Я подумал, что найду тебя здесь.

Ее охватила дрожь от бархатного тембра его голоса, но она не отвернулась от бушующего моря. То, что он нашел ее тут, не удивило Софи. Прошлой ночью он остался на ферме, втиснув свое длинное тело на тот самый диванчик, на котором лежал Доминик, а затем поднялся наверх в свою постель. Она намеренно ускользнула на берег моря, чтобы избежать ненужных споров и последних, неважных воззваний, но, оказалось, он не мог ее оставить без слов прощания.

Она бы так хотела, чтобы он поступил по-другому. Она так хотела, чтобы он вернулся в Эджкомб или куда-нибудь, чтобы не заставлял ее выносить мятежное желание, возникающее в ней в его присутствии. Воспоминания о каждом поцелуе, о каждом прикосновении, и болезненная жажда, которую они вызывали, будут преследовать ее всю оставшуюся жизнь.

Почему бы ему не уйти и не подарить ей мгновение спокойствия?

— Софи, я… я хотел…

Он почувствовала жар его ладони, нависшей над ее затылком. Он подошел ближе, и прикосновение его груди к ее спине зажгло ее кожу. Она дернулась и развернулась к нему лицом. Он стоял в рубашке, лен на ветру прилип к его мускулистому торсу.

— Сделать что? — спросила она. — Извиниться?

— Я бы извинился, если бы это было возможно, я знаю, что потерял твое доверие. Вероятно навсегда, — Бриз смахнул его золотистые волосы с брови, показав заживающий порез на виске. Круги под глазами отражали темные тучи, плывущие над водой. Его усталый, хриплый голос отдавался эхом в беспокойных океанских глубинах.

Не желая поддаваться чувствам сочувствия и беспокойства, крепко охвативших ее сердце, она отвернулась, глядя на летящего в шторм буревестника, устремившегося вниз к волнам. — Как ты можешь даже говорить о доверии? Я так доверяла тебя. Так доверяла. Почему ты не мог ответить мне тем же?

— Если бы я тебе рассказал правду с самого начала, поняла ли ты меня? Простила бы?

— Твои преступления должны быть прощены по закону. Но твоя ложь и воровство — это я нахожу непростительным.

— Воровство? — он нахмурился, искренне озадаченный. — Разве меня за это уже не судили?

— Я имела в виду то, что ты украл у меня. — Ее сердце. Ее девственность. Да. По правде сказать, ничего он у нее не украл. Она сама отдалась ему с радостью и жаждой. Внутри нее родилась дрожащая уверенность, что если они еще немного постоят на этом пустынном, обдуваемом ветрами пляже, то она отдастся ему вновь, окажется в его объятиях и отдаст своё сердце, своё тело.

— Я — мерзавец, Софи. И да, я украл у тебя то, чего в моей собственной жизни не доставало: твою смелость, твой дух и твою милую, упрямую решительность сделать всё правильно, не обращая внимания на риск для себя. — Он поднял руки, словно хотел потянуться к ней, потом опустил их по бокам. — Неудивительно, что я не мог сопротивляться тебе.

Его голос превратился в шепот, который и ласкал, и мучил ее. Софи позволила себе взглянуть в его коньячного цвета глаза, ожидая увидеть тени и неизвестность, а нашла лишь боль и такое глубочайшее сожаление, что боялась утонуть в нем, если подождать еще на мгновение дольше. Она посмотрела на море.

— Прошу. Поверь, что я никогда не желал причинить тебе боли, — прошептал он позади нее.

— Если бы только ты не солгал, вероятно, мы нашли бы способ пробить отверстие в стене между нами. Но даже, когда ты, наконец, признался в том, что связан с контрабандистами и мародерами, ты снова солгал.

Он обошел вокруг нее, на его лице явно видно было непонимание. — Я рассказал тебе всё прошлой ночью. Клянусь, что ничего не упустил.

— Это касается не того, что ты упустил, — сказала она, — а того, что ты добавил.

Он покачал головой и развел руками. — Что же?

Ее гнев рос, и она сжала руки, чтобы не дать себе схватить его за плечи и потрясти.

— Призраки. Твое нелепое утверждение, что призрак провел тебя по Пэнхоллоу, что призрак руководил твоими действиями. Я полагаю, что ты потом мне скажешь, что именно привидение заставило тебя нарушить закон. Вероятно, призраки убили тех троих матросов, попавших в сети рыбацкой лодки Йена.

— Боже, нет. Те ошибки — полностью моя вина. А что касается убийства, это было сделано людьми из плоти и крови.

— А что же ты? Кому причинил боль ты? Кого ты…

Она не могла этого произнести. Она доверилась его рукам, его прикосновение вознесло ее на невообразимые вершины экстаза. Был ли он способен на убийство?

— Клянусь тебе, я никогда не совершал насилия. Мои преступления касаются соучастия, помощи в том, чего я полностью не сознавал. И потому, что я не позаботился о том, чтобы узнать о последствиях контрабанды, и о том, что частенько в этом деле жертвовали невинными, я никогда полностью не смогу искупить свою вину.

— Ты слишком много клянешься. Я бы так хотела поверить в твою искренность.

И всё же Софи опасалась именно подобного: снова стать жертвой его манипуляций, снова поверить ему.

— По крайней мере, поверь в это, — сказал он. — Призрак — настоящий. Я сначала отрицал подобную возможность, но после того, что я увидел и почувствовал прошлой ночью до того, как нашел тебя, у меня нет иного выбора, кроме того, чтобы понять: призрак направлял меня с тех самых пор, как я прибыл в Пэнхоллоу. Вот почему я отсылаю тебе с викарием, а не сам везу тебя в безопасное место. Это привидение дало мне задание, и я должен остаться и проследить за его выполнением.

Даже теперь он снова лжет? Болезненно, невыносимо, ее разбитое сердце покрылось коркой льда. — Ты, наверное, думаешь, что большей дуры на свет не рождалось.

Разбрасывая песок, Софи прошла мимо Чада. До того, как принять решение сознательно, он пошел за ней и схватил ее за плечи.

— Отпусти меня.

— Пока нет, Софи. Я не могу позволить тебе уехать, пока между нами осталось столько недосказанного.

Вероятно, он вообще не мог ее отпустить. Эта мысль приводила его в ужас. Годами он ухаживал за множеством женщин, спал со многими, но забывал их с легкостью, как только они уходили.

О, но не Софи. Ее единственную ему следовало бы позабыть, и ей следовало позволить забыть его. Он ее не заслуживал и мог предложить ей не жизнь богатой, уважаемой графини, — он вообще сомневался, что может ей предложить хоть что-нибудь. Но, несмотря на всё это, он не мог заставить себя разжать пальцы и отпустить ее.

Он не мог ей позволить уйти, полагая, что между ними не было искренности, и он ей всё время лгал.

— Подумай вот о чем, — попросил он ее, — и увидишь, что я говорю чистую правду. Вчера утром, когда я пробирался через завал в туннеле, я вызвал еще один обвал. А потом ты и я смогли оттащить камни, и поднялась лишь пыль.

— Нам повезло.

— Нам помогли. В то утро, когда я плыл от лодки Грейди, я выбился из сил, борясь против течения. Я ушел под воду. Я думал, что утону, но что-то другое вмешалось и вытянуло меня из волн.

Ее плечи немного расслабились. — Я видела, как ты боролся…

— Это верно. Я бы утонул без помощи, но очевидно, я пока должен жить.

— И в тот день в Эджкомбе… и в другую ночь, когда я слышала, как ты меня зовешь, с пляжа… — в ее серых глазах показалась неуверенность. На губах застыли безмолвные вопросы — на этих соблазнительных губах, которые он так хотел поцеловать. Но потом они сжались, проявилась упрямая решительность. — Это не может быть правдой, — не может. Призраков не существует.

— Если ты не можешь поверить в то, что я тебе говорю, — сказал он, — тогда поверь этому.

Больше не в силах сопротивляться искушению, он притянул ее к себе, крепко обнимая и удерживая, пока она не стала меньше сопротивляться. Вскоре боевой дух покинул ее с продолжительным вздохом. Ее тело прижалось к нему, и его охватила неистовая, примитивная жажда. Он опустил голову и прижался губами к ее губам, упиваясь ими, упиваясь ею.

Под одеждой их сердца бились в унисон. Ее дыхание наполняло его, а сладкий звук ее стонов проходил через их соединённые рты и отдавался внутри него.

Их поцелуи были пропитаны солью. Слезами — ее и его. Одно слова звучало в нем, и его сила заставила его отступить по песку, все еще сжимая в объятиях Софи, всё еще целуя ее.

— Безусловно, — сказал он. — Между нами ничего не кончено.

Он отняла губы, подняла голову и посмотрела на него. На мгновение в ее глазах мелькнула озадаченность. Потом руки соскользнули с его шеи, и она толкнула его в грудь.

— Нет.

Не отпуская ее, он держал ее на расстоянии вытянутой руки от себя. — Ты же знаешь, что это правда.

Ты не можешь изменить правду одним пожеланием.

— Отпусти меня. Я не могу думать, когда ты так близко. Я не могу дышать.

— Я удерживаю тебя против воли?

Это заставило ее нахмуриться, посмотреть с негодованием. Но, когда она не вспылила, он снова притянул ее ближе к себе, прижимаясь губами к ее брови, касаясь ее щеки. Она не боролась с ним, стояла совершенно неподвижно, не считая ее груди, поднимающейся и опускающееся от дыхания, и дрожи в теле, вызванной его объятиями.

— Отпусти меня, — эта полная слез мольба, была не громче шепота. Она всё еще не пыталась убежать от него, как будто не могла найти в себе силы сделать то, чего желала ее воля.

— Разве ты не понимаешь? Нет любви без доверия. Всё кончено.

Чувствуя так, словно она вырвала его сердце из груди, он заставил свои руки открыться и отступил. — Иди сейчас, Софи. Но знай, что когда-нибудь, когда я буду свободен, ты и я снова увидимся.

Она не ответила. Подняв края юбки, она прошла мимо него, потом внезапно остановилась среди дюн, спиной к нему. — Когда ты отправишься за теми людьми… будь осторожен. Не позволяй себя убить.

Потом она пошла домой.

Менее чем через час Чад шел по вымокшим от дождя торфяникам, его пальцы онемели, удерживая стальную рукоятку пистолета, который он одолжил у Гордона. Хотя он не мог видеть остальных, но знал, что не один. Лысая голова Риса и растрепанная шевелюра Барнаби исчезли всего несколько мгновений назад за насыпью на западе. Йен пошел в обход, чтобы подойти с юга. Чад ждал в северной стороне. А на востоке торфяное болото сформировало петлю, которую они накинули на ферму.

Когда показалась крытая соломой крыша коттеджа, он спрятался среди овощей, ожидая сигнала Гордона. По плану, фермер первым подходил к хижине, чтобы убедиться, что Диггс и Уайли были там, и каким-то образом должен не дать им схватиться за оружие, прежде чем дать сигнал остальным.

Чад не хотел посылать Барнаби Гордона на задание, которое он считал своим. Его задание и его риск, ими он занялся бы добровольно, и именно это он заслужил. Но Гордон знал контрабандистов, и его появление не встревожит ублюдков.

Как прежде на пляже, хмурые тучи нависли над торфяниками, периодически истекая каплями дождя. Чад решил подождать, пытаясь не обращать внимания на неясное плохое самочувствие, не оставлявшее его с прошлой ночи. Вместо этого, в его мыслях была лишь Софи.

Она так упорно отказывалась верить в его рассказы о маленьком призраке, хотя он ее в этом не винил. Поверить его утверждениям значило изменить свою систему верований, и как могла она это сделать ради мужчины, который только что признался в тех же самых преступлениях, которые они расследовали?

Но всё же ее отрицания были тронуты нерешительностью, как будто у нее тоже случались странные видения. Что она сказала? Что слышала, как он звал ее с пляжа?

Неясный грохот грома прошел по облакам, и глухой спазм скрутил его внутренности. Черт. Он думал, что болезнь его оставила. Сжав зубы, он попытался дышать через боль и задумался о том, что он сказал ей вчера и утром. Он вспомнил лишь попытки миссис Гордон накормить его овсяными лепешками и чаем. Как он мог есть, зная, что Софи не тронула свой завтрак, что она убежала из дома, не желая с ним встречаться?

Боль снова охватила его, продолжаясь пульсацией в виске. Вероятно, ему бы следовало попросить викария дать ему трав, как то лекарство от простуды, которое он налил в чай…

Мерзкий чай викария. Холл настаивал, чтобы Чад его выпил. Мужчина и его травы…

Покойный Лорд Уайклифф часто заходил на чай и поиграть в шахматы после полудня. Викарий ему об этом рассказывал. Также он клялся, что его не было в городе, когда умер Франклин Ратерфорд.

Говорили, что его отец выпил лишнего в ту ночь, когда пожар забрал его жизнь… но Чад никогда не видел, чтобы отец пил что-то крепче ликера, и к тому же нечасто. Зачем ему вдруг понадобилось напиваться?

Чад начал вспоминать свои встречи с Тобиасом Холлом. Мужчина интересовался тем, сколько Чад намеревается пробыть в Пэнхоллоу…

Он зашатался, подумав о некой возможности. Мог ли викарий посчитать присутствие Чада в Эджкомбе — помехой… и не находил ли он присутствие Франклина также нежелательным?

Тобиас Холл, с мягкими манерами и аккуратно собранными травами, и теперь он уезжал из Пэнхоллоу с Софи и ее кузиной.

Сжав пистолет, Чад прошел по широкой дуге, ступая по мокрой траве, чтобы его не заметили с фермы. Он ступал медленно, испытывая головокружение. То ли от болезни, то ли от паники, но сжав зубы, он старался идти тверже. За скалой Рис вытянул шею и смотрел на стремительное приближение Чада.

— Какого дьявола вы делаете?

Барнаби был всего в дюжине ярдов, направляясь к ферме. — Гордон, — прошипел Чад.

— Остановитесь!

Фермер его не услышал и продолжал идти. Сжимая крепкими руками винтовку. Рис вышел из-за скалы. — Вы совсем разум потеряли, милорд?

Не останавливаясь, чтобы ответить, Чад развернулся и пошел за Гордоном. Рис отправился вслед за ним. Мужчина ударил Чада сзади и сбил его с ног в грязную лужу, отчего он промок с головы до ног, а перед глазами заплясали звездочки.

— Ты же всех нас убьешь.

— Слезь с меня. Мне нужно его остановить. Его дочь и племянница могут быть в опасности.

— Какого дьявола тут творится? — к огромному облечению Чада, Гордон вернулся обратно и наклонился над ними обоими. — Вы совсем обезумели? Я же почти подошел к хижине. Что, если бы они меня заметили, а вас — услышали?

Чад выбрался из-под ног бармена, которые были словно бревна, и поднялся. — Эти бандиты могут подождать. Софи и Рейчел могут быть в опасности.

— Они с викарием.

— Да, и я только что понял, что мы, вероятно, ищем именно викария.

Рис сел, снимая мокрую траву и грязь со своей лысой головы. — Тобиас? Ну да! Этот человек боится собственной тени.

Гордон согласно кивнул.

— Правда? Или он хочет, чтобы все так думали? Я считаю, что, возможно, он своими травами отравил моего отца прежде, чем пожечь Эджкомб.

Двое мужчин недоверчиво переглянулись. В голосе Барнаби был слышен скептицизм.

— Что, во имя Господа, заставило вас так думать?

— Потому что он также пытался отравить меня. Прошлой ночью. Сделал мне чашку чая и настоял, чтобы я ее выпил. Я недостаточно выпил, чтобы это убило меня, но я плохо себя чувствую.

— А не может ли ваше плохое самочувствие повлиять на ваши мысли?

— Вы хотите рискнуть? В данный момент с Тобиасом ваши дочь и племянница.

Это заставило их действовать. Через несколько минут они нашли ошеломленного Йена и поспешили назад по торфяникам.