на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



ГЛАВА ПЯТАЯ

Начальник Секретно-Оперативной части ГПУ — Начсоч — товарищ Васильев, встречая Безменова, довольно потирает руки:

— Ну-ну, садись, друже, что новенького принес?

Безменов улыбается:

— Кажется, я напал на след крупного зверя.

— Ну-ну, рассказывай…

— Подожди. Сначала надо допросить этого, чернобородого…

— Пробовали, пробовали — отказывается отвечать…

— А что нашли при обыске?

— Почти ничего: пустой бумажник, совершенно новую записную книжку и револьвер.

— Все равно. Давай его сюда.

Васильев звонит:

— Приведите арестованного.

Пока исполняется это приказание, Безменов рассказывает о своих наблюдениях, но о дьяконском домике, о загадочных скважинах, о кресте ничего не говорит. Рано. Можно вляпаться в смешное.

— Как фамилия этой гориллы? — спрашивает Васильев.

Безменов достает записную книжку:

— Имя и фамилию натощак не выговоришь, я записал… Аммонит Плиоценович Трицератопс.

— Бывший эсер, — справляется Васильев в толстой книге, — состоит на подозрении, по профессии геолог и антиквар. 45-ти лет. Холост. Однажды был арестован, но выпущен за недостатком улик.

Вводят чернобородого.

— Ваша фамилия, любезный гражданин? — спрашивает его Безменов.

— Я отвечать не буду.

— Но, может быть, вы скажете, какие мотивы заставили вас следить за мной?

Молчание. Лишь глаза горят ненавистью, более чем красноречивой.

Безменов подходит к нему вплотную, просит показать руки, внимательно рассматривает их, почти изучает. Смотрит одежду, скоблит ножом, нюхает — ходит кругом странно напряженный, с окаменевшим лицом, — лишь ноздри дрожат: можно подумать, что он ворожит или совершает гипнотические пассы. Каждая деталь одежды подвергается кропотливому осмотру, ощупыванию, изучению.

— Вы не курите? — спрашивает вдруг.

— Курю, — вздрагивает арестованный, бледнеет и заливается краской.

Безменов просит его открыть рот.

— Неправда, — говорит он через минуту. — Вы не курите.

К арестованному по индукции переходит напряженность Безменова, но напряженность другого сорта: страх, почти животный, мучительная боязнь быть разоблаченным. Этот мощный юноша, с серыми острыми глазами, с походкой эластичной и твердой, кажется ему сверхъестественным существом, демоном-чародеем, исчадием большевистского ада.

— Дай мне его карманные вещи, — говорит Безменов и вынимает лупу.

По очереди он изучает револьвер, бумажник и записную книжку. По его бесстрастному лицу трудно судить о результатах осмотра, но Васильев довольно потирает руки.

— Ну-ка, друже, ну-ка, — подзуживает он, — разоблачи-ка этого зверюгу…

— Зверюга небольшой, — вдруг отвечает Безменов, откладывая вещи и пряча лупу, — самый обыкновенный, рядовой работник. — Потом пронизывающий взгляд на «чернобородого»: — Не правда ли, гражданин В. Ф. Сидорин?

Волнение опознанного таково, что пот струйками начинает сбегать с его лица и трясутся ноги, как у паралитика.

Безменов перекидывается многозначительным взглядом с Начсочем, и тот записывает что-то.

— Скажите, Сидорин, — улыбается Безменов, — ваша переплетная, не правда ли, невелика? Вы еще не приобрели машины для обрезки книг?…

«Чернобородый» передергивается и лязгает зубами.

— Неправда, неправда! — наконец выкрикивает он. — Моя фамилия не Сидорин и никакой переплетной у меня нет!..

— Ну зачем бы я стал врать? — добродушно возражает Безменов. — Все ваши профессии у меня как на ладони. Скажу, например, что вы, должно быть, великолепно играете на рояле или на пианино… У вас что: рояль или пианино?…

— Неправда! Неправда! — хрипло бубнит Сидорин. — Ничего у меня нет!..

— Ну, это мы сами узнаем, — продолжает Безменов. — Да, вот еще: я убежден, например, что ваша переплетная работа является побочным занятием; скорей всего — ширмой, которую вы себе избрали для некоторых неблаговидных целей; так сказать — подделка под рабочего человека, что?…

Сидорин тяжело дышит, затравленным зверем смотрит на дверь и на окна; в расширенных зрачках виден ужас.

— Между прочим, скажите, — продолжает мучитель с веселым участием в голосе, — вы скоро закончите свой литературный труд?… Это, должно быть, мемуары о делах ваших и подвигах «доброго старого времени»? Не правда ли?…

— Ч-черт! Ч-черт!.. — вылетает ненавистное из сдавленной глотки.

— У нас чертей не водится, — балагурит рабфаковец, — ищите их в святых храмах, мы постоянно их там разыскиваем… Вот еще что, гражданин Сидорин, никак не пойму одного: почему ваш брат Борис, к которому вы должны были попасть сегодня к 7-ми часам вечера (но не попадете), почему он имеет такое пристрастие к дорогим сигарам?

Сидорин шатается, бледнеет, чуть не падает. Его рот ловит воздух, ноги подгибаютсся.

— Уведите его, — говорит Безменов красноармейцам, а Васильеву: — и пошли к нему врача, я задал ему слишком жестокую встряску… Слабонервный господин… Ну, — поднимается он, — ты знаешь, конечно, что дальше делать? Что касается меня, то на заседание, которое у них будет в семь часов вечера, я не пойду. Скучно… Вы их переловите там, как перепелок…

— Подожди, — Васильев звонит и отдает приказание пригласить всех свободных агентов. — Ты, друже, без обиняков, не боясь меня обидеть — я не из таковых — сообщи: какую бы программу действия ты сам предпринял. Я уж не спрашиваю о том, как ты обмозговал это дело… Ведь, вишь какими способностями тебя природа наградила…

— Что ж, — отвечает Безменов, — надо постараться узнать адрес этого В. Ф.Сидорина — произвести у него обыск, но это после — сначала узнать адрес «Б» (Бориса, что ли?) Сидорина и захватить там всех, кто сегодня соберется в 7 часов, ну и так далее. В этих вещах не мне тебя учить… Ну, а Аммонита ты пока оставь: он рядом со мной живет — не убежит.

— Значит, ты не пойдешь?…

— У меня есть еще одно дело. Пока неопределившееся. И я прошу тебя дать сегодня к моей квартире, а лучше на церковный двор — знаешь, рядом? — двух или трех человек хороших агентов. Чтоб, когда совсем стемнеет, они уже были там…

— Ладно.

— Но предупреди их, чтобы прятались хорошо. Только на мой свист — чтоб отзывались… А если под ногами будут мешаться без толку, по шее накостыляю…

— Ладно, ладно, — смеется Васильев, — смотри, самому как бы не накостыляли. Таких дам, что ползают, как змеи, а видят ночью лучше мартовских котов…

Один за другим входят четыре агента. Безменов хочет проститься, но Начсоч с лукавым лицом делает ему сюрприз:

— Подожди, друже, от меня так легко не отвертишься… Ну-ка, этим хлопцам прочти лекцию насчет своего дела. Как ты этого Сидорина опознал? Ну-ка, ну-ка! Это им наука!..

— Да чего там, — отказывается Безменов, — ерунда все это… Каждый мало-мальски наблюдательный человек сумеет сделать то же…

Но хлопцы усаживаются, а Васильев настаивает, и сы-щику-любителю приходится выступить в роли преподавателя:

— Ну вот насчет того, что он рядовой работник: у него ботинки, видишь ли, здорово потрескались, ранты вымокли, да и все переда — тож, значит, приходится частенько быть под дождем, стоять, что ли, на слежке. Одежонка у него плохенькая, латаная — крупный зверь, выходя на охоту, оденется потеплей и поприличней. Может быть, у него даже на этот случай специальный костюмчик найдется… Одно к одному, ну и выходит, что он среди своих рядовой член…

Теперь насчет профессии и фамилии… Видишь ли, у него руки (правая, верней) показывают хорошее знакомст-во с ножом: мозоль через всю ладонь. Такие мозоли бывают или у сапожников, или у переплетчиков — у переплетчиков, когда они ручным путем обрезают книги; значит, небогатые переплетчики, переплетчики-одиночки, любители. Но у сапожников руки — всегда грязные, замаранные лаком, варом, лоском, а у этого чистенькие; значит, он не сапожник, а переплетчик — ведь переплетчикам то и дело приходится мыть руки, чтобы не залапать материала. Кроме того, на его брюках есть клейстерные пятна — еще один плюс… Теперь — к слову скажу — ежели он переплетчик, то уж, ясно, не будет отдавать своих книг на переплет другим, а сам переплетет; у него записная книжка, вишь, какая фасонистая… сразу видно: сам делал и для себя постарался. На переплете — клеймо, а в клейме — «В. Ф. Сидорин. Ясно?…

Хлопцы и Васильев дружным мычанием выражают свое одобрение.

— Ну вот. Я сказал ему, что переплетная — ширма, за которой он прячет свою настоящую физиономию. Почему я так сказал? А вот почему. Его руки, кроме упомянутой профессии, говорят еще о других, более интеллектуальных, что ли. Все десять пальцев у него сильно вытянуты; в особенности мизинцы и большие пальцы; и они, кроме того, когда он растопыривает руку, оказываются на одной прямой линии, это — особенность пианистов и притом таких, которые занимаются музыкой с детства. О том же говорит сильная уплощенность концевых фаланг его пальцев, что объясняется давлением, постоянно и издавна испытываемым ими со стороны клавиш. В скобках скажу, что наш герой знал некогда времена лучшие…

Теперь о его литературных занятиях. Мало того, что застарелые чернильные пятна на пальцах правой руки ярко свидетельствуют об этом, имеется еще одно, более тонкое показание — показание, которое открывается лишь при очень внимательном осмотре и сличении обеих рук. Все дело в указательных пальцах. У человека, много пишущего, указательный палец правой руки всегда меньше и площе своего собрата по левой руке. Опять здесь играет роль профессиональное давление, оказываемое на палец, которым придерживается ручка или карандаш. Вот, кажется, и все…

— Нет, друже, не все, — возражает Васильев, заглядывая в лист бумаги, лежащий перед ним. — Не сказал ты ничего о том, как узнал о наличии у этого субчика брата и о дне заседания…

— Ах, это… Смотрите: записная книжка. Совсем новенькая, клей еще не просох, и записано-то всего: «К 7-ми час. веч. у Б. Ф. С.» — без обозначения дня. Ему и записывать-то этого не нужно было, так бы запомнил. Но коли есть книжка — сами знаете — как удержаться? — он и записал… Скажем, книжку он переплел вчера вечером, ночью она у него сохла под прессом; утром он получил извещение (наверное, его вызвали для слежки за мной), одновременно ему дали приглашение на 7 часов вечера. А человек он, видно, рассеянный, как и полагается быть всем пишущим мемуары: день забыл пометить. День же, очевидно, сегодняшний: клей еще не вполне просох… Дальше. Нашего переплетчика инициалы: В. Ф. С., а в книжке: Б. Ф. С. — нетрудно догадаться, что фамилия и отчество — одни, и что, значит, заседание будет у брата нашего героя. Еще к тому же: наш герой не курит, об этом говорит то, что у него изо рта не пахнет табаком, зубы чистые, без желтого налета и внутри рта нет красноты, раздражения, которое бывает у курильщиков; а когда я его спросил о курении, он мне соврал, сказал, что курит, и при этом вздрогнул. Почему соврал и почему вздрогнул? Потому что догадался, что я не напрасно нюхал его одежду: от одежды несет ароматом дорогих сигар… Где же он мог так наароматиться?… У ближнего человека, часто бывая у него вечерами. У какого ближнего?… У брата, на которого указывают буквы в записной книжке. Видите, как все переплетается?… И вздрогнул он потому, что боялся за брата, имя которого я произнес на арапа, но, кажется, не ошибся. Теперь все… Прощевайте… Васильев, не забудь: когда стемнеет…

— Ладно, ладно, друже…


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ | Долина смерти. Век гигантов | ГЛАВА ШЕСТАЯ