2

Любая уважающая себя женщина попадает в безвыходное положение под названием «нечего надеть». Выход из него находится довольно просто: в слезах, жалобах и походе к модистке. Главное, чтобы слезы и жалобы точно попали в сердце мужа, после чего появились деньги на модистку. Впрочем, любовник тоже подойдет. Ничего этого в распоряжении Агаты не имелось. Перед ней находился обширный шкаф, туго набитый платьями. Конечно, ни одно из них не годилось. С каждым вытащенным платьем Агата раздражалась только сильнее. Уж несколько нарядов отправились на пол, нисколько не виновные в том, что хозяйка никак не могла решить, что надеть. В самом деле, надеть ей было нечего.

О том, чтобы выполнить просьбу самоуверенного, наглого, много о себе понимающего чиновника полиции, и думать нечего. Агата слишком уважала себя, чтобы вот так запросто подчиниться приказу. Нет, надеть просто черное платье она могла бы, подходящих в гардеробе имелось не меньше трех. Но тут дело принципа: еще не родился мужчина, который будет ей указывать.

Сначала Агата подумала выбрать серое, чтобы намекнуть на гордость характера. Но раздумала, решив, что серое – слишком просто, Пушкин не поймет намека. Для него надо что-то другое. Выбор между ярко-красным и изумрудно-зеленым закончился ничем. Агата не была уверена, что красное – достаточно взывающее, а изумрудно-зеленое достаточно ироничное. Конечно, любая женщина сразу прочтет, что она хотела сказать платьем. Но способности Пушкина на этот счет вызывали большие сомнения. Время шло, Агата кусала губы. Наряды словно издевались над ней. В сердцах она стукнула кулачком по дверце шкафа.

В дальнем углу что-то белело. Раздвинув вешалки, Агата обнаружила платье совсем не по сезону, которое взяла с собой на всякий случай. Летнее белое платье. Ну конечно! Как она сразу не догадалась?! Он просил черное? Так получит белое! Звонкая пощечина, которая дойдет до самого черствого мужского разума. Агата вытащила находку. Материя тонкая, ажурная, для защиты от летнего солнышка, а не от рождественского мороза. Ради маленькой, но важной победы можно потерпеть. Агата быстро оделась и посмотрелась в напольное зеркало. То, что увидела, понравилось: более дерзкого ответа трудно придумать. Теперь он поймет, что приказывать ей нельзя.

Накинув полушубок с меховой шапочкой, Агата вышла на улицу. Извозчика поблизости не оказалось. Пока она дошла до угла Новинского бульвара, пока нашла «ваньку» и доехала до Ипатьевского, Агата замерзла так, что не чувствовала ни рук, ни ног. Почему-то больше всего замерз нос. Не спасло даже теплое покрывало, которым извозчик укутал пассажирку. Летнее платье в декабрьской Москве оказалось подвигом чрезмерным. Агата держалась только тем, что ее страдания окупятся раскаянием Пушкина.

В участок она вошла живой ледышкой. И не сразу ощутила, как жарко натоплена печь в приемном отделении. Агату мелко затрясло. Она стала искать глазами хоть кого-то, кто позовет Пушкина. На замерзшую даму никто не пожелал обратить внимание. Чиновник Заремба скрипел пером, городовые грели ладони о печь. Агата хотела громким голосом потребовать чиновника сыска, но остывшее горло выпустило жалкий хрип. Агата закашлялась. И готова была расплакаться настоящими, а не вызванными слезами.

В дальнем конце приемного отделения на лавке пристроился господин в черном пальто. Скрестив руки на груди и подпирая плечами стену, он дремал, прикрыв лицо шапкой. Агата заметила его, когда он резво встал, оставив шапку на лавке. Пушкин подошел и кивнул довольно небрежно.

– Благодарю, что прибыли вовремя, – сказал он.

И это все. Ни полслова удивления или раскаяния. Агата подумала, что мужчина не понимает, какого цвета платье, если видит только юбку. Негнущимися пальцами она расстегнула полушубок и распахнула его. Теперь даже слепой разобрал бы, что она в белом.

– Всегда выполняю обещания, – сказала она.

Пушкин видел ее платье. Не мог не видеть. Он должен был сказать хоть что-то. Хоть бровью повести. Вместо этого с задумчивым видом засунул руку в карман сюртука и вынул карманные часы. Дешевые, металлические.

– Сейчас девять часов пять минут.

Агата не знала, что и сказать.

– Как это мило…

– Успеете.

– Куда я должна успеть? – губы ее предательски дрожали.

– В одиннадцать прошу быть в «Славянском базаре», – и он убрал часы.

– Это все, господин Пушкин, что от меня требуется?

– Простое черное платье. Крайне важно. Надеюсь на вас.

– Зачем же заставили меня приехать к девяти в участок?!

– Чтобы успели переодеть платье.

Она хотела ответить дерзко или вызывающе. И тут Агата поняла, что еще вчера Пушкин знал, как она поступит. Выходит, он не просто ей приказывает, а понимает, как она себя поведет. Поражение было полное и оглушительное. Стало так обидно, что захотелось расплакаться у него на груди. Как обыкновенной дурехе. Делать этого категорически нельзя. Агата собрала остатки воли, уцелевшей на морозе.

– Хорошо, я обещаю, – проговорила она.

– Помните: кроме платья, нужно ваше сердце.

– Не забуду.

– Это значит быстро понимать и за всем следить.

– Не беспокойтесь, господин Пушкин, о моем сердце. Оно не подведет. Больше ничего не хотите сказать?

– Водки, чаю или печка?

Агата не поняла, что это значит. Пушкин повторил, предлагая согреться тем, что мог предложить участок. Она отказалась. От всего. Застегнув полушубок, Агата опустила вуаль, чтобы он не заметил слез, что стояли в глазах, и вышла на мороз. Раз ему все равно. К счастью, пролетка так и стояла у забора участка. Извозчик плотно укутал шальную барышню, как он про себя окрестил Агату, залез на козлы и резво тронул. Агата оглянулась, надеясь, что Пушкин хоть на крыльцо вышел посмотреть ей вслед. Его не было. Зато по переулку к участку приближались три женщины. Двое держали под руки ту, что была между ними. Агата узнала их. Отвернулась и опустила голову. Хоть Пушкин об этом не просил.

Он желает черное платье? Хорошо же, будет ему черное платье.

Зачем сестры с утра пораньше пришли в полицию?

Простая догадка пришла на ум. Агата вновь обернулась. Пролетка отъехала далеко, но она успела разглядеть, как женщины заходят в участок.