ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Телефон зазвонил ближе, чем обычно. Пол заморгал. Обстановка была незнакомой и, не понимая, где находится, он перекатился на живот и снова услышал звонок. Протянулась рука, взяла трубку, и на другом конце провода усталый женский голос произнес:

— Половина восьмого, сэр. Вы просили разбудить вас.

Мотель. За шепотом кондиционера стояла аризонская жара.

Он быстро перекусил в кафе и перешел по диагонали улицу, где находился прокат автомобилей; солнце болезненно било в глаза, отражаясь от хромированных поверхностей машин, и сухая жара предвещала удушливый полдень. Пол сел в машину и завел мотор. Руль нагрелся до такой степени, что его невозможно было держать. Пол включил кондиционер, но тут мотор заглох и, чихнув, замер. Выругавшись, Пол провозился некоторое время, пока тот снова не завелся.

Водительское удостоверение было всегда с ним, хотя последняя его машина сдохла лет двадцать назад, а последний раз он сидел за рулем, в позапрошлом году. Даже проведя на бульварах и шоссе около недели, Пол чувствовал себя за рулем все еще скованно. Водить машину здесь приходилось не так, как в большом городе — ныряя в образовывающиеся промежутки и увертываясь от лихачей. Здесь все было наоборот. Агрессоров здесь было ничуть не меньше, но скорости оказались иными. Машины слепо летели в твою сторону из далеких далей и не было возможности вычислить, кто откуда появится. В Таксоне главный бульвар, пересекающий город, назывался Скоростной трассой: через центр шла зеленая аллея — пальмы и газоны, с каждой стороны несколько полос — сама же улица шириной была в нью-йоркский квартал в центре города, и водители, похоже, только и делали, что побивали собственные рекорды по скорости, соревнуясь с ветром. Мили дороги были усеяны магазинами спортивных автомобилей и запчастей, мойками и заправочными станциями — все это сверкало на солнце и переливалось всеми цветами радуги; солнечные очки не помогали, приходилось щуриться.

Виллиамсон рассказал Полу о серии страшных убийств. Здесь люди тоже дрожали от страха. Как-то не вязались все эти солнечные бульвары и автострады и темные, жуткие истории, происходящие обычно в глухих закоулках огромных мегаполисов — словно двухэтажные дома, за которыми виднелась медного цвета пустыня, не хранили никаких тайн. Но и в этих местах кривая роста преступлений неуклонно ползла вверх, поэтому Виллиамсон в бардачке своего «кадиллака» держал заряженный револьвер.

Пол ему завидовал. Два дня назад он спросил, как тот получил пистолет, вернее, разрешение на его ношение.

— Чтобы купить пистолет, лицензия не нужна. Разумеется, его следует зарегистрировать, в обязательном порядке, но если вы докажете, что не привлекались к суду и не имеете приводов, вам не могут отказать в продаже пистолета. При этом, конечно, подразумевается, что вы не будете таскать с собой заряженное оружие, копы могут отнять пистолет, если застукают вас с ним в кармане. Но я что-то не слыхал, чтобы кого-нибудь повязали за то, что он держит оружие в машине или дома. Конечно, если вам необходимо разрешение на ношение оружия, местная полиция всегда его выдаст. Это здесь просто, не так, славу Богу, как у вас на Востоке.

Все здесь было просто — благословенная страна. Пол позабыл свое презрение к людям, живущим в таких условиях. Здесь поддерживали свободное предпринимательство для бедняков и социальные субсидии для богачей. Здесь поддерживали ваше право на смерть, если у вас не имелось достаточной суммы, чтобы заплатить за нормальное медицинское обслуживание. Коммунисты виделись здешнему народу за каждым углом, и все хотели забросать бомбами Москву и Пекин. Нормальным средством передвижения здесь считали только «кадиллаки» — общественного транспорта в Таксоне не признавали.

Но по поводу криминогенной ситуации все выступали единым блоком, и Пол признавал, что это самое верное.

Здание компании «Джейнчилл» находилось у подножия гор, опоясывающих город. Пластик и стекло — приветливые, как экран компьютера. Пол оставил машину на парковочной площадке и вошел в здание, почувствовав, как после удушающей жары на улице прохладный воздух пахнул на него Арктикой. Он нажал на кнопку вызова лифта и увидел, что она зажглась.

Для него выделили конференц-зал. Длиннющие столы были завалены гроссбухами и документами. Утро Пол провел, изучая колонки цифр; в полдень поехал в ресторан, чтобы позавтракать с Джорджем Эном. По пути Пол попал в небольшой затор: какой-то придурок вывернул из ниоткуда — видимо, недавно получил права и не умел водить, как следует — и когда зажегся зеленый свет, начал возиться с зажиганием, вызывая озлобленные гудки стоящих сзади. Наконец, когда он выехал на светофор, загорелся желтый, предупреждающий, и Полу пришлось остаться на месте. Он взглянул на часы и выругался.

На углу, возле его окна, находился крошечный магазинчик с рыболовным снаряжением, велосипедами и оружием; охотничьи винтовки, дробовики и огромное количество пистолетов — Пол и не предполагал, что на свете существует столько разновидностей. Он уставился на витрину.

Сзади рявкнул клаксон. Зажегся зеленый. Пол проехал перекресток, не замечая знаков: он выворачивал шею, но не видел ни одного. Ему хотелось узнать, что это за улица, но кретин сзади снова загудел, и Полу пришлось наддать газу. Так он и не узнал, что это был за перекресток. Только запомнил, что этот магазинчик стоит на Четвертой авеню. Ничего, как-нибудь отыщет. Его машина нырнула под железнодорожный мост, вынырнула на безжалостный свет, и Пол принялся отыскивать место для парковки.

— Креветки здесь хороши. Их привозят свежими из Гуайями.

— Преклоняюсь перед мудростью Востока, — сказал Пол и закрыл меню.

Джордж Эн улыбнулся этой шутке и отдал заказ официанту. Когда сгорбленный половой удалился и джентльмены остались наедине со своей выпивкой, он спросил у Пола:

— Ну, как дела?

— Ровно и утомительно. Пока ничего, заслуживающего пристальное внимание, не нашел.

— Надеюсь, что и не найдете.

Лицо Джорджа Эна было мясистым, движения медлительны, но его нельзя было назвать полным. Пол встретился с ним впервые в прошлом году; видимо, в последнее время Джордж здорово постился, но это не принесло особой пользы. На макушке у него перились жиденькие волосики, а узенькая полоска усиков а-ля «фу манчу» придавала его азиатским чертам довольно своеобразный вид. Родился он на Гаваях в состоятельной семье; акцент в его устах был практически незаметен. Одевался Джордж с консервативной тщательностью и потакал своим изысканным вкусам — он был хорошим бизнесменом и принимал всегда верные и быстрые решения по любому возникшему вопросу. Пол встречался с ним по делам и на встречах, совместимых с делами — коктейлях, завтраках… Вне делового контекста Пол ничего не знал об этом человеке: Эн был замкнут и не любил раскрываться понапрасну. С момента их первой встречи прошло несколько полновесных месяцев, прежде чем Пол решился выдать несколько «соленых» восточных шуточек, и то лишь потому, что, похоже, Эн ждал их от него и они ему нравились. С неутомимой сосредоточенностью Эн разыгрывал из себя таинственного восточного человека.

В ресторане, где сидели Пол и Джордж, самое горячее время суток — полдень, когда сюда на ленч приходит состоятельная клиентура, не скупящаяся на дорогую выпивку и закуску, обсуждать свои не менее состоятельные дела. Выпивка здесь обильная, еда незамысловатая, но отлично приготовленная и поданная с отменной изысканностью, а столики стоят друг от друга на приличном расстоянии и отделяются колоннами и зелеными насаждениями. Освещение мягкое и ненавязчивое, но, чтобы увидеть глаза собеседника, здесь не нужно напрягать зрение.

— Хорошо, — сказал Эн. — Ближе к делу. Вы находитесь здесь уже целую неделю. Что можно сказать об этой компании?

— Все примерно так, как и предполагалось. Ничего тревожного, никаких неясностей. Разумеется, они сделали все, что в их силах, чтобы представить компанию в наиболее выгодном свете — готовились к вашему приезду не одну неделю.

— Мы специально дали им время подготовиться. Хотели увидеть, как нас пытается надуть здешнее руководство. Как вам кажется, была у них возможность все показать в истинном свете?

— Я сказал бы, что да.

— И каковы же настоящие цвета?

— Какие-то они серые, — откровенно признался Пол. — Вы провели обыкновенную ревизию — все это было сделано с помощью компьютера еще в Нью-Йорке. Мы прекрасно знали, что эта компания немного мухлюет с цифрами по перепроизводству, основным рабочим капиталом и тому подобными вещами.

— То есть, вы хотите сказать, что я должен подготовиться к тому, что подобная политика проводится по отношению к остальной деятельности компании…

Пол кивнул:

— Не думаю, что это вас так уж сильно удивило.

— А специфические моменты?

— Мне кажется, есть полдюжины точек, которые можно использовать, так сказать, для применения системы рычагов. Например, они пытаются показать резкое возрастание актива, рапортуя о вспомогательной рыночной стоимости, а не реальной закупочной.

Эн скривился:

— Это как-то уж совсем дешево. Джейнчилл меня разочаровывает.

— Его нельзя винить в попытке сделать хотя бы что-то для усиления впечатления.

— Я лелеял тайную мечту, что его увертки будут несколько более изящными. Еще что?

— Еще они начали тормозить ресурсы, выделенные на исследования в пятилетием промежутке. Это они начали практиковать с прошлого года — раньше они каждый финансовый год поглощали эти деньги. В этом нет никакой нечестности, но, согласитесь, портрет становится все более отчетливым. Последнее, что мне удалось обнаружить, — резкое возрастание в последние восемнадцать месяцев биржевого опциона сотрудников компании.

— Вместо денежных премий, хотите сказать?

— Да. Денежные премии — величайшая редкость.

— И каков же опцион?

— Сейчас я как раз работаю над этими цифрами. Но высказывая предварительное мнение… в районе четырехсот тысяч долларов.

Эд вставил в короткий серебряный мундштук сигарету и прикурил от зажигалки, украшенной драгоценными камнями.

— И, разумеется, биржевой опцион не приписан к доходам?

— Разумеется.

— Биржевой опцион, — пробормотал Эн. — Все это может служить долгосрочной утечкой долевых дивидендов. Если все будет продолжаться такими темпами, то они могут закончить разбавлением нового капитала.

— Я думаю, что у них нет подобных намерений. Просто они понимают, что раз вы вынюхиваете, что и как у них, то необходимо попытаться всячески набить себе цену — на их месте вы поступили бы точно так же.

— Короче говоря, они выплачивают премии в виде биржевых опционов, надеясь, что в скором времени это будет опцион и акции «Амеркона»?

— Видимо, так.

— Это вульгарно, — вздохнул Эн. — Но если это самый страшный их проступок, я не стану горевать и глотать на ночь успокаивающее. Меня больше волнуют варианты, когда их отчетность не соответствовала действительному положению вещей или еще что-то в этом духе. Я на такое несколько раз в своей практике натыкался. — Его глаза быстро обшарили лицо Пола. — Но вы ведь ничего в таком роде не обнаружили, не правда ли?

— Нет. Хотя нельзя сказать, что этого на самом деле нет. Просто я не отыскал никаких следов подобной деятельности. Это станет понятно, когда мы просмотрим все вспомогательные документы.

— И как долго будет продолжаться ваша инспекция?

— Это зависит от того, насколько детально вы захотите узнать о состоянии дел «Джейнчилла». У него пять вспомогательных фирм. За последние четыре года он ликвидировал три из них — слил вместе, разумеется во время слияний были проведены финансовые инспекции. Теперь мы можем или довериться цифрам, обозначенным в этих отчетах, либо самим все проверить.

— И что вы порекомендуете, Пол?

— Я бы сказал, что мы можем довериться их проверкам. На эти дела у нас уйдет от трех до четырех месяцев, и они будут стоить вам денег, чтобы поднимать все архивы и тщательнейшим образом их раскапывать. И не забывайте, что ко времени тех слияний у Джейнчилла не было и намека на покупателя его собственной компании. Он сам нанимал ответственных бухгалтеров, и они проводили тщательнейшие расследования по всем финансовым вопросам. Ему это было необходимо самому — ведь не стал бы Джейнчилл покупать кота в мешке. Тогда он находился точно в таком же положении, как вы сейчас.

Эн наколол на вилку устрицу и, приподняв руку над тарелкой, застыл в таком положении.

— Предположим, мы доверимся этим цифрам. Сколько вам еще потребуется времени, чтобы завершить ревизию?

— Мою часть или всю операцию?

— В конце следующей недели наши партнеры заканчивают свою часть работы в Нью-Йорке. Я говорю только о вашей проверке здесь.

— По тому, как идут дела, я бы сказал, что к середине недели у меня будут все необходимые цифры. Скажем, в среду вечером. Затем, мне еще потребуется провести несколько дней за компьютером в Нью-Йорке. Мне необходимо десять дней, включая сегодня, чтобы все завершить.

Эн кивнул:

— Отлично. Пусть так и будет. Совет директоров моей компании озабочен как можно более быстрым слиянием с «Джейнчилл». — Устрица проделала остаток пути ко рту и исчезла внутри. — Вам здесь нравится?

— Такая внезапная смена тона и темы разговора застала Пола врасплох:

— Ннуу… несколько жарковато.

Эн пожал плечами:

— Воздух везде кондиционирован. Полгода здесь просто чудесна — снега нет, пальто не нужно.

— Так мне рассказывали.

— Видимо, вы от этого не в восторге…

— Да нет, не в этом дело. Здесь все иначе, чем у нас, а я всю жизнь провел в Нью-Йорке. Может, здесь кому-то и нравится, но мне вся здешняя жизнь сильно напоминает деревенскую. Ничего, что я так напрямик?

— Ничего, ничего. Вы правы, даже при миллионном населении кажется, что городок очень маленький. Тут сама атмосфера настраивает на такой лад. Я знаю, что какое-то время вы пытались жить в пригороде.

Пол кивнул, прожевал и потянулся за салфеткой.

— Несколько лет назад. Нужно определенное терпение, чтобы жить в собственном доме, отставив механические приспособления в сторону. Всякий раз, когда вам хочется купить газету или пакет молока, приходится залезать в машину и ехать черт знает куда. Для большинства людей такие поездки в порядке вещей, но я никак не мог к ним привыкнуть. И еще, мне всегда претила мысль о сующих всюду свой нос соседях. В городе соседи не мешают и не обращают на вас внимания, пока вы сами их об этом не попросите.

— После того, что с вами приключилось, мне как-то странно слышать подобные рассуждения.

— Хотелось бы надеяться, что моя жена меня понимала.

Нарезанные на полоски планками жалюзи в комнату вползли огни фар. Пол включил было телевизор, несколько минут бездумно смотрел на экран, затем выключил его и вышел на улицу. От стен и асфальта исходил накопившийся за сутки жар. Бульвары тонули в неоновом накале, мимо проплывали огни машин, фырчание огромных грузовиков сотрясало воздух. На пыльном небе неясно проступали очертания далеких гор.

По дорожке Пол прошел до кирпичного, примостившегося в пыльном, посыпанном гравием садике строения с неоновой вывеской в окне «Шлиц и Курз»; он вошел внутрь и устремился к цели своего визита. Это был дешевенький салун; восемь деревянных кабинок, темная исцарапанная стойка бара и деревянные табуреты с подставками для ног, наградные грамоты в дешевых рамках под стеклом и запыленные фотографии, полдюжины сломанных старинных ружей на стене.

В заведении сидели группки болезненно склонившихся над выпивкой людей, слушавших завывание и грохот музыки «хиллбилли», доносящейся из музыкального автомата. Несколько человек подняли головы, увидели, что вошедший совсем не тот, кого они поджидают, и снова уткнулись в стаканы. Внезапно, Полу все это страшно не понравилось, и ему захотелось как можно скорее оказаться за много миль отсюда; он было повернулся, чтобы уйти, но бармен приветливо улыбнулся и, сказав: «Сюда, пожалуйста», — показал на свободное место у стойки, на которое Пол и плюхнулся, заказав сухой «мартини».

И уж если по внешнему виду его не опознали, то заказанный им «мартини» сделал свое дело: несколько пар глаз стали настойчиво изучать фигуру у стойки. Пол взял стакан, прошел с ним в пустую кабинку и сел, прикрыв глаза и позволив жалящему ритму музыки войти в кровь. Думать ни о чем не хотелось; процесс давался с боем и болью.

Мимо прогромыхали ковбойские сапоги; Пол взглянул на удаляющуюся фигуру верзилы в деловом костюме и белой десятилитровой шляпе. Пол чуть было не подавился смехом. Человек в сапогах вышел, и Пол прошелся взглядом по стойке бара и людям, сидящим за ней. Как они были озабочены тем, что их городок может понравиться всяким пришлым и они его оккупируют!.. Вынужденное радушие и отчаянная реклама наоборот. Для Пола это была чужая страна; даже в Европе он чувствовал себя менее одиноко. Здесь бы Сэм Крейцер чувствовал себя как рыба в воде, но не я.

Гитара, скрипка, ритмическое подвывание равнинной песни. Как всегда — потерянная любовь, печаль. Здесь не услышишь Гершвина, Портера или Роджера — чужой язык.

Пол заказал еще стакан, продолжая вслушиваться в простые печальные мелодии. Прошлое они превращали в растревоженное настоящее. Пол быстро выпил, заказал еще и принялся вертеть в пальцах пустой стакан. Он вспоминал времена, когда все стояло на своих местах, когда он точно знал, что такое хорошо и что такое плохо. Времена черных телефонов, двухэтажных автобусов на Парк-авеню и шикарных парадов в честь героев, над которыми никто не смеялся, пачки чистых чековых бланков у окошечка каждой кассы, Грейбл и Гейбла, Хэйворта и Купера, неизбежных полицейских на перекрестках, рыбы, завернутой в газету, тайной мечты в простых коричневых обертках, Дядюшки Ирвина во время великой Депрессии, носящего белые рубашки, чтобы показать всему миру, что он еще может оплачивать счета, приходящие из прачечных, важности целомудрия и зла, которое приносит алкоголь, великодушия Наших Американских Парней, Пэта О’Брайена и яблочных пирогов, материнства и «напиши-об-этом-в-газету» и «Звездной пыли» Глена Миллера. Боже, я помню Глена Миллера. Блин, я совершенно четко помню его, это очень важно — помнить Глена Миллера.

— Меня зовут Ширли Маккензи.

Она стояла возле его стола со стаканом в руке, помешивая палочкой для коктейля ледяные кубики. Пол был настолько ошарашен, что поначалу ничего не мог сказать, а только тупо на нее уставился. Темные волосы были повязаны бордовой бархатной лентой; длинное лицо с огромными глазами и полными сочными губами. Худенькое, упакованное в серебристую блузку и короткую кожаную юбку тельце. Она слегка, но совсем не развязно, улыбалась.

— Вы выглядите не в своей тарелке. Вот почему я к вам подошла. Если вам неприятно — могу отвалить.

— Нет, нет, ни в коем случае, присаживайтесь. — Он неуклюже выбрался из кабинки, припомнив хорошие манеры.

— На самом деле, я не хотела вторгаться. Мне просто..

— Да нет же. Я с удовольствием проведу время в вашей компании.

— Ну, если вы так думаете. — Хороший голос: низкий, сочный, с примесью виски, баритон. Лицо цвета орехового дерева; когда она повернулась к свету, Пол понял, что на самом деле женщина много старше, чем он решил вначале. Тридцать пять или около этого, с обгрызенными ногтями.

Стоя рядом с кабинкой и пропуская женщину на место, Пол внезапно сообразил, что почти пьян — опасно пьян; зрение мутилось, равновесие было шатким, а язык распух, как погибший моллюск в раковине. Он сел на свое место и взглянул на женщину:

— Пол, Пол Бенджамин.

Она, едва улыбаясь, кивнула:

— Мне кажется, имена не имеют особого значения, Я имею в виду корабли, проплывающие в ночи, и все такое. — Губы ее задрожали, но Ширли быстро прикусила их зубками. Обеими руками она как за спасательный круг держалась за стакан с выпивкой.

— Ну, пусть тогда будет Ширли Маккензи…

— Так вы запомнили — хорошо… Подумайте над этим. — Она наклонила голову; улыбка стала шире и насмешливей.

— Что вы имеете в виду? Я вам нравлюсь?

— Мир рухнул у ваших ног. — Она запрокинула голову и подняла стакан — тоскуя; кубики звякнули о зубы, и освобожденный от содержимого стакан встал на свое место. — Слушайте, я вовсе не сопливая дура, со слезодавильной историей за пазухой, если вы так подумали…

— А я бы, кстати, ничего не имел против такой истории.

— До обидного честно. Честно для вас, обидно для меня. — И она снова улыбнулась, желая показать, что не собиралась нападать.

— Еще хотите? — Пол показал на ее стакан.

— Конечно. И что самое главное — сама заплачу. — Она грохнула на стол сумочку.

— Это не обязательно, — пробормотал Пол неуклюже. Что вы пьете?

— Скотч с содой.

— Какой-нибудь специальный сорт?

— Обычный скотч. Никогда не замечала между ними особой разницы.

Пол заказал выпивку и принес стаканы. Ширли не стала возникать по поводу оплаты, но сумочка так и осталась лежать на столе. Пол глотнул и понял, что к полуночи во рту можно будет тушить пожар. А, пошло оно все к черту!

— Ну, — произнес он и замолчал, не зная, что бы этакое сказать.

— Прошу простить, но и от меня пользы будет не больше. Я не так уж часто подсаживаюсь в барах к незнакомым мужчинам.

— Знаете ли вы, что ненависть — захватывающее ощущение?

— Что вы имеете в виду?

— Не знаю, как бы получше объяснить… вот, примерно таким образом: я сидела здесь, в баре, и думала о том, как бы мне получше прикончить этого сукиного сына, моего муженька — экс-муженька, прошу прошения. То есть, по-настоящему подумывала об убийстве. Представляла себе, как было бы замечательно удавить его струной от пианино или всадить ему в глотку кухонный нож. Конечно, я бы ничего такого в жизни не сделала — я не психованная какая-нибудь. А у вас бывали такие мечты?

— Более или менее.

— Это восхитительно, вам не кажется? Кровь начинает быстрее двигаться в жилах. Возбуждает.

— Это верно…

— Вы сказали это так, словно уже испытали подобные ощущения, но не задумывались над ними.

— Что-то в этом духе… да.

Ширли покачала головой — и в ее глазах снова загорелись насмешливые огоньки:

— Судя по всему, вы не хотите говорить о своем, так же, как и я.

— О своем, о чем?

— О том, что заставляет мир падать у ваших ног. Хорошо, принимается, не будем говорить об этом — поговорим о чем-нибудь другом. Вы здешний?

Пол округлил глаза:

— Здешний? Вы имеете в виду, живу ли я здесь, в Таксоне?

— Понятно. Не живете.

— Я думал, это очевидно. Я из Нью-Йорка.

— Если я бы была здешней, то, наверное, все поняла бы. Но я-то из Лос-Анджелеса.

— Домой едете или наоборот?

— Наоборот. Категорически наоборот. Сегодня добралась до этого места — остановилась в близлежащем мотеле.

— И я.

У женщины сбилось дыхание, и она опустила глаза, уставясь в стакан с выпивкой. Пол быстро сказал:

— Послушайте, я ничего не имел в виду. Это не уловка. Просто я на самом деле там остановился, вот и все.

— Я начинаю себя ощущать, — просипела Ширли каким-то странным шипящим полуголосом, — знаменитой охотницей за мужиками. Пожалуйста, простите.

— Да за что?

— За то, что подвалила, как какая-нибудь кабацкая нимфоманка, и ударилась в воспоминания, как только услышала, что вы не прогнали меня в первую секунду. Простите.

— Да я вас уверяю, вам незачем просить прощения! — следующий глоток: ты бы поаккуратнее с этим пойлом. — И куда отправляетесь отсюда?

— А вы спросите меня об этом завтра, когда я усядусь в машину. Может, к тому времени у меня и появится какая-нибудь идейка.

— Вы, действительно, легки на подъем и свободны, как птица.

Перекошенная улыбка, как шрам на лице; волосы упали на глаза, скрывая их выражение.

— У меня сестричка живет в Хьюстоне. Так что, похоже, мне в ту сторону. Хотя и неохота.

— А других родственников нет? Детей?

— Детей трое. — Закушенная губа. — Муж отобрал.

— Простите. Неловко получилось. Я не хо…

— А, все в порядке. Вам стоило бы почитать лос-анджелесские газетенки. Всем все известно. Я не могу содержать собственных детей — так сказал судья.

— Простите. Ей-богу…

— Конечно, неплохо, когда твой муж — адвокат, а судья его ближайший приятель. — Лицо женщины смялось. — Неужели, я похожа на тварь, пренебрегающую собственными детьми?.. Черт, извините, на такой вопрос ответить, в принципе, невозможно… Все, обещаю вам, что больше не стану разговаривать на эту тему — поговорим о чем-нибудь другом. Чем вы здесь занимаетесь? Отдыхаете?

— Я по делам. Очень скучным…

— Приехали заниматься скучными делами аж из Нью-Йорка… Тогда, видимо, здесь что-то крупное.

— Крупное для тех, на кого я работаю. Для меня же — самая обыкновенная работа.

— Что у вас за профессия? Или это слишком нагло?

— Ничуть. Я бухгалтер, а здесь ревизую гроссбухи одной компании. Понимаю, что каждый человек должен гордиться своей работой, но уверяю вас — моя намного скучнее мытья посуды.

— Да уж. О чем же нам тогда поговорить? Об атомных подводных лодках? Погоде?

— Если честно, мне все равно.

— А нам вовсе не обязательно о чем бы то ни было говорить. Иногда этого не стоит делать, во избежание ненужного напряжения. — Она взяла свою сумочку и залпом допила остатки из своего стакана. — Почему бы нам не пойти? — Тон был развязным, но Ширли явно избегала смотреть Полу в глаза.

Он проводил ее до бетонного «передника» мотеля, сконцентрировавшись на том, чтобы держать равновесие. Женщина шла рядом, на ее губах играла все та же смутная и непонятная улыбка, а бедра вызывающе раскачивались, хотя тонкая талия казалось неподвижной.

— Вон тот домишко, весь заляпанный грязью — мой. Моя комната.

— Ну что ж, тогда спокойной вам ночи — и счастливо.

— Нет. — Она развернулась, нависнув над ним с выпоты крыльца. — Я вам нравлюсь? Хоть немного?

— Да, нравитесь.

Она распахнула дверь, та оказалась незаперта. Она втянула Пола внутрь и захлопнула за ним дверь. Единственным светом были лучи фонарей, просачивающиеся сквозь полуопущенные жалюзи. И в этом неверном сиянии ее глаза вспыхнули, выдавая дикое, отчаянное желание. — Я хочу тебя. И хочу, чтобы ты меня хотел. Возьми, подержи меня, хотя бы минуту…

Он подтянулся к ней губами, и они обдали друг друга запахом перегара, а потом поцеловались; Пол почувствовал, что ее щеки мокры от слез.

— Пошли, пошли скорее в спальню, — пробормотала Ширли. — Ведь это то немногое, что могут себе позволить дружески настроенные друг к другу люди, правда же? Правда?

Он проснулся с отчетливым ощущением того, что грезил. Почувствовал слабость в теле; тупую, толкающуюся в глазницы головную боль; обезвоженный организм требовал возмещения влаги.

— А теперь можешь открыть и второй глаз. Я приготовила кофе.

Он сел и взял чашку. Пальцы дрожали. Впервые он открыто взглянул на женщину. На подбородке все еще красовалась красная полоса — там, где он терся щетиной.

Кофе приятно пах, но вкус был омерзительным. Опустошив чашку наполовину, он поставил ее.

— Спасибо.

Она уже оделась: та же блузка и кожаная юбка, что и прошлым вечером. Она очень недурна, подумал он. Небольшого роста, худенькая, небольшие набряклости возле глаз — но все-таки чертовски хороша. Ночью, просыпаясь между урывочными снами, Пол думал о том, что будет неплохо, если он станет жить с женщиной, которая сможет отвлечь его от уличных убийств и телерекламы.

Она сказала:

— Я уже упаковалась. Вообще-то сначала я даже будить тебя не хотела, но потом подумала о том, какое лицо будет у горничной, когда она придет прибираться.

Словно что-то воткнулась в горло; он подавился тоскливой паникой.

— Ты уезжаешь?

— Пора, пора, труба зовет. До Хьюстона довольно далеко. — Ширли промокнула губы салфеткой и поставила чашку на блюдце. Затем подошла к зеркалу и разгладила юбку. — Спасибо за ночь. Мне был необходим кто-то, кто мог бы дожить до утра.

Когда она подошла к дверям, Пол подумал о том, что, наверное, эта женщина не запомнила, как его зовут.

— Прощай, Ширли Маккензи.

Он не знал, услышала ли она его; дверь продолжала закрываться. Щелкнул замок, оставив его в одиночестве.

— Черт, — всхлипнул Пол и зарыдал.

Суббота. Полдня Пол провел в конференц-зале компании «Джейнчилл», а затем, позавтракав в закусочной для автомобилистов, отправился к центру города по Четвертой авеню к переезду. Магазин спорттоваров находился именно там, где он его себе и представлял. Пол зашел и сказал:

— Я бы хотел купить пистолет.

В самолете он заснул, прислонившись головой к плексигласовой панели. Стюардесса прошла по проходу, проверяя, у всех ли пассажиров пристегнуты ремни: огни Нью-Йорка образовывали над городом смутное сияние. Самолет скользнул вниз и приземлился в аэропорту имени Кеннеди. На аэровокзале он остановился на полпути к багажному отделению, чтобы купить презент для Кэрол: она всегда любила горький шоколад. Взяв полдюжины датских палочек, Пол положил их в кейс поверх бумаг, скрывавших «смит-вессон» 32-го калибра и шесть коробок с патронами по пятьдесят штук.

Взяв чемодан, он постоял в нерешительности, размышляя, как лучше поступить — потратить пятнадцать долларов на такси или отправиться на муниципальном транспорте? В конце концов Пол сел в экспресс, идущий до Манхэттэнского терминала, и уже далее поехал на такси.

В квартире стояла духота, хотя ночь была довольно прохладной. Пол распахнул окна и отнес чемоданчик в ванную комнату, где никто не мог его увидеть с противоположной стороны улицы: там оконные стекла были гофрированными. Опустив стульчак, он уселся на унитаз, вытащил револьвер и зажал его в руке, рассматривая тусклое отражение в металле.