В КОРЧМЕ «У НАЛИМА»

— В сущности, — комментировал Анджей мои сомнения и угрызения совести, — преступник виновен лишь отчасти.

— То есть как?

— Виновность доказана полностью лишь в том случае, если преступление совершено преднамеренно.

— Разумеется. А вдруг Ястронь принял решение в последнюю минуту, например, с целью ограбления? Внешность погибшего вполне могла возбудить в нем алчные упования…

— Откуда такие подозрения? Барон и вульгарный бандит — слишком мало между ними общего.

— Следовательно?

— Полагаю, убийца совершил преступление в полубессознательном состоянии. Точно так же задушил бы тебя или меня, окажись на мосту кто-нибудь из нас.

— Но почему?

— По-видимому, он реализовал свою последнюю мысль, с которой заснул два года назад.

— Так ты полагаешь, он планировал убийство накануне своего фатального сна?

— Да. И собирался убить того, кто переходил мост Святого Флориана в строго определенное время.

— Оригинальная догадка! В таком случае де Кастро погиб совершенно случайно?

— Не иначе. Преступление Ястроня — лишь запоздалая реализация плана, намеченного два года назад, а странный сон, одолевший его, — результат нервного напряжения перед исполнением задуманного. Поэтому первой мыслью после пробуждения, подобно стихийному течению вытолкнувшей его из мрака подземелья на свет, была неотвратимая необходимость исполнения. И он убил первого встреченного на мосту человека.

— Значит, барон был-таки прав, когда пришел к тебе со словами прощения?

— Увы, да. Необъяснимым образом он предчувствовал, что именно я стану виновником его смерти. Не верни я к жизни Ястроня, он бы не погиб.

— Сколь загадочное стечение обстоятельств!

— Да, да, — грустно повторил Анджей. — Я выпустил на него из подземелья этого бандита и потому не могу свидетельствовать против него.

— Ты прав.

…

Всякий след убийцы пропал, он словно сквозь землю провалился. Все наши поиски оказались тщетны. В том, что убийца — Ястронь, мы больше не сомневались. Ибо вскорости после трагического происшествия на мосту Святого Флориана между рыбаками поползли слухи о «возвращении» Ястроня «из далекой экспедиции». Я убедился в этом и сам, проходя однажды мимо его халупы на берегу Дручи. Дверь стояла открытая настежь, а куча сетей из угла исчезла. По-видимому, таинственный владелец «летней резиденции» заходил сюда, оторвал доски с забитой двери, забрал свой рыбацкий скарб и поспешно исчез подальше с глаз людских. Несколько раз мы с Вирушем прочесали все береговые укромные уголки, снова обошли все подземелья под Дручью, заглянули в подозрительные притоны, посещаемые рыбарями — все напрасно. Ястронь бесследно исчез.

Правда, в трактирных разговорах и беседах — а мы усердно прислушивались к любым известиям, — не раз упоминалось его имя, но ничего определенного узнать так и не удалось; солидарные «коллеги» относились к посторонним «господам» недоверчиво и проявляли упорную сдержанность.

Тем временем минул месяц со времени отъезда Хелены. Она вернулась из Болестрашиц прекраснее, чем когда-либо, и очень по мне соскучилась. На матовых щечках снова расцвел чудесный розовый вестник здоровья, пречистая лазурь очей словно углубилась и начала сверкать огнем. Красота моей нареченной повсюду, где бы она ни появилась, привлекала внимание. Мне завидовали, и не без оснований.

Так прошло несколько месяцев мягких и солнечных, как летние дни. О Каме заглохли все слухи. С момента «пробуждения» Ястроня она не подавала никаких признаков жизни. Прекратились страстные записочки, прервалась вся эта безумная корреспонденция, полная взрывов страсти, властная, деспотичная в своей любовной тирании.

Но Анджей не верил затишью.

— Пока мы не получим абсолютную и постоянную власть над Ястронем, все может повториться и с удвоенной силой, — говаривал он мне не раз на мое глупое спокойствие. — Не забывай о том, что существо, чьему влиянию ты столь долго уступал, является одним из элементалов, а монады стихий, уж коли пожелают человеческой жизни и человеческого облика, не уступают так легко, трудности их не пугают, и они охотно возобновляют попытки земной манифестации.

— Да ведь Ястронь разбужен, — упрямо твердил я.

— Ну и что же? Он человек и постоянно нуждается в сне и отдыхе. А мы, увы, не имеем возможности оберегать его в такие минуты.

— Полагаю, не скоро завладеет им желание убить кого-нибудь на мосту, значит, он не впадет снова в летаргический сон.

— Это для Камы не столь и важно. Вопреки очевидности она имеет на него более сильное влияние, нежели мы. Кто в течение двух лет с лишним оставался с этим человеком в психофизическом симбиозе, тому и впрямь легче, чем кому-нибудь другому, овладеть им снова. Я обеспокоен тем более, что мы не знаем, где находится Ястронь.

— А, собственно, какая польза в его поимке? Ведь такую тварь на долгое время удерживать трудно.

— Конечно, однако необходимо повлиять на него соответствующим образом, договориться. Или, к примеру, предложить, чтобы он некоторое время пожил под нашей опекой, хотя бы здесь, у меня дома.

— Гм… да. Пожалуй, так и в самом деле удастся обезопасить себя. Я охотно занялся бы этой проблемой, неизвестно лишь, где его искать. Залег в какой-нибудь норе, как и пристало водяной крысе.

Вируш задумался. В его лице, удлиненном, с резким суровым профилем, мелькнула тень колебания — редкий момент у такого стального человека — момент внутреннего разлада. Но он быстро совладал с собой и поглядел мне в глаза со своей обычной грустной улыбкой:

— Возможен лишь один способ напасть на след Ястроня: прибегнуть к экстериоризации.

— Термин мне не очень-то понятен.

— Поймешь в ходе опыта. А прежде всего — одно принципиальное условие.

— Заранее обещаю выполнить все до йоты.

— Говорить с Ястронем ты должен сам.

— Ну конечно же, даже прошу об этом. Только бы отыскать мерзавца.

— Путь тебе укажет проводник.

— Проводник? Кто он?

— Странник-отшельник.

— Где же его найти?

Анджей улыбнулся.

— Он придет сюда сам; узнаешь его сразу. Пойдешь за ним.

— А ты?

Вируш снова как-то особенно улыбнулся:

— Останусь здесь; буду ждать твоего возвращения в кресле! Ты меня посадишь, когда я засну.

— Хорошо. Тебя закрыть на ключ?

— Просто необходимо. У меня два ключа от двери в коридор; один останется у меня, второй возьмешь ты.

— Когда?

— Сейчас же. Вот ключ. Приверни лампу!… Так! А теперь не разговаривай со мной; мне необходим полный покой.

Я отошел в угол комнаты, сел на софу, не спуская с него глаз. А он, поднеся к губам пантакль — символ микрокосма, поцеловал вырезанное в центре изображение Великого иерофанта. Затем, простерев вдаль руку, он начал монотонно, подобно муэдзину на галерее минарета, читать апострофы сетрама. В вечерней тишине странно звучал молитвенный напев — маг укреплял свои духовные силы перед началом операции. Я словно очутился далеко от тихого уголка Парковой улицы, где-то в золотых песках пустыни на заходе солнца, когда светило — огромное, багряное — погружает свой диск в морские волны, а я, в окружении верных Аллаха, слушаю вечерний намаз.

— Силы царства земли и неба, — молил Анджей, — да обрящетесь под моей левой ногой и в моей правой руке! Слава и вечность, коснитесь моих рамен и направьте меня на путь победный! Милосердие и справедливость, да будете равновесием и блеском моей жизни! Мудрость и благоразумие, увенчайте мою главу! Светлые духи, ведите меня между колоннами, на коих покоится тяжесть храма! Ангелы сфер, утвердите стопы мои на скалистом пороге пропасти! Херувимы, сделайтесь силой моей во имя Предвечного! Эоны, боритесь за мое дело во имя тетраграмматона! Серафимы, очистите мою любовь! Алилуйя, алилуйя, алилуйя!

Голос мага к концу сетрама звучал все тише, последние слова он прошептал едва слышно…

Он был в трансе. Я подошел к нему, мягко обнял за плечи и посадил в кресло. Затененный абажуром свет лампы погрузил в красноватую топь его тихий сосредоточенный лик и нервные, бессильно лежащие на подлокотниках руки…

Вдруг из груди, из-под мышек, изо рта спящего начали выделяться молочно-белые эманации. Гибкие подвижные ленты обвили его, закрывая голову и тело. На миг Вируш исчез в клубах эктаплазмы…

Через некоторое время в скоплении флюидов обозначилась формотворческая тенденция; возник контур головы, рук, тела, и через несколько минут я увидел рядом с Анджеем вполне отчетливую фигуру старца, опиравшегося на плечо Анджея. Лицо серьезное, благородное, с высоким лбом, орлиным носом и глубокой вертикальной бороздой над переносицей напоминало лицо спящего в кресле, однако не было ему идентично — как будто Вируш, но в трансфигурации.

Старец кутался в широкий плащ с капюшоном, с плеч сбегали глубокие складки, в правой руке — фонарь с тремя зажженными внутри фитилями, в левой — страннический посох с тремя утолщениями от сучков.

Незаметно «проводник» отделился от Анджея и, высоко подняв фонарь, направился к выходу. Я оделся и вышел следом.

Стемнело. Ранний осенний мрак затопил улицы. Старец в нескольких сантиметрах над землей плыл в воздухе впереди. Кажется, кроме меня его никто не видел; прохожие не обращали на нас внимания. То и дело он, подобно туману, просачивался сквозь стволы деревьев в липовой аллее…

Через несколько минут мы оказались на мосту. Я невольно вздрогнул. Со времени смерти барона де Кастро мне удавалось избегать этой части города, в случае надобности я переходил на другую сторону Дручи по мосту, ниже по течению, недалеко от таможни.

Миновав страшное место, мы свернули в сторону задручинских бульваров, почти безлюдных. Изредка попадались запоздалые солдатские возы, спешившие в пригородные казармы, или пошатываясь, проходил пьяный бродяга. Свет от сторожевых будок, видневшийся там и сям по крутому скалистому берегу Дручи, ложился на волнах длинными дорожками, отливая то изумрудом, то рубином. Рыбак, возвращавшийся с вечернего лова, напевал грустную песенку в такт равномерным всплескам весел…

Проводник вел дальше. Бульвары закончились, совсем опустела дорога, на воде уже не виднелось отблесков света. Мы шли тропинкой, полузаросшей бурьяном и чертополохом. Вскоре и она кончилась у плотно утрамбованного тока, за ним маячили очертания какого-то строения. Старец остановился, открыл фонарь, задул свет и бесследно исчез в темноте. Я был на месте.

Оглушенный полным одиночеством, я направился к чернеющему впереди в нескольких десятках шагов дому. Какая-то полуразвалившаяся хибара с выбитыми стеклами и проваленной во многих местах крышей. Нигде ни малейших признаков света. Глухой и черный дом в глухой и черной ночи…

Я достал из кармана вечный мой спутник во всех походах — электрический фонарик, посветил себе под ноги и подошел к двери. На стук никто не ответил, я выбил дверь ногой и вошел. Первое помещение зияло пустотой; на полу, ощеренном сломанными досками, там и здесь громоздились груды мусора и несколько обожженных кирпичей. Переступив высокий порог в соседнее помещение, я споткнулся и с трудом удержал равновесие. Луч фонаря осветил стену и несколько развешанных на ней рубищ. Я с отвращением отвернулся и посмотрел под ноги. Здесь досок вообще не было. На глиняном полу кучами валялось зловонное тряпье: грязью и кровью залитые отрепья, мерзкие лохмотья, грязные тампоны, оплетенные пылью и паутиной. Подвальной сыростью тянуло от стен с отбитой штукатуркой, спертый гнилой воздух бил из каждого угла. На годами тлевших клочьях одежды копошились насекомые и черви, омерзительные серовато-белые мокрицы…

Вдруг из-за двери в следующее помещение до меня донеслись тихие, но отчетливые металлические призвуки. Я погасил фонарик и остался в полной тьме. И тогда в щель под дверью вползла узкая полоска света. За дверью кто-то был…

С пистолетом наготове я вошел. Небольшая четырехугольная комната, освещенная сальной свечой. В углу логово из тряпья, несколько стульев, стол, немилосердно выщербленный, в пятнах, у окна большой сундук. У сундука на коленях стоял человек, исхудалый как сама смерть, и считал деньги. Занятие поглотило его, он меня даже не заметил, и продолжал сладострастно пропускать сквозь пальцы золотые и серебряные монеты. Звон металла ласкал его слух — он все снова и снова набирал в пригоршни монеты, играл ими и, насладившись их звоном, ссыпал через пальцы в сундук.

Монеты самые разные: массивные голландские гульдены, французские луидоры и наполеондоры, испанские дублоны, песеты и серебряные дуросы, старопольские дукаты и червонцы, индусские рупии и турецкие пиастры. Блестящие монеты заполняли сундук почти доверху.

Страсть этого нищего-богача развлекла меня, вызвав одновременно отвращение и жалость. Меня раздражало бессмысленное, детское движение его худых пальцев, погруженных в золото, смешил и раздражал спазм рук, с роскошным сладострастием перебиравших груды благородного металла.

Я решил прервать игру и громко кашлянул. Человек вздрогнул, машинально захлопнув крышку, вскочил. Я узнал убийцу барона.

Он изготовился броситься на меня, но вид блестящего дула, нацеленного в него, удержал его на приличном расстоянии. На увядшей, изборожденной тысячами страстей, физиономии сменялось выражение ярости и страха. Он чувствовал себя выслеженным.

— Кто такой? — спросил он грубо скрипучим как несмазанные петли голосом. — Чего шляетесь по ночам?

— Но-но, пан Ястронь, потише, поспокойней! — ответил я, усаживаясь за столом. — Понемножку все объясню. Времени у нас много — ночь долгая. Прежде всего, успокойтесь и не глядите на меня волком. Я вам не враг и не друг. Просто человек. Не собираюсь вас грабить или вынюхивать что-нибудь. Как видите, я не бандит, вроде, например, вас, и не полицейский шпик. Ну, так как? Будете слушать, пан Ястронь?

— Откуда вы знаете мое имя? — отозвался он уже спокойнее. — Откуда вы меня знаете? Дьявол меня подери, коли хоть раз видел вашу рожу!

— Потише, пан Ястронь, потише и повежливей. Не чертыхайтесь и не орите, а то, Боже, прости меня, придется воспользоваться «бамбером». А бамбер хорош, ни одного промаха… Откуда знакомы, дорогой? Я сейчас скажу: с моста Святого Флориана.

Сообщение подействовало как гром среди ясного неба. Испуганный бандит уставился на меня и начал заикаться:

— Мост Святого Флориана… Нет, н-н-не з-знаю, н-не б-был там никогда…

— Я помогу твоей памяти, — тянул я, поудобнее усаживаясь на стуле. — А того высокого широкоплечего мужчину, что шел тебе навстречу поздним вечером на мосту, тоже не помнишь, или как?

У Ястроня вырвалось глухое рычание, он поднял руки и, оскалив гнилые клыки, словно кабан, ринулся на меня.

— Стой! Стреляю!

Остановился неподалеку, тяжело дыша.

— Сядь за столом вон там, с другой стороны, напротив, — приказал я.

Послушался, будто овечка.

— Как видишь, ты в моих руках, — продолжал я, не спуская с него глаз. — Я знаю о тебе все.

— Сколько хочешь? — рявкнул он, закусив ус.

Я расхохотался. Этот человек, по-видимому, принимал меня за шантажиста.

— Слушай, Ястронь, еще раз повторяю, явился я сюда вовсе не за тем, чтобы вымогать у тебя деньги. Мне деньги не нужны. Оставь себе свои мерзкие сокровища и утешайся ими, коль скоро это утешает тебя.

Бандит перевел дыхание с явным облегчением.

— Какого черта тогда надо? — спросил он уже спокойней.

— Да поговорить с тобой кой о чем.

— Нету времени, — проворчал он.

— Коль не имеешь времени сейчас, найдешь его завтра под замком на Крутой улице. Гм… Ну, так как? будешь говорить сейчас или предпочитаешь пораздумать за решеткой?

— Чего надо? — спросил он отрешенно.

— Начнем с необходимого. Тебе известно имя человека, месяц назад задушенного тобой на мосту Святого Флориана?

Ястронь посмотрел на меня ошеломленно:

— Да. Из газет узнал: барон де Кастро. А откуда вам-то ведомо, что не знал, кого убил? Бог свидетель, — добавил он торжественно, подняв два пальца вверх, — не понимаю я ничего.

— Верю на слово. Объясни только, почему ты бросился на этого человека?

— Не понимаю, — ответил Ястронь беспомощно. — Не понимаю… Меня тогда будто толкало что на мост, велело укокошить первого встречного человека. Ничего больше не знаю. Клянусь, я невиновный.

— Ну, ну, посмотрим. Я помогу тебе припомнить кое-какие вещи, предшествовавшие убийству. Верно, помнишь, откуда выбежал в ту ночь?

— Да, помню, — ответил он мрачно.

— Ты проснулся и отправился выполнить свое намерение.

— Проснулся… — задумался он, — проснулся…

— Представляешь хотя бы как долго ты проспал в подземелье?

— Нет, ничего я…

— Более двух лет.

Он вскочил и ошалело уставился на меня.

— Быть того не может, — прошептал он, проведя рукой по лбу. — Два года меня здесь не было?…

— А где же ты находился тогда? — поинтересовался я.

— Не могу объяснить. Где-то в чужой стране, среди незнакомых людей… Припоминается все как в тумане… А может… может, и впрямь лишь сон, долгий чудной сон?…

— Допустим, ты и в самом деле «уехал» отсюда, допустим… Не припомнишь ли каких-нибудь деталей твоей жизни, непосредственно перед «путешествием»?

— Деталей? — смутился он. — Не понимаю. Говорите проще.

— Другими словами — не помнишь ли свои дела года два тому назад перед самым «отъездом» в «чужие» края?

Ястронь нахмурился, свел резко очерченные полукружья бровей. Совершенно очевидно — он изо всех сил старался вспомнить.

— Не вынашивал ли ты какой план? Может, тебе кто ненавистный перешел дорогу? Может, были с кем давние счеты?

В глазах Ястроня загорелся мрачный огонь.

— Деркач, — хрипло проговорил он. — Деркач…

— Кто такой?

— Подельник мой…

— Ага, — понял я, — сообщник по ночным походам на Дручи, не ошибаюсь?

— Вроде так.

— Слишком много знал и чересчур часто приходилось делиться заработком?

— Да, выходит, такой узорчик, — усмехнулся Ястронь злобно.

— Однажды вечером… — начал я, чтобы облегчить начало признания.

— Однажды вечером, — подхватил Ястронь, уже припомнив досконально подробности, — я договорился с ним встретиться.

— Да… вы должны были сойтись на мосту Святого Флориана…

— Именно. Около девяти вечера. И тогда я решил…

— Понимаю. Ты решил убрать его.

— Хе-хе! Больно уж вы догадливы!

— Неважно. Перед встречей ты заснул.

— Заснул?… - вытаращил он глаза.

— Во всяком случае, Деркача ты не убил.

— Нет. Он куда-то бесследно пропал.

— Пронюхал, видать, кое-что. Предчувствовал.

— Может, и так… А на кой ляд все это ворошить?

Вопрос прозвучал искренне и наивно. Совершенно явно, он не улавливал связи между тем и другим. Не намереваясь посвящать его в психологический комплекс, я равнодушно ответил:

— Да из любопытства, ничего больше. Захотелось, видишь ли, убедиться в справедливости некоторых моих предположений. Впрочем, мы до сих пор не говорим о делах, из-за которых, собственно, я сюда и пришел.

— Чего еще надо? — нехотя бросил он.

— Сейчас узнаешь. А пока покурим.

— И то пора.

Он протянул руку к моей папироснице.

— Погоди, погоди, — я остановил его жестом, — у меня вовсе нет желания тебя угощать. Не такие уж мы близкие знакомцы.

И закурив, я спрятал папиросницу в карман.

— Обойдусь, — проворчал он обидчиво. — Свои у меня еще получше будут.

И вытащил из-за пазухи искусно выложенную бирюзой папиросницу, полную папирос, извлек одну и закурил. Мы помолчали, затягиваясь дымом. Я первый прервал молчание:

— Ты раньше никогда не засыпал надолго, не спал дольше, чем обычно спят люди?

Вопрос его рассмешил.

— Ха-ха-ха! Никогда. На кой мне? Напротив: частенько приходится спать меньше, чем другим. Случалось, летом целыми ночами без сна обходился.

— Понятно. Оставим это… А с того случая на мосту у тебя ничего такого странного не происходило?

— Не понимаю, чего вам еще?

— За прошедший месяц после пробуждения тебе ни разу не казалось, будто ты в чужих краях?

— Ага, вот об чем речь… Нет… нет — ни разу.

— А может, что необычное во сне видел?

— Гм… Вы вроде как меня про сны спрашиваете?

— Да. Может, образ, случай, чье-нибудь лицо?

— Во сне?

— Ну да. Может, повторяется какой-нибудь сон?

В глазах Ястроня мелькнула тень беспокойства.

— Откуда вы про все знаете? — спросил он удивленно. — Говорите, будто во мне сидели… Да, из ночи в ночь преследует уже несколько недель одно и то же.

— Что именно?

— Снится большая желтая ящерица с черными пятнами. Вылезает из норы в каком-то глухом подземелье, подползает ко мне и лезет в рот. Брр…

— Интересный сон!

— Пакостный! Я отбиваюсь от пестрой башки, боюсь… Брр… Скользкая, мокрая…

— И что дальше?

— Дальше? А ничего. Так всю ночь. Бывает, гадина часами мучает.

— Ну вот видишь, Ястронь, а я помог бы тебе от нее освободиться.

— От этой твари?

— Да. Ты проводил бы спокойные ночи. С одним только условием: я и пришел сюда, чтобы сделать тебе предложение…

Не успел я закончить фразу, раздался мощный громовой удар, и в клубах дыма в помещение ворвались красные космы пламени. Мгновенно комната наполнилась удушливой гарью. Густой дым заволок все грязно-серой пеленой, Ястроня не было видно. Огненные языки лизали руки и лицо, в груди и в горле невыносимо пересохло, я задыхался. Раскаленная рукоятка браунинга жгла ладонь и пальцы: оружие выпало у меня из рук, падая браунинг выстрелил. На мне тлела одежда…

Вслепую, задыхаясь в дыму и гари, я добрался до окна и, разбив кулаком стекло, выскочил на воздух. Раздался зловещий треск прогоревших потолочных балок…

Свежий ночной ветер вернул угасающее сознание. Я отдышался, обернулся к горевшему строению. К неописуемому моему удивлению пожар прекратился. Снова чернела мертвая и глухая глыба полуразрушенного строения; дым и пламя исчезли без следа. Через разбитое стекло я заглянул в комнату: темень, хоть глаза выколи; ни звука. Я обошел вокруг, чтобы снова с фонариком пробраться внутрь дома. Но уже никого не обнаружил. Ястронь исчез. Лишь на полу лежал мой браунинг и окурок.

Я поднял оружие и, проверив, заряжено ли, спрятал в карман.

— И опять он сбежал от меня, — проворчал я, удрученный неудачей, сбитый с толку, и направился к выходу.

Уже на пороге я снова обернулся, чтобы в последний раз бросить взгляд на проклятый дом. Луч фонарика скользнул по треугольному фронтону крыши и осветил вывеску. Многозначительное название — «У налима»; строение когда-то было рыбацким постоялым двором…