ПОМИНКИ
Пили все. Пили обеспечиваемые и нянечки. Пили бабушки и дедушки, те, кто знал Мишу, и те, кто только слышал его историю впервые. Я был как все. Все пили, и я пил. Пили водку. Все вспоминали Мишу, я вспоминал Мишу вместе со всеми. Все сочувствовали ему, помня, как он болел в последнее время, я кивал в знак согласия. Все повторяли один за другим, каким добрым и хорошим человеком был Миша. Я искренне соглашался. В конце концов, он на самом деле не сделал ничего плохого в жизни.
Мне хотелось рассказать. Я нес пьяные бредни про сильного и выносливого человека, расчетливого и точного, мне кивали в знак согласия, мне не верили. Все помнили его улыбку, я тоже помнил. Того, детдомовского Мишу, наглого и сильного, опасного и злого, не знал никто. Только я.
Я заезжаю в комнату, закрываю дверь. Два стола, две кровати. Пустая коляска. Миши нет. Миши нет и не будет. На столе, среди книг и шахматных журналов стоит стакан с водкой. Стакан накрыт коркой черного хлеба. Горбушкой. Это такой обычай – оставлять для мертвого водку с хлебом. Мишина водка стоит на столе, я смотрю на стакан. У нас есть водка, думаю я, потом вспоминаю, что водка теперь только моя. Две бутылки водки спрятаны в надежном месте. И Мишины деньги спрятаны надежно. Теперь это не Мишины, а мои деньги. У меня есть водка, но открывать новую бутылку нерационально. Миша сказал бы, что нельзя оставлять водку просто так. Интересно, куда по обычаю следует деть водку, оставленную для покойника? Зачем покойникам водка? Мертвые не пьют водку. Глупые мысли и глупые вопросы. «Ты дурак, Рубен», – говорю я сам себе, а руки уже открывают пузырек с солью. Соль у меня в пузырьке, так она не мокнет. Бережно отвинчиваю крышку банки с подсолнечным маслом. Жду, пока масло впитается. Идиотизм. Зачем наливать водку в граненый стакан, когда умер инвалид? Водку надо было наливать в кружку с большой ручкой. Надо будет не забыть: когда я умру, пусть наливают водку в кружку, а еще лучше – вставляют в стакан трубочку, как в заграничном фильме. Мне трудно поднимать стакан. Я могу поднять стакан, только если никого нет в комнате. При малейшем шуме руки разлетятся в разные стороны, стакан упадет. Главное – донести стакан до рта, потом можно придерживать стакан зубами, потом легче. Я медленно пью водку. Водки очень много. Никогда до этого я не пил целый стакан водки залпом. Вкуса водки я не ощущаю. Я, как Миша, пью водку как воду. Ставлю пустой стакан на стол. Глупая мысль о том, что теперь мне придется все делать, как раньше делал он. Странно, но опьянение приходит очень медленно. Я ем хлеб. Никогда не любил пирожные. Не понимаю, что хорошего люди находят в сладких и липких бисквитах. Я доедаю хлеб. Подъезжаю к кровати, перекидываю свое тело через колесо коляски, переползаю на кровать.
Я лежу на кровати. Никогда раньше я не смог бы перелезть с коляски на кровать после стакана водки. Лежу на спине и глупо улыбаюсь. По обычаю положено вспоминать умершего, и я вспоминаю. Я вспоминаю все: хлеб, соль, подсолнечное масло. Нет ничего вкуснее черного хлеба с солью и подсолнечным маслом!