IV

Выдержка с пасьянсом

У спуска к набережной Рег проехал мимо двух трупов. Теперь он не удивлялся им, и они постепенно теряли для него свою обязательную зловещесть; более чем когда-либо, Рег убеждался, что камень и труп человека — скучные и даже очень простые вещи. На самом спуске Рег заметил еще одного; этот лежал боком, лицом к гавани, с открытым ртом и рваными калошами на босую ногу. Электрический фонарь дока чертил за его спиной кургузую тень.

Пустынные молы уныло протягивали в тьму залива свои каменные глаголи. Груды залежавшегося товара, окутанные брезентами, тянулись по набережной; ряды их прерывались кое-где треугольниками пустых бочек, пирамидами антрацита и паровыми “ранами. Рег миновал склады, пакгаузы и выехал к свободному пространству набережной.

Здесь он остановился, темный, на темной лошади, напоминая собой в неподвижном электрическом свете конную статую, и сообразил, что попасть в гавань — еще не значит уехать. Его положение могло измениться только благодаря случаю.

— Я уеду, — сказал Рег лошадиной холке, перебирая ее холодными от усталости пальцами. — Как — это другое дело. На первый раз возьмем за бока шаланду.

Шагах в десяти, покачиваясь и скрипя, чернела железная шаланда, род барки, судно, служащее буксирным целям. На корме сидел человек в войлочной шапке и рваном жилете; босые, грязные ноги его гулко ударяли в обшивку судна. Когда Рег подъехал к воде, человек этот заломил руки и сочно зевнул.

— Эй, на шаланде! — сказал Рег.

— Нельзя ли потише? — ответил, продолжая зевать, человек в войлочной шапке. — Чего вам?

— Мне нужен отчаянный человек, — деловито сообщил Рег, закуривая сигару и приготовляясь к длинному объяснению. Дети народа соображают туго и неохотно.

— Отчаянный? — хладнокровно переспросил матрос. — Теперь все отчаянные. Все стали отчаянными. Вы можете набрать их быстрее, чем воды в рот.

— Неужели все?

— Вот именно. Я, как видите, — матрос и даже вахтенный, а впал в полное отчаяние. Сидеть ли мне на шаланде, спрашиваю я вас? Не пойти ли мне в “Кисть винограда”? Я человек с мозгом. Держи вахту, служи — а помрешь с непромоченным горлом… Я — отчаянный.

— Хорошо, — сказал Рег, вздыхая, так как знал цену много болтающим, — тогда, может быть, вы рискнете?

— Я не спрашиваю — чем, — ковыряя в носу, произнес малый, — так как у меня нет ничего, кроме шкуры. Рискнуть шкурой?

— Да, к этому я и клоню речь.

— Нет, — матрос встряхнул головой. — Это соблазнительно, потому что пахнет, должно быть, хорошими деньгами. Только меня что-то не тянет. Шкуру жалко.

“Если таковы все отчаянные, — подумал Рег, — то их действительно много”.

— Прощайте. — Он хотел удалиться, но матрос крикнул:

— А в чем дело, любезнейший?

— Выехать из города.

— Выехать из города! — повторил молодой. — Тогда вы лучше справьтесь в портовом или карантинном управлении, сколько подстрелили таких пассажиров. У них, дьяволов, магазинки, и стреляют они отлично. Берете вы шлюпку, хорошо. Едете, все отлично. У маяка на вас побрызгают рефлектором с карантинного крейсера, а потом, налюбовавшись, саданут залпом и возьмут на буксир. Только повезут-то вас обратно, да и к тому же слегка тепленького.

Рег молчал.

— Есть один, — продолжал матрос, — про него говорят, что он что-то такое, но туманно. Теперь разные слухи… Понаведайтесь, — может, он и в самом деле. Как поедете этак вот дальше по набережной, то увидите черный домик с голубятнями по бокам. А сбоку, ближе сюда, зубы торчат, — это у него был каменный забор, да рассыпался. Домик купил нынче Хенсур, вот он что-то такое. Я не знаю, узнайте вы.

— Хорошо, — сказал Рег, — вот вам на “Кисть винограда”.

Он размахнулся и, пока матрос ловил золотую монету, брякнувшую о палубу, — успел отъехать с десяток сажен в указанном направлении. Долгая ночь томила его; моментами он засыпал в седле; секундный сон делал мозг тяжелым как ртуть. Это была та степень усталости, когда человек становится сознательно равнодушным ко всему, кроме постели.

Та часть гавани, в которой он проезжал теперь, была почти не освещена; угольные склады и нефтяные цистерны громоздились в угрюмой черноте теней; пахло копотью и железом. В стороне от шоссе Рег заметил, действительно, нечто похожее на обнаженную челюсть; неровные глыбы известняка вытянулись по одной линии, указывая границы некогда огороженного места. Сквозь мрак, повыше камней, светилась четырехугольная занавеска маленького окна.

— Должно быть, это, — сказал Рег, усиливаясь рассмотреть голубятни. Более густые пятна тьмы привлекли его внимание, он подъехал к ним и различил два столба с круглыми голубятнями на верху, напоминающими ветряные мельницы без крыльев.

Слишком усталый для того, чтобы медлить, Рег спешился, привязал лошадь к ближайшему столбу и, пошатываясь на онемевших ногах, подошел к двери. Стук его был тихим и быстрым.

— Войдите! — глухо отозвалось внутри.

Рег, толкнув дверь, попал в маленькую, ярко освещенную комнату.

Обстановка этого помещения, очень несложная, была все-таки несколько затейлива для того, чтобы он, в промежутке между входом и первым сказанным словом, успел запечатлеть ее всю. В глаза бросились цветы, канарейки, морские раковины, повеяло неприхотливым уютом. За столом, покрытым вязаной скатертью, сидел лысый человек небольшого роста, раскладывая пасьянс. Пестрая бумазейная рубашка составляла, кажется, весь его костюм, так как ноги были обернуты шерстяным одеялом и поставлены в корзину с подушкой.

— Доброй ночи, — сказал Рег.

— Можно и так, — проговорил Хенсур, почесывая небритую седую шею и не обращая на Рега ни малейшего внимания, — валета кладу на даму. Черный валет. Место освобождается. Тогда мы потянем десятку, а на нее девятку, а на нее восьмерку, а на нее… Вышел! — дико закричал он, подскакивая. — Чуяло мое сердце!

Рука его, победоносно рассекавшая воздух пиковым королем, заколебалась и нерешительно опустилась. Физиономия Хенсура выразила тяжелую подавленность.

— Не вышел, — злобно проговорил Хенсур, — дело привычное… Что скажете, как вас?

Последнее относилось к Регу. Он подошел к столу, взял стул и сел на него верхом, желая попасть в тон. Это произвело благоприятное впечатление; Хенсур перестал бегать глазами и устремил их в потолок, подперев голову кулаком.

Рег, быстро осмотрев хозяина, понял, что перед ним кремень. Старик был лыс, худ, щупл и костист, как голодный морской баклан; в глазах его, окруженных тысячами морщин, поблескивало нечто живое, ребяческое и хитрое. Слушая, он имел привычку оттягивать нижнюю губу так, что сверкали удивительные, меловой белизны, зубы.

— В городе чума, — сказал Рег беззаботным голосом.

— Наплевать, — отрезал Хенсур.

Воцарилось молчание.

— Вы — Хенсур? — резко спросил Рег.

— Я — Хенсур. Только мне плевать на то, что я Хенсур.

— Правда?

— Да. Правда. — Старик сердито укрепил голову на своем маленьком кулаке, продолжая смотреть в пространство.

“У всякого своя манера веселиться”, — подумал Рег, мало обескураженный таким приемом.

— Опасно оставаться в городе, — значительно произнес он.

— Наплевать.

— Что вы думаете насчет этого?

Хенсур крякнул.

— Кому не наплевать, пусть сидит, — решительно заявил он, — а на остальных мне наплевать.

Рег поморщился. Что-то похожее на усмешку мелькнуло в углах глаз Хенсура.

— Я хочу уехать, — сказал Рег.

К его удивлению, старик на этот раз промолчал, положил локти на стол и стал потирать переносицу большим пальцем, рассматривая Рега деловито и пристально. Рег скрипнул стулом; игра эта начинала казаться ему мало забавной.

— Сколько? — выпалил Хенсур.

“Клюнуло”, — мысленно сказал Рег. Вопрос Хенсура относился, по-видимому, к деньгам.

— Пятьдесят золотых большого калибра. Кроме того, у голубятни привязана лошадь. Она — ваша.

Хенсур ласково посмотрел на Рега, и тот заметил, что небритые щеки старика окрасились слабым румянцем. Должно быть, он не ожидал такой цифры.

— Вы думаете — я поеду с вами? — злобно процедил Хенсур, тасуя колоду. — Фига с маслом, молодой человек. Я ранен в обе ноги. Меня подстрелили три ночи тому назад, но мне на это наплевать. Вы уедете, или я более не Хенсур. Вы кто? — неожиданно спросил он, подскакивая. — Принц, герцог, трубочист, банкир?

— Я — Рег, — сказал путешественник.

— Рег! Рег! — пробормотал Хенсур. — Рег, молодой человек из четырех^[1] букв. Спать хотите? Если не хотите, то наплевать.

— Хочу. Я уже сплю.

— Вы, может быть, хотите и есть? — подозрительно спросил Хенсур. — А? Так вы поедете завтра ночью. Изотта! — закричал он с непонятным для Рега воодушевлением, — эй, ты, девчонка!

Рег оглянулся. На пороге двери, морщась от резкого крика старика, стояла девушка лет двадцати, двадцати двух; решительные большие глаза ее скользнули по лицу Рега с улыбкой нетерпеливой досады.

— Не ори! — сказала она, пряча маленькие босые ноги под клетчатый подол юбки. — Или я отниму карты.

Хенсур подмигнул Регу.

— Вот нынешние девчонки, — сказал он, — а ведь я драл ее за уши лет пятнадцать назад. Впрочем, тогда же она хватила меня зубами в мякоть. Наплевать! Изотта! Уложи и насыть молодца… то бишь, герцога. Они едут завтра.

Рег молча смотрел на девушку, испытывая смутное удовлетворение мужчины. В ее движениях, небольшой статной фигуре, маленьких круглых плечах, смуглом лице и отсутствии всякой прически сверкало нечто пленительное. Спутанные темные волосы лежали на голове пышной шапкой. На строгий взгляд она не была красавицей, но оставляла впечатление редкости.

— Завтра? — Девушка, поджав губы, безразлично осмотрела Рега и резким движением застегнула пуговицу бумажной кофты. — Ну… идите сюда.

Он вошел вслед за ней в другую, совсем маленькую комнату. Неуклюжая кровать и несколько деревянных стульев вокруг низенького стола скрашивались старинным комодом, уставленным цветными коробками и яркими помадными банками. Над стулом, обернутая шерстяным платком, висела гитара.

— Садитесь пока, — сказала девушка, — хотите мяса?

— Хочу.

— Вина нет, все выпил старик. — Она бросила это на ходу, исчезая в дверях. И из-за стены Рег услышал: — Черт побери!

— Что герцог? — спросил Хенсур.

Ответа не было. Рег судорожно зевнул, сел на кровать, вытянул ноги и ткнулся головой в подушку. Пестрый круговорот дня взмыл перед ним. Он закрыл глаза, намереваясь отдохнуть, пока не принесли ужин, сунул руку под голову и уснул.

Минут через десять вошла Изотта. В левой руке ее колыхалась тарелка с хлебом и холодной свининой, правая помахивала бутылкой, добытой, вероятно, с боя. Девушка подошла к кровати, нагнулась, пожала плечами, улыбнулась и вышла.